Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль. Страница 105

Красноречие принца обволакивало, затопляло сознание господина де Керкадью, его гипнотизировали собственные верноподданнические чувства, заставлявшие не одно поколение простых, бесхитростных дворян принимать слова, слетающие с королевских уст, за пророчества, и он пребывал в мучительном затруднении. На лбу его выступила испарина. Но он все-таки нашел в себе силы отстаивать свою позицию.

– Монсеньор, – возразил он в отчаянии, – именно потому, что возвращение в Гаврийяк представляется сейчас таким нескорым, а наши средства подходят к концу, я и хочу защитить и обеспечить племянницу посредством этого брака.

Регент нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

– Вы говорите о своем возвращении в Гаврийяк, то есть о нашем возвращении во Францию, как о событии отдаленном. Неужели ваша вера столь слаба?

– Увы, монсеньор! Как же я могу в это верить?

– Как? – Принц снова посмотрел на придворных, словно приглашая их разделить свое неприятие подобной слепоты. – Определенно, вы не способны замечать очевидное.

И его высочество пустился в политические рассуждения, которые представляли положение в Европе так, как он его понимал. Он отметил, что, как бы безразлично ни относились европейские монархи до недавнего времени к событиям во Франции, их апатию наконец рассеяло чудовищное преступление, каковым является казнь короля. Прежде эти правители, возможно, думали о собственной выгоде, которую приносил им революционный паралич французских ремесел, земледелия и торговли. Они, вероятно, воображали, что устранение такого сильного государства с международной арены укрепит их собственные позиции. Но теперь все изменилось. Франция в ее нынешнем состоянии справедливо воспринимается как рассадник анархии, опасный для цивилизации. Революционеры уже дали понять, что их цель – преобразование всего мира в соответствии с их идеалами. А идеалы эти неизбежно найдут отклик в среде отбросов любой нации, ибо дают недостойным возможности, которых те по справедливости лишены в любом цивилизованном обществе. Во Франции самые низкие негодяи, подлинные подонки нации, оказались на коне, а их заграничные агенты уже распространяют яд анархической доктрины в Швейцарии, Бельгии, Италии, Англии. Первое шипение ядовитой гадины уже услышано. Как может здравомыслящий человек думать, что великие державы Европы останутся в стороне? Разве не очевидно, что ради собственной безопасности, ради самосохранения они должны незамедлительно подняться, объединиться и истребить эту нечисть, освободить Францию от нового рабства, исцелить ее язвы, пока зараза не перекинулась на остальные страны?

Агенты его высочества пишут из Англии, из России, из Австрии, отовсюду, что дело уже сдвинулось с мертвой точки. Д’Антрег подтвердит, насколько обширно, насколько решительно это движение, которое вскоре поставит революционеров на колени. Как раз сегодня утром д’Антрег получил донесение, что Англия присоединилась к антифранцузской коалиции. Это великая новость, если должным образом понять ее значение. До недавнего времени Питт считал, что может что-то выгадать на французской революции, подобно тому как Ришелье в 1640 году выгадал на английской, использовав кризис в соперничающей державе для возвеличения своей. И вот теперь из Лондона пришло известие, что республиканскому посланнику Шовелену [204] отказано в приеме при Сент-Джеймском дворе. Это означает, что Англия объявила республиканской Франции войну.

Так что воспряньте духом, мой дорогой Гаврийяк, – призвал в заключение регент. – Отложите решение, диктуемое преходящей нуждой. Если бы я только знал, насколько вы стеснены в средствах, я ни за что не согласился бы принимать вашу ценную помощь в качестве секретаря без вознаграждения. Д’Аваре учтет это на будущее. Займитесь этим делом немедленно, д’Аваре, чтобы финансовые трудности впредь не беспокоили нашего доброго Гаврийяка.

Смущенный, пристыженный господин де Керкадью все же не сразу отказался от дальнейшего сопротивления и дрогнувшим голосом запротестовал:

– Но, монсеньор, зная о недостатке средств у вас самого, я не могу принять…

Принц перебил его едва ли не сурово:

– Ни слова больше, сударь. Я только выполнил свой долг, лишив ревностного слугу серьезного предлога идти против моей воли.

Обескураженному господину де Керкадью оставалось лишь поклониться и признать себя побежденным. Стук в дверь поставил финальную точку в дискуссии, которую его высочество и так считал исчерпанной. Господин де Керкадью, отирая лоб, отошел в сторонку.

Плугастель открыл дверь. Вошедший слуга в простой ливрее тихонько что-то сказал графу. Тот повернулся к регенту и объявил неестественно торжественным голосом:

– Монсеньор, прибыл господин де Бац.

– Господин де Бац! – В восклицании принца прозвучало удивление. Его одутловатое лицо застыло, и он поджал полные чувственные губы. – Господин де Бац, – повторил он, на сей раз с ноткой презрения в голосе. – Стало быть, вернулся. И чего ради?

– Может быть, лучше пусть он сам ответит на этот вопрос, монсеньор? – осмелился предложить д’Антрег.

Водянистые глаза регента уставились на него из-под сдвинутых бровей. Потом его высочество осанисто повел плечами и обратился к Плугастелю:

– Ладно. Раз уж он имел дерзость явиться, позвольте ему войти.

Глава XI

Блистательный провал

Достаточно было бросить единственный взгляд на господина де Баца, чтобы убедиться: дерзости ему не занимать. Об этом говорило все – его походка, манера держаться, вся его наружность.

Хотя полковник прибыл в Хамм менее часа назад, ничто в его облике не наводило на мысль о недавнем путешествии. Человек аккуратный и чистоплотный, в гостинице он сразу тщательно привел себя в порядок, надел бархатный камзол абрикосового цвета, короткие черные атласные панталоны в обтяжку, черные шелковые чулки и алые туфли с серебряными пряжками. Треугольную шляпу, украшенную белой кокардой, он нес в руке, обнажив голову, чтобы не смять тщательно сделанную завивку.

Окинув присутствующих мимолетным взглядом проницательных глаз, полковник де Бац быстро прошел вперед и остановился перед регентом. Мгновение он стоял в неподвижности, ожидая, что тот подаст ему руку; когда же этого не произошло, нимало не смутился. С самым серьезным видом он поклонился и, как предписывал этикет, принялся молча ждать, пока его высочество соблаговолит к нему обратиться.

Регент сидел в кресле, повернувшись к полковнику вполоборота, и разглядывал де Баца весьма недружелюбно.

– Итак, вы вернулись, господин де Бац. Мы вас не ждали. – Он выдержал паузу и холодно добавил: – Мы вами недовольны, господин де Бац.

– Поверьте, я и сам собою недоволен, – сказал барон, которого ничто не могло привести в замешательство.

– Мы удивлены: зачем вы взяли на себя труд вернуться к нашему двору?

– Я обязан представить отчет о своих действиях, монсеньор.

– Не стоило беспокоиться. Недавние события говорят сами за себя. Они представили исчерпывающий отчет о вашем провале.

Гасконец сдвинул брови.

– Покорно прошу меня простить, монсеньор, но я не в силах остановить рок. Я не могу сказать судьбе: «Halte-là! [205] Идет де Бац!»

– А! Так вы вините судьбу? Что ж, она известный козел отпущения для каждого недотепы.

– Я не из их числа, монсеньор, иначе меня бы здесь не было. К этой минуте я уже просунул бы голову под раму парижской гильотины.

– Похоже, провал не умерил вашего самомнения, сударь.

– Провал провалу рознь, монсеньор. Я пытался сотворить чудо, но оно оказалось не по силам обыкновенному человеку.

– Однако, вынуждая нас поручить вам это задание, вы были уверены, что способны его выполнить.

– Высказывание вашего высочества подразумевает вопрос? Но разве среди двадцати тысяч французов, последовавших за вами в изгнание, нашелся другой, кто просил вас поручить это задание ему?