Твердый сплав (Повесть) - Воеводин Евгений Всеволодович. Страница 37

Королев — тот просто отказался отвечать. Это было для Пылаева симптоматично. «Хорошо законспирирован, — думал он. — Не боится. Но и это до поры до времени».

— У вас почти нет материала против меня, — нагло утверждал Королев.

— Покушение на жизнь профессора Трояновского, политический шантаж, незаконное хранение оружия уже доказаны, кажется?

— Вам этого мало. Вас интересуют мои связи, прошлое, агентурная сеть. Без этого вы меня не отправите к господу богу.

Действительно, чекистам нужно было знать все это, и дело Королева было передано на расследование уфимским товарищам.

Пылаев и Шилков испытывали теперь примерно одно и то же чувство: гора с плеч… В самом деле, первые два дня Пылаев просто не верил самому себе, что главная часть следствия уже позади и что он может по-прежнему сдерживать себя, когда захочется поторопиться без особой надобности. Но и торопиться ему не хотелось. Разглядывая сидящих перед ним людей, он с удовольствием отмечал, что нервы у него не напряжены, хотя приходится внимательно следить за каждым словом — своим и чужим.

Шилков — тот, попросту говоря, цвел. В шесть часов вечера его уже в управлении не было; перед этим он заходил к Пылаеву, прощался с ним и на вопрос «где вас, в случае чего, искать?» бормотал что-то невразумительное. Пылаеву нравилось это смущение, и он не мог удержаться от того, чтобы не пошутить:

— В ЦПКиО? Это на крайней аллее, наверно? Я знаю, там обычно безлюдно.

— Товарищ подполковник! — взывал Шилков.

— Неужели ошибся? Прости, дорогой: буду искать в последнем ряду кинотеатра «Арс».

Шилков уходил, улыбаясь, а Пылаев глядел в окно и видел, как он переходит улицу и встает в очередь на автобусной остановке. Хорошая эта штука — молодость!

И все-таки один раз Пылаев взволновался — взволновался так, что, вернувшись домой, долго не мог успокоиться: пришлось выйти и прогуляться по вечерним, сырым улицам.

У Савченко был обыск. Оперативные работники вместе с Пылаевым приехали ранним утром. Вместе с понятыми — управдомом и дворником — они поднялись к дверям савченковской квартиры, и Пылаев позвонил.

— Кто там? — спросил за дверью мелодичный, знакомый Пылаеву голос.

— Откройте, пожалуйста, — попросил управдом.

Там, за дверью, лязгнула задвижка, и Татаринова, в пестром халатике — надо полагать, разбуженная звонком, — полуиспуганно, полувопросительно взглянула на подполковника.

— Вы… к нам?

— Да. Гражданка Татаринова? Разрешите…

Еще ничего не понимая, актриса пропустила чекистов в переднюю. Смущенные управдом и дворник, переминаясь, остались стоять на площадке.

— Заходите, заходите, — пригласил их Пылаев.

Он протянул Татариновой ордер на обыск. Женщина взяла его в руки, прочитала и побледнела.

— Что… что он сделал? Я только сегодня вернулась…

Пылаев кивнул: потом. Бледная, с твердо сжатыми губами, Татаринова открыла перед чекистами дверь в комнату. Пылаев и Татаринова остались в прихожей.

Подполковник осторожно подвел женщину к небольшому диванчику; она села.

— К сожалению, я не могу рассказать вам многого. Но главное то, что ваш муж… чужой человек. Вот этим-то и вызван наш приход. Скажите, вы сами… никогда ничего не замечали?

Она словно не слышала вопроса. Сдвинув брови, она смотрела прямо в глаза Пылаеву, и он выдержал этот скорбный и вместе с тем испытующий взгляд.

— Вы убеждены, что он… враг? — тихо спросила она. — Есть ли у вас доказательства его вины? Мы прожили много лет, и я всегда знала, чем он занимается.

— Значит, не всегда, — мягко ответил Пылаев. — И мы ведь тоже многого не знали о нем… до последнего времени.

— Но что, что? — в отчаянии снова спросила женщина. Она поднесла руки к голове, и Пылаев ласковым движением отвел их.

— Этого я не могу вам оказать… Я очень уважаю вас, Мария Сергеевна, но… Сами понимаете, отвечать на ваши вопросы я не имею права…

Он не договорил: в прихожую вошел смущенный Мызников и, нагнувшись, прошептал на ухо Пылаеву несколько слов. Пылаев нахмурился:

— Нет, нет, ни в коем случае… И — абсолютно тихо.

Мызников ушел. И если до сих пор оттуда, из первой комнаты, доносился шум передвигаемой мебели, то теперь все стихло. Татаринова сидела, словно прислушиваясь к тому, что делается там. Вдруг она встала; Пылаев поднялся за ней. Женщина быстро вошла в спальню, где бесшумно двигались чекисты. Нагнувшись над детской кроваткой, она взяла на руки спящую девочку и, указав глазами на матрац, сказала:

— Ищите и здесь.

— Может быть… — шепотом начал Мызников.

— Ищите… — повторила Татаринова.

Теперь перед Пылаевым стояла не ошеломленная, не растерянная, а волевая и спокойная женщина. Только, быть может, она была бледнее обычного, да на девочку она глядела как-то особенно — с затаенной в глубине глаз грустью. Пылаев понял ее.

— Славная у вас дочка… Но вырастет — и не надо ей ничего знать об отце. Пусть будет счастлива.

— Да, — выдохнула Татаринова. — Она ничего не будет знать о нем… Хотя это так… трудно.

…Первая удача выпала на долю Мызникова. В печке, между приготовленными к растопке поленьями, среди пустых пачек от «Беломора», окурков и лучин, он нашел несколько листков скомканной бумаги. На листках были написаны какие-то неоконченные фразы, отдельные буквы. Мызников показал находку Пылаеву.

— Это кто-то другой писал, не Савченко. Смотрите, чернила зеленые, от авторучки. А вот, — Мызников подошел к письменному столу, — клякса на чистом листе.

Пылаев наклонился, рассмотрел кляксу, и интерес его исчез. Он уже почти не слушал Мызникова, продолжавшего говорить:

— Ясно, что этот «кто-то» тряхнул перо, а потом пробовал, как оно пишет. Фразы эти… что они обозначают? «В сельскохозяйственной артели имени Буденного идет подготовка…»

Пылаев нехотя взял листок у Мызникова.

— Чего вы вцепились в эту бумагу? Это Королев писал, у него авторучка с зелеными чернилами.

— Так и я об этом. — Мызников смутился, но быстро нашелся: — А вот откуда Королев списывал эту фразу. — И Мызников торжествующе взял со стола газету.

Но Пылаев опять его уже не слушал. Он сосредоточенно рассматривал листки, вглядываясь то в один, то в другой. Фразы повторялись, но буквы были написаны по-разному. Где он видел уже и этот почерк и этот цвет чернил?

Пылаев повернулся к Татариновой:

— Скажите, это вы приготовились топить печку?

— Нет, я еще не успела. — Татаринова смотрела на спящую дочку и, не поднимая головы, добавила: — Это он приготовил.

Пылаев кивнул и, обращаясь к Мызникову, показал ему один из листков:

— Надо найти бумаги с таким почерком. Один-два листка. Чернила могут быть другие, а может и карандаш…

Пылаев нервничал. Ему хотелось как можно скорее найти подтверждение только что возникшей догадки. И он тоже стал снимать с полок книги, перелистывать их, рыться в письменном столе, перебирая бумаги.

Прошло два часа. Наконец кто-то протянул Пылаеву инструкцию по эксплуатации радиоприемника. Пылаев раскрыл брошюру — там лежал тетрадный листок в клеточку, исписанный формулами.

— Где это было?

— Под приемником.

Пылаев посмотрел на листки долгим, словно остановившимся взглядом, потом сказал очень тихо:

— Ну, вот и все, товарищи…

Пылаев вызвал Шилкова после обеда. На столе перед ним лежали два листка в клетку и заключение экспертизы. Пылаев зябко потирал руки, будто только что долго стоял на холодном ветру.

— Вот, смотри. Этот листок с формулами Савченко вырвал, а потом использовал на заводе — помнишь его рацпредложение? Здесь расчеты Трояновского, его мысли. Посмотри теперь, капитан, на другой листок. Повнимательней посмотри.

Шилков подвинул к себе бумагу и наклонился, опираясь на руки. На листе было написано:

«Дорогой отец! Я уже не участвую в войне, я нахожусь в плену. Пользуюсь случаем, чтобы сообщить тебе об этом. Береги секрет твердого сплава. Не верь, что наша страна победит. К тебе придет мой друг Савченко, доверься ему, он передаст сплав тому, кто по достоинству оценит это открытие. Владимир».