Калибр имеет значение? - Панов Вадим. Страница 5

Утренней презентации так и не довелось случиться. Вечером Шарапов искал Михалыча – то на его аккуратной полянке в тайге, то по соседям и знакомым в деревне. Даже к реке выходил и звал. Знал, что иногда на Михалыча нападает чисто русская тоска – и тогда садится он под сосны на берегу и смотрит из-под мохнатых игольчатых лап на далекие звезды. Но этим вечером Михалыч как будто сквозь землю провалился. Наверное, не в духе был.

– Может, и впрямь решил не портить себе настроение причудами приезжих? Да и отправился на таежную прогулку? – сам себя спросил участковый. И сам себе поверил.

Как выяснилось, зря.

Шарапов как раз подходил к гостевому дому вместе с Раисой Ивановной Кириной – владелицей местного ателье, расположенного прямо у нее дома, закройщицей, портнихой, мастером и модельером. А еще такой певуньей, что ей впору было бы в столице аншлаги собирать. Да вот не захотела уезжать в Москву. Любовь на всю жизнь – выбрала судьбу офицерской жены. Зато быстро организовала местных девушек и женщин – и устраивала каждые выходные вечера самодеятельности.

Еще издалека Шарапов заметил, как в белоснежной шубке и розовых тапочках на босу ногу резво пробежала Рита к бане. Видимо, решила умыться с утра – хорошая идея, баня быстро не остывает. А уж как ее натопили вчера – так за ночь и половина тепла не ушла.

Раиса Ивановна на ходу ругала Шарапова, что баню истопили на совесть, да никто не подумал свежее постельное белье принести в дом.

– Мужики! Бестолочи! – фыркала пожилая, энергичная женщина. Шарапов как раз тащил сумки с постельным бельем и виновато выслушивал упреки. Спорить с Раисой Ивановной было бесполезно. Армавирская казачка никому спуску не давала. Ни своему мужу, заслуженному офицеру-танкисту, с которым объездила весь Союз. Ни мужикам помоложе. Ни Шарапову. Даже Михалычу доставалось – но он обычно сразу прятался.

Только участковый захотел вставить слово в непрекращающийся поток поучений и советов Раисы Ивановны, как все завертелось. Вначале из бани донесся пронзительный девичий визг. Он набирал обороты и децибелы секунд десять. Затем дверь бани распахнулась и на улицу выпорхнула Рита, как фея из сказки о Питере Пэне. Примерно в таком же наряде – только крылышек не хватало. Розовые пушистые тапочки, полотенце, прижатое к высокой груди, и кружевные трусики с розовыми цветочками. Роскошная светлая грива развевалась, девичий крик лился звонким ручейком. Хотя скорее уж горной речкой.

– Медведь в бане! Помогите! Медве-едь!

– Михалыч! – простонал Шарапов, бросаясь к девушке. Надеясь успеть ее успокоить или хотя бы поймать.

Тут из бани – пришел погреться после таежной ночи – вывалился Михалыч. Два метра темно-бурой шерсти, черные глаза-пуговки, короткие округлые ушки и белоснежные клыки в широкой улыбке.

Михалычу было весело. Все в деревне к нему давно уже привыкли – а вот с новенькими можно было почудить. Михалыч раскинул пошире лапы и задорно рявкнул. Но с места не двинулся – зачем девушку совсем уж пугать.

Для Риты это была последняя капля. Истошно завизжав, она прямо с пригорочка, на котором и стоял гостевой дом, минуя пять ступенек лестницы, бросилась под защиту остолбеневшего участкового. И стартовала девушка настолько по-олимпийски резво, что всем телом просто влипла в Шарапова, пребольно влетела лбом ему в скулу и вцепилась руками, ногами и коготками в участкового, как весенняя ошалелая белочка в кедр.

Шарапов не выдержал такого эмоционального импульса, да и на кедр никак не походил. Потому увалился спиной в снег, только и успев, что надежно ухватить обеими руками кудрявую финансистку. А то и вправду улетит в снег да простудится – жалко же.

И тут картину испортил вначале отец Онуфрий, который выбежал из дверей дома, заверещал звонче Риты и упал в обморок. А затем майор Сердюков. У него хватило ума выхватить табельное оружие и высадить с перепугу в Михалыча патронов пять. Большего ему Шарапов позволить не мог. Совершив героическое усилие и высвободив одну руку из цепких объятий Риты, участковый технично отработал целым магазином из «макарова» в крышу дома. И широкий, тяжелый пласт снега небольшой лавиной рухнул на отца Онуфрия с Сердюковым, завалив их начисто.

И наступила тишина.

Казалось, что она длилась вечность.

Шарапов смотрел на небо сквозь пушистые завитки Риты, думал, что надо отнести девушку в дом, пока не замерзла. Но боялся встать и посмотреть на Михалыча – понимал, что если Сердюков по дури своей городской его убил, то не выдержит и прибьет полицейского. Да и любой из деревни прибьет. Не зря они всем народом Михалыча вытаскивали с того света, выхаживали, как могли, больше по наитию, чем по знанию – после того, как он раненый-перераненый, ломаный-переломаный приполз из глухой тайги. Поохотился кто-то вдоволь, поиздевался над зверем. Как раз перед этим губернаторские в деревню захаживали, консультировались, где в этих краях пострелять вдоволь зверье можно, чтобы поживописнее и побольше. Местные их вежливо послали. Но, видать, те не унялись.

Ну и пусть, что медведь. Зато мирный, да и понимает местных уж получше, чем столичная власть. И пусть зверь. Зато свой – а это на уровне кровного родства. И не важно, что морда нечеловечья. Не у всех чиновников в райцентре лица человеческие.

Тут опомнилась Раиса Ивановна:

– Лю-ю-ю-уди! Что же де-ется?! Михалыча уби-и-или! Убили!

И деревня встала на помощь. Одним движением, одним порывом. Как ледоход по весне – все как один. И мужики, и ребятишки, и бабы. Когда Шарапов встал на ноги и понес бережно Риту в дом… (Вот ведь глупая девчушка. Чего Михалыча бояться? Ну, вид медвежий. Ну, лапы длинные. Ну, пасть зубастая. Так не кусается же.) …Кирилл Панов уже склонился над Михалычем и ощупывал его жесткую шкуру.

И лишь когда участковый услышал стонущий рев мохнатого друга, сразу полегчало на душе. Если живой, значит, все нормально. Михалыч живучий. Пробираясь через высоченный сугроб на крыльце, Шарапов аккуратно пнул в челюсть Сердюкова. Не удержался. И еще более аккуратно, как букет с тонкими и нежными полевыми ромашками, пронес Риту через весь дом, уложил на диван, укрыл пледом и сказал:

– Не надо бояться Михалыча. Он добрый, он свой. Ты отдохни пока, милая, я скоро вернусь. Все будет хорошо.

И ушел, чувствуя, как его согревает уже не перепуганный, но удивленный и даже чуть восхищенный девичий взгляд.

На крыльце Шарапов взял вначале за шкирку отца Онуфрия, вытащил из сугроба, встряхнул и прислонил к стеночке. Затем ту же самую операцию провел с майором Сердюковым, только перед этим пистолет отобрал и подальше выбросил. А затем оглянулся, недобро улыбнулся и проникновенно сказал:

– Смотри, майор… Смотри и запоминай.

На крик Раисы Ивановны собралась если и не совсем вся деревня, то точно большая ее часть. И так как мужики услышали, что кого-то убивают, то пришли во всеоружии. «Мосинки», двенадцатые «вепри», «тулки», пятьдесят восьмые «ижи», у кого-то даже «сайга» четыреста десятая, у многих СКС. Впереди стоял Федор Устинов, любитель экзотики, с СВТ. Жители деревни смотрели мрачно и серьезно. Только что пытались убить одного их них. А значит, шутки кончились. И пофиг, что у Михалыча не особо вид человеческий. Он свой. И точка.

– Кирилл, что там? – не отрывая взгляда от осознавшего и побледневшего до синевы Сердюкова, негромко крикнул Шарапов.

– Все путем, лейтенант. Михалычу повезло. Этот столичный поц даже стрелять нормально не умеет. Одна в плечо, одна цепанула по ребрам. Жить будет.

– Слышал, дурак? – вопросил Шарапов и встряхнул Сердюкова так, что у того зубы цокнули. – Везучий ты. Косорукий и везучий. А теперь посмотри вокруг и задумайся – нужны нам тут твои короткоствольные пукалки по лицензии и кредиту или нет. Мы можем разве что твой «глок» тебе противоестественно засунуть и провернуть, чтобы след от мушки навеки прочертил у тебя в извилинах самое главное правило стрелка. Думай, куда и в кого стреляешь. А только потом стреляй.