Демон против люфтваффе (СИ) - Минский Анатолий. Страница 48

Он материализовался с интересным визуальным эффектом — на бронестекле, всего в две ладони ростом, небрежно оперевшись локтем на корпус коллиматорного прицела.

"Отлетался?"

Издевается. Небожитель, что с него взять.

"И что дальше? А, понятно — в преисподнюю. К прежнему месту службы".

"Не обязательно. У тебя есть вторая и последняя попытка. Переселяйся в другого грешника. Ты мстил нацистам, но этого мало".

"Стоп — стоп, — меня озарило. — Если по правилам ваших непонятных игр у выходца с того света есть два шанса, Рихтгофен — Мёльдерс внедрился в следующего пилота, а в случае смерти вернётся вниз окончательно?"

"Да. Тебя это веселит?"

Вряд ли мой оскал говорит о веселье, но всё же… Я внутренне повернулся к Ивану. Сопоставив почти отвесное падение "Спита" с явлением ангела, он всё понял сам.

"Прощаемся, Марк?"

"Да!"

Я расстегнул ремень и резко толкнулся руками от бортов. В микронную долю секунды увидел ошарашенный лик покровителя, не ожидавшего подобного выверта.

Теоретически, в таком положении благополучно покинуть самолёт не реально. Но до того момента, как окончательно сдохло ангельское колдовство, обречённый "Спитфайр" удалился ярда на три, лишившись возможности наподдать килем или стабилизатором. Плотный поток воздуха врезал как лопатой, сплющив рёбра и простреленные лёгкие. Кое‑как выправив положение тела относительно британской поверхности, я дёрнул кольцо и с удовольствием отметил, что купол и подвес выдержали рывок. Наверно, парашют подумал, что им воспользовался слон…

"Прощаемся с самолётом, Ваня. Сами — живём!"

Неблагодарная Англия ударила по ногам, сломав их без малейшей жалости. Прямо в парашютной сбруе я перевернулся на спину и попытался разложить организм в соответствии с заводскими чертежами.

"Поправимо?"

"Конечно! Только сейчас будет немного жарко. Велкам в филиал преисподней. Потерпи".

В пламени зажигалки ярко вспыхнул бензин, превратив пайлота Ханта в живой факел.

"Ты с ума сошёл! Мало дырок в фюзеляже?"

"Они меня и беспокоят. Как ты объяснишь британским эскулапам, что ранение в грудь и в пузо навылет затянулось быстрее порезанного пальца? Ожоги всё скроют".

Но как же больно, блин. Даже мне, привычному.

Я поиграл в птицу Феникс минуты две. Оч — чень долгих две минуты. Потом заботливые руки доброго самаритянина окатили водой из ведра. Меня куда‑то несли, срезали одежду, сокрушались, уговаривали не помирать…

Надо же, повезло сверзиться прямо у ограды пансиона для молодых леди. Насладиться триумфом не получилось, как же — английский герой, сбивший бомбардировщик, мужественно страдает, но не сдаётся. При желании я мог бы обзавестись целым гаремом. Но не только пощупать женскую плоть — открыть глаза и шевельнуться было мучительно больно. По крайней мере, до вечера.

Следующие дни я провёл на койке в больничной палате, замотанный до глаз. Перевязка с обдиранием бинтов, загнивающих на ожоговых язвах — это отдельная история, которую не хочу никому рассказывать и, тем более, не пожелаю испытать на себе.

Потом ко мне прорвалась Мардж. Из её взвинченного состояния следовало, что обугленная головешка по имени Билл Хант перестала считаться другом на пару ночей. Она обещала ждать, надеяться и хранить верность, даже если самая интересная часть моего механизма сгорела в труху.

— Ну, может какой огарочек и остался, посмотрим. Лучше помоги подняться.

Она протестующее заверещала.

— Не хочешь помочь, я сам.

С трудом ступая обленившимися ногами, я проковылял мимо коек к зеркалу, привинченному над раковиной. Да, красавец. Ни усов, ни бровей, здоровенный ожоговый шрам от правой челюсти до волос. Героический защитник Великобритании, блин.

— Ложись, Билли! Тебе рано…

— Не понимаешь, как здорово опять ходить. Спрошу у доктора, когда можно в воздух.

Мардж зажала рот. С такими травмами мало кто выживает, в лучшем случае — остаются инвалидами на всю жизнь. Какие полёты! Отставка и спокойное растительное существование на пенсию героя!

Ангел, согласен с такой перспективой? Нет? Ну, придётся воевать дальше.

Она отдала мне письмо Бадера. Он обозвал меня недоумком и сопляком, что полез в лоб на "сто десятого". "Мессер", кстати, упал. Так что мой личный счёт вырос на две машины за один бой.

Ко мне стучались журналисты. Я согласился на интервью с условием, что в газеты попадёт фото, где лицо в бинтах вместе с глазами, не будут упоминаться ни фамилия, ни номер сквадрона. Пилот из N — ской эскадрильи сбил в одном бою сколько‑то гуннов, обгорел как копчёный окорок и больше никогда не увидит небо… Записали? Свободны!

Тринадцатого сентября Мардж привезла мне верхнюю одежду, поддавшись на шантаж, что в противном случае герою — истребителю её доставит другая леди. Понятно, обещал ей месяц не переодеваться, нарушив клятву через три минуты.

— Поехали!

— Ты с ума сошёл! Тебя же не выписали…

— Я сам себя выписал.

Бадер не знал как реагировать, услышав историю бегства из госпиталя. По легенде, когда он сам до остервенения замучил медиков и заставил выписать допуск к лётной службе, даже "спасибо" им не сказал — вытащил бумажник и деловито поинтересовался: "Джентльмены, где я могу купить "Спитфайр"? Поэтому я очень рассчитывал на его понимание.

— Сэр, вы добивались возвращения в КВВС долгие годы. У меня нет ни дня. Я не могу больше безучастно смотреть из окна палаты, как они бомбят жилые кварталы.

— Билл, самовольная отлучка боевого лётчика из военного госпиталя — дезертирство, по крайней мере, в формальном отношении.

— Даг, на мне уже висит одно… Забыли? Как пайлот — офицер я должен быть в Шотландии.

Лидер авиакрыла сделал то же, что и обычно — закурил.

— Меня посадят вместе с тобой.

— Не обязательно. Если лётчик прыгнул с парашютом и через несколько дней вернулся на авиабазу, вы у каждого требуете медицинские справки о здоровье?

— Тебе точно не помешает. От психиатра. Принимай самолёт! — он повернулся к моему эскорту, то бишь Мардж. — Мисс, я рекомендовал бы вам потребовать от мистера Ханта поход к психиатру, если имеете на него серьёзные виды.

Как ни странно, ей особенно в голову запало не моё экстренное выздоровление, а угроза про "другую леди". Она поманила Рика, основательно вымахавшего за месяц, почесала за ухом и предупредила, кивнув в мою сторону:

— Проследи, милый, чтобы этот кобель даже не смотрел на других женщин. Если что, кусай вот сюда.

На этой милой ноте мы расстались, а я принял Mk2 с пушечным вооружением. В ту пору дефицитом стало всё — самолёты, лётчики, топливо, запчасти, боеприпасы. Выделив машину без очереди, Салага продемонстрировал, что ценит меня больше других.

Боевое крещение мой третий "Спитфаер" получил 15 сентября над Лондоном. В тот день мы походили на вратаря, к штрафной площадке которого приблизилось множество нападающих, и у каждого — мяч. Не знаешь куда бросаться.

Я впервые увидел в небе одновременно несколько сотен самолётов, и почти все они — немецкие. Наши, как обычно, в меньшинстве. Хорошо лишь, что истребительное прикрытие только на неповоротливых "сто десятых", "сто девятые" разворачивались, не доходя до города. Мы били немцев на подлёте, и над Лондоном, и после сброса бомб… Второй наскок был намного слабее. Мы теряли машины и людей, они — тоже, и, казалось, нет конца и края этой мясорубке.

Всадив последнюю очередь в хвост уносящемуся "Юнкерсу", впрочем, с непонятным результатом, я с трудом увернулся от "Мессершмиттов", явившихся прикрыть отход бомбардировочных эскадр. Вышел из пике у самых волн, чуть не задев их радиаторами, и едва дотянул до Дувра, выбрав для приземления сравнительно ровную площадку. Когда винт остановился, увидел причину снижения тяги — вместо кончиков лопастей винта остались одни лохмотья. Значит, воду всё‑таки зацепил. Ещё пару дюймов и…