Демон против люфтваффе (СИ) - Минский Анатолий. Страница 42

Бадер рывком поднял меня с земли, стиснул, прижал к себе как девицу, не брезгуя запахом конского пота, пропитавшего свитер и куртку. Испания и Польша — цветочки по сравнению с каруселью о двенадцати "Мессершмиттах" и двух лобовых атаках за день.

— Молодец! Клянусь дьяволом! — он даже трубку не прихватил. — Конечно, ошибок нахомутал… Но первый боевой вылет и сразу — управление восьмёркой! Мать твою! Справился, демон!

— Босс, а можно мне кличку поменять? Демон как‑то лучше чем Дабл… Хоть и немного созвучно.

Митч примчался, несясь по траве как спаниель за дичью, цокнул языком, увидев пулевые отметины на шасси и фюзеляже.

— Сэр! Слышал — сбили?

— Наверно, один на двоих с Майклом. И надо, чтобы земля подтвердила, — при мысли об открытом боевом счёте в первом же вылете, пусть даже в группе, на морду наползла дурацкая радостная ухмылка, которую согнал, сжав губы и брови. — Зенитчики тоже могут заявить права.

Вторым номером к финишу прискакал оружейник.

— Как пулемёты, сэр?

— Не отказали. Расстрелял патроны до последнего.

— Оу! — вякнул сержант и опрометью кинулся к крылу.

— Проблема?

— Не знаю, сэр. В "Спитах" случается, что пулемёты заедают. Если в системе остаточный воздух, могут последние выпалить на земле. Тогда успевай спрятаться… Нет, всё в порядке. С боевым крещением, сэр!

Знал бы ты, сколько их у меня было.

"Точно!" — поддакнул Ванятка, гордый за нас обоих.

Глава восемнадцатая. Битва за Англию

Я потерял две машины и одного человека. Об этом заявил на разборе полётов у Бадера в присутствии других лётчиков крыла.

— Не вижу причин для посыпания головы пеплом, — пресёк самобичевание наш лидер. — Во — первых, два или три звена должен вести в бой командир эскадрильи, его отсутствие у самолётов в момент объявления тревоги — издержки организации, а не ваша вина. Во — вторых, гунны не досчитались двух "Мессершмиттов" и двух лётчиков, один убит, другой спасся с парашютом и попал в плен. Наконец, вы связали боем прикрытие, задержали "Юнкерсы", позже потрёпанные "Харрикейнами" 601 эскадрильи.

— Разрешите, сэр? — поднялся Джонсон, мой спутник по памятному прибытию в Тангмер. — Мы сделали главное, когда увели прикрытие. Обстреливали "Юнкерсов", нанесли повреждения. Сбиты три пикировщика, они все засчитаны в актив эскадрильи Толстого Баджера. Не справедливо!

Любитель крикета и поло взволнован результатами боя? Что‑то новое в британском клубе джентльменов КВВС.

— Да, Джеймс. Правила едины — кто стреляет и попадает, тому и баллы. Не переживай, на твой век войны хватит. Тем более "Харри" тоже потеряли машину от огня хвостового стрелка. "Юнкерсы" умеют огрызаться.

Джонсон сел, крайне недовольный. Коммандер прямо намекает на его не лучшие в эскадрильи лётные успехи. Как знать, остался ли бы он живой после атаки на "Юнкерс". Думаю — да. В каше с "Мессершмиттами" он не сбежал из боя и не привёз ни единой дырки. Мне бы так… Зато наш мальчик из золотой молодёжи уязвлён. Пусть выплеснет злость на врага.

Тот налёт был пробным и достаточно удачным для немцев — "Штуки" отбомбились по промышленным объектам к юго — востоку от Лондона. Что происходит после хорошего удара пикировщиков, я видел в Испании и не хочу созерцать это вновь.

Теперь они налетают часто, используя каждый погожий день, иногда по два — три раза. Бомбы несут "Юнкерсы-87", "Юнкерсы-88", "Хейнкели" и "Доренье", прикрываемые "сто девятыми". Говорят, что "Мессершмитт-110" может бомбить, а потом работать полноценным истребителем, на первых порах с бомбами я его не увидел.

У нас произошли изменения. Теперь Бадер не руководит по рации с командного пункта, а летает с нами. Указания — кого увидел радар, куда лететь и с кем бороться — дают дежурные офицеры из секторов командования, каждый в среднем управляет четырьмя эскадрильями. Главное, что большая часть лётного состава проводит дни непосредственно у диспетчерского пункта, развалившись в креслах и обтекая каплями пота под летним солнцем. По уставу запрещено снимать сбрую спасательного жилета, и мы несём службу на пятой точке, надев на шею жёлтый хомут, невероятно похожий на лошадиный. Команда на взлёт приходит достаточно рано — гунны ещё висят над побережьем Франции, а мы уже запускаем моторы.

Построение в воздухе, то самое — идиотская шеренга, не предусмотренная письменами сэра Даудинга, обычно объединяет и "Спитти", и "Харри". В первые секунды особой разницы нет — у нас по восемь пулемётов. Открывая огонь, британский истребитель похож на нитку ёлочной гирлянды, а рыжие нити трассеров на мишуру.

Мы выдерживаем первую атаку "Мессеров", не нарушая шеренги, и, словно рыцари Камелота, единой линией несёмся прямо в лоб бомберам, одновременно стреляя из сотен стволов. Кроме пикировщиков, у германских самолётов в носу — прозрачные небронированные фонари. Даже представить трудно, какая радость накатывается на немецких летунов, защищённых от пуль лишь тканью комбинезона! Атакуя в лоб, мы стремимся убивать именно пилотов и штурманов. Как показывают осмотры обломков, это частенько удаётся.

В последний миг перед столкновением — баранку управления резко от себя, чтобы "Спит" нырнул вниз и выскочил ниже оперения бомбера, в мёртвой зоне для хвостового стрелка. Взгляд назад — насколько сломался их плотный строй от тёплой британской встречи, крутой разворот, сразу же разбираясь по четвёркам и парам. "Харрикейны" толпой устремляются в погоню за бомбардировщиками, выходя на атаку сзади — снизу, а Бадер вздёргивает нас вверх, ближе к объятиям "Мессершмиттов". Некоторые гунны ввязываются с нами в свалку и развлекают боем, где довольно часто никто не погибает, отделываясь дырками в фюзеляже и крыле, а другие начинают охоту на наших деревянных коллег, настигая их в пикировании, пока "Харрикейны" долбят по бомбардировщикам. И так — каждый день, иногда по нескольку раз.

В какие‑то минуты я вижу в пределах пары миль не менее полусотни самолётов, снующих среди оранжевых пулемётных трасс и солидных "апельсинов" из 20–миллиметровых немецких пушек. Машины исторгают густой светлый выхлоп форсажа или чёрный дым пожаров. Пейзаж украшают непременно валящиеся откуда‑то сверху консоли крыла, фрагменты фюзеляжей и прочий падучий мусор, парашюты, а когда мы забираемся слишком близко к Лондону или нижнему течению Темзы, под нами обильно вспухают тёмные цветы зенитных разрывов. Влетев в облако в запале погони за гунном, я теряю из виду батальное великолепие и созерцаю только серую муть, ежесекундно рискуя напороться на немецкий или британский самолёт.

Однажды вынесся из облаков и внезапно ощутил, что абсолютно один в бескрайнем небе, под ярким июльским светилом. В двух сотнях футов под крылом — обманчивое серое покрытие облачного аэродрома. Вообще больше никого — небо, солнце и мой одинокий "Спитфайр"… На минуту я невольно дезертировал с войны.

Окликнул ведомого, ответил на запрос Салаги и снова провалился под облака, где внезапно всё кончилось. Дымы рассеялись, парашюты опустились к земле, самолётов — ни своих, ни чужих, только "Спит" Майкла Питти, потерявшего меня в тучах.

Внезапно в шлемофоне зазвучал голос офицера из сектора управления. Так как я забрался далеко на восток, вне зоны обычного командного поста, этот парень совсем не знаком, как и его манера управления. Он предпочитал дирижировать истребителями в воздухе, считая себя главным героем, а мы лишь кончики его умелых пальцев. Этот самодовольный артистичный голос изрядно надоел, чтобы не сказать резче, но выключить приёмник в современном бою никому в голову не придёт.

"Бандит в шести милях к востоку, скорость сто двадцать узлов, высота семь с половиной тысяч футов. Преследуйте!"