Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль. Страница 93

– Я научился не доверять даже друзьям в делах, связанных с политикой.

– Но научился не у меня. Наша дружба не могла преподнести тебе подобного урока.

– Поскольку ты здесь, я вынужден предположить, что ты вновь переменил убеждения и вернулся в лагерь сторонников привилегий. Это налагает на тебя определенные обязательства. Я понял это в тот момент, когда увидел тебя, поэтому и предпочел уклониться от встречи.

– Давай-ка пройдемся, – предложил Андре-Луи и, взяв друга под руку, убедил его продолжить прерванный путь.

Удостоверившись, что ему не грозит предательство со стороны человека, с которым его на протяжении нескольких лет связывали близкие отношения, депутат позволил себе разоткровенничаться. Он прибыл в Кобленц по поручению Законодательного собрания для переговоров с курфюрстом Трирским. Собрание с тревогой наблюдало за концентрацией войск эмигрантов. События, побудившие народ выйти 10 августа на улицы, вывели из оцепенения и депутатов, которые уполномочили Ле Шапелье довести до сведения курфюрста, что Франция рассматривает присутствие контрреволюционных заговорщиков в приграничных германских провинциях как свидетельство открытой враждебности к ней и что, если ситуация не изменится, нация найдет способ выразить свое негодование.

– Но я, похоже, несколько опоздал, – подытожил Ле Шапелье свой рассказ, – поскольку армия уже выступила и эмигранты, можно сказать, покинули Кобленц. Правда, я еще могу попробовать добиться того, чтобы им отрезали путь к отступлению, – тогда они не смогут вернуться сюда и начать все сначала. Я так откровенен с тобой, Андре, потому что позиция Собрания не секрет и мне все равно, если она будет предана огласке. Единственное, что я прошу тебя сохранить в тайне, – это мое присутствие здесь. Твои друзья из числа привилегированных чертовски мстительны. А я должен задержаться еще на день-другой, поскольку предстоит последняя встреча с курфюрстом – он пока пребывает в размышлении. Впрочем, в том, чтобы доносить на меня здешней знати, нет никакой пользы.

– Есть польза или нет, твоя рекомендация выглядит почти оскорбительно, – ответил Андре-Луи и, переменив тему, поинтересовался, что знают и что говорят в Собрании о его бегстве из Парижа.

Ле Шапелье пожал плечами.

– Там еще не уразумели, что ты бежал. Но когда поймут, твоя репутация будет погублена безвозвратно. Полагаю, ты пошел на это ради мадемуазель де Керкадью?

– Ради нее и еще кое-кого.

– Кантен де Керкадью объявлен вне закона как эмигрант, его имущество конфисковано. То же самое относится к Плугастелю. Одному Богу известно, зачем тебе понадобилось брать под свое крыло его жену. Тебя по крайней мере приняли при здешнем дворе?

Андре-Луи усмехнулся.

– Не очень тепло.

– А! И что ты теперь намерен делать? Примкнешь к рядам интервентов?

– Мне дали понять, что мои взгляды – монархические, и только – исключают службу в армии, которая сражается за сохранение привилегий.

– Тогда почему ты остаешься здесь?

– Чтобы молиться о победе. Моя судьба связана с нею.

– Вздор, Андре! Твоя судьба связана с нами. Возвращайся со мной, пока еще не поздно. Собрание слишком уважает тебя за прежние заслуги, чтобы не оказать снисхождение. Депутаты примут любое объяснение твоей отлучки, какое мы состряпаем. Можешь рассчитывать на мою поддержку, она тоже кое-чего стоит.

Это и в самом деле было так. Ле Шапелье в те дни обладал большим влиянием на Законодательное собрание. Он был автором декрета, вошедшего в историю под его именем и отражавшего чистоту помыслов и взглядов творцов конституции. В ходе борьбы с привилегиями, в тяжелые для революционеров дни, Мирабо призвал на помощь рабочих, открыв силу такого оружия борьбы, как забастовка. «Чтобы стать грозной силой, – говорил он им, – вам нужно всего лишь стоять на своем». Когда же привилегии были сметены, Ле Шапелье первым понял, сколь опасна для государства новообретенная сила этого класса. Собрание приняло предложенный депутатом декрет, запрещавший любые коалиции рабочих для выдвижения ими своих требований. В самом деле, могла ли нация, покончившая с деспотизмом дворцов, открывать дорогу деспотизму трущоб?

Да, покровительство и защита этого человека стоили многого, но Андре-Луи покачал головой.

– Изаак, у тебя какое-то пристрастие появляться передо мной в критические минуты и указывать мне путь. Но на сей раз я пойду своей дорогой. Я связан словом.

Они шли узкой улочкой, пролегавшей за Либфраукирхе. Сумерки сгустились, наступила ночь. Перед одним из домов Ле Шапелье остановился. Из открытой двери на блестящий от влаги булыжник мостовой падала косая полоса света.

– Что ж, тогда ave atque vale. [191] Мы встретились лишь для того, чтобы снова разойтись. Мне сюда.

В дверном проеме показалась неряшливо одетая толстуха. Она вышла на порог и молча оглядела друзей, стоявших на свету.

– Рад, что оставляю тебя с целыми кишками, – пошутил Андре. – Желаю тебе благополучия, Изаак, и до встречи.

Они пожали друг другу руки. Ле Шапелье вошел в дом, хозяйка пробурчала приветствие постояльцу, дверь закрылась, и Андре-Луи направился в сторону «Трех корон».

Глава V

Спасение

Полдень следующего дня застал Андре-Луи в Шенборнлусте, куда его тянуло, словно магнитом, присутствие Алины. Но на сей раз, когда он вошел и представился, придворный церемониймейстер, ранее дважды провожавший его на прием к принцу, сделал вид, что не узнал посетителя. Он спросил имя визитера, долго искал его в списке приглашенных и наконец объявил, что оно там не значится. Чем он может служить господину Моро? Кого именно господин Моро хочет увидеть? Скрытое оскорбление больно задело Андре-Луи. Впрочем, он понял, что у этого человека, равно как и у доброй половины здешних придворных, лакейская душонка. Подавив раздражение, Андре-Луи притворился, будто не замечает, как другие ожидающие подталкивают друг друга локтями, переглядываются и улыбаются. Этих посетителей, как ныне и его самого, не допускали дальше передней залы, и они откровенно злорадствовали из-за того, что некто, столь уверенным шагом устремлявшийся в святая святых, получил отказ.

После секундного раздумья Андре-Луи заявил, что желает переговорить с госпожой де Плугастель. Церемониймейстер подозвал пажа, нагловатого малого в атласном белом костюме, и поручил ему передать просьбу господина Моро – Моро, правильно? – госпоже графине де Плугастель. Паж смерил Андре-Луи таким взглядом, словно тот был торговцем, пришедшим получить уплату по векселю, и исчез за заветной дверью, охраняемой двумя офицерами в шитых золотом алых мундирах и синих кюлотах.

Андре-Луи прошелся по просторной зале, заполненной мелкопоместными дворянами и младшими армейскими офицерами, которые представляли собой довольно пестрое сборище. Многие офицеры щеголяли в мундирах, пошив которых сделал их банкротами; одеяние прочих, а также их дам демонстрировало различные стадии изношенности – модный крой и сияющая чистота перемежались вытертыми, засаленными и почти ветхими нарядами, дошедшими до последней степени убожества. Но и те, кто был облачен в подобные обноски, были преисполнены молчаливой аристократической надменности, держались с горделивым высокомерием и бросали на окружающих презрительные взгляды. Вся напыщенная важность Œil de Bœuf была представлена здесь.

Андре-Луи равнодушно сносил холодные взгляды и лорнеты, наведенные на его ненапудренные волосы, непритязательный костюм для верховой езды и высокие сапоги, с трудом отчищенные от вчерашней дорожной грязи. Но терпеть ему пришлось недолго: госпожа де Плугастель не заставила себя ждать, и дружелюбная приветственная улыбка знатной дамы вынудили менее знатную публику подавить презрение, которым они встретили ее гостя.

– Мой дорогой Андре! – Госпожа де Плугастель коснулась изящной ладонью его руки. – Наверное, вы принесли мне новости о Кантене?