Азазель - Акунин Борис. Страница 18

– Пятый, сударь мой, – объявил Зуров, и это сообщение почему-то до крайности разволновало понтера.

– Загибаю утку! – дрогнувшим голосом выкрикнул он и загнул на своей карте два угла.

Среди зрителей прошел шепоток, а потный, откинув со лба прядь волос, бросил на стол целый ворох радужных бумажек.

– Что такое «утка»? – застенчиво спросил Эраст Петрович вполголоса у красноносого старичка, показавшегося ему самым безобидным.

– Сие означает учетверение ставки, – охотно пояснил сосед. – Желают на последнем абцуге полный реванш взять.

Граф равнодушно выпустил облачко дыма и открыл направо короля, налево шестерку.

Понтер показал червового туза.

Зуров кивнул и тут же метнул черного туза направо, красного короля налево.

Фандорин слышал, как кто-то восхищенно шепнул:

– Ювелир!

На потного господина было жалко смотреть. Он проводил взглядом груду ассигнаций, перекочевавших под локоть к графу, и робко спросил:

– Не угодно ли под должок?

– Не угодно, – лениво ответил Зуров. – Кто еще желает, господа?

Неожиданно взгляд его остановился на Эрасте Петровиче.

– Мы, кажется, встречались? – с неприятной улыбкой спросил хозяин. – Господин Федорин, если не ошибаюсь?

– Фандорин, – поправил Эраст Петрович, мучительно краснея.

– Пардон. Что же вы все лорнируете? У нас тут не театр. Пришли – так играйте. Милости прошу. – Он показал на освободившийся стул.

– Выберите колоды сам, – прошелестел Фандорину на ухо добрый старичок.

Эраст Петрович сел и, следуя инструкции, весьма решительно сказал:

– Только уж позвольте, ваше сиятельство, мне самому банк держать. На правах новичка. А колоды я бы предпочел… вон ту и вот ту. – И он взял с подноса нераспечатанных колод две самые нижние.

Зуров улыбнулся еще неприятнее:

– Что ж, господин новичок, условие принято, но только уговор: банк сорву – не убегать. Дайте уж и мне потом метнуть. Ну-с, какой куш?

Фандорин замялся, решительность покинула его столь же внезапно, как и посетила.

– Сто рублей? – робко спросил он.

– Шутите? Здесь вам не трактир.

– Хорошо, триста. – И Эраст Петрович положил на стол все свои деньги, включая и выигранную ранее сотню.

– Le jeu n'en vaut pas la chandelle, [19] – пожал плечами граф. – Ну да для начала сойдет.

Он вынул из своей колоды карту, небрежно бросил на нее три сотенных бумажки.

– Иду на весь.

«Лоб» направо, вспомнил Эраст Петрович и аккуратно положил направо даму с красными сердечками, а налево – пиковую семерку.

Ипполит Александрович двумя пальцами перевернул свою карту и слегка поморщился. То была бубновая дама.

– Ай да новичок, – присвистнул кто-то. – Ловко даму причесал.

Фандорин неловко перемешал колоду.

– На весь, – насмешливо сказал граф, кидая на стол шесть ассигнаций. – Эх, не лезь на рожон – не будешь поражен.

Как карта налево-то называлась? – не мог вспомнить Эраст Петрович. Вот эта «лоб», а вторая… черт. Неудобно. А ну как спросит? Подглядывать в шпаргалку было несолидно.

– Браво! – зашумели зрители. – Граф, c'est un jeu interessant, [20] не находите?

Эраст Петрович увидел, что снова выиграл.

– Извольте-ка не французить! Что, право, за дурацкая привычка втыкать в русскую речь по пол французской фразки, – с раздражением оглянулся Зуров на говорившего, хотя сам то и дело вставлял французские обороты. – Сдавайте, Фандорин, сдавайте. Карта не лошадь, к утру повезет. На весь.

Направо – валет, это «лоб», налево – восьмерка, это…

У Ипполита Александровича вскрылась десятка. Фандорин убил ее с четвертого захода.

Стол уже обступили со всех сторон, и успех Эраста Петровича был оценен по заслугам.

– Фандорин, Фандорин, – рассеянно бормотал Ипполит Александрович, барабаня пальцами по колоде. Наконец вынул карту, отсчитал две тысячи четыреста.

Шестерка пик легла под «лоб» с первого же абцуга.

– Да что за фамилия такая! – воскликнул граф, свирепея. – Фандорин! Из греков, что ли? Фандораки, Фандоропуло!

– Почему из греков? – обиделся Эраст Петрович, в памяти которого еще были живы издевательства шалопаев-одноклассников над его древней фамилией (гимназическая кличка Эраста Петровича была «Фундук»). – Наш род, граф, такой же русский, как и ваш. Фандорины еще Алексею Михайловичу служили.

– Как же-с, – оживился давешний красноносый старичок, доброжелатель Эраста Петровича. – При Екатерине Великой был один Фандорин, любопытнейшие записки оставил.

– Записки, записки, сегодня я в риске, – хмуро срифмовал Зуров, сложив целый холмик из купюр. – На весь банк! Мечите карту, черт бы вас побрал!

– Le dernier coup, messieurs! [21] – пронеслось в толпе.

Все жадно смотрели на две равновеликие кучи мятых кредиток: одна лежала перед банкометом, вторая перед понтером.

В полнейшей тишине Фандорин вскрыл две свежие колоды, думая все о том же. Малинник? Лимонник?

Направо туз, налево тоже туз. У Зурова король. Направо дама, налево десятка. Направо валет, налево дама (что все-таки старше – валет или дама?). Направо семерка, налево шестерка.

– В затылок мне не сопеть! – яростно крикнул граф, от него отшатнулись.

Направо восьмерка, налево девятка. Направо король, налево десятка. Король!

Вокруг выли и хохотали. Ипполит Александрович сидел, словно остолбенев.

Сонник! – вспомнил Эраст Петрович и обрадованно улыбнулся. Карта влево – это сонник. Странное какое название.

Вдруг Зуров перегнулся через стол и стальными пальцами сдвинул губы Фандорина в трубочку.

– Ухмыляться не сметь! Сорвали куш, так имейте воспитание вести себя цивильно! – бешеным голосом прошипел граф, придвинувшись вплотную. Его налитые кровью глаза были страшны. В следующий миг он толкнул Фандорина в подбородок, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.

– Граф, это уж чересчур! – воскликнул один из офицеров.

– Я, кажется, не убегаю, – процедил Зуров, не сводя глаз с Фандорина. – Если кто чувствует себя уязвленным, готов соответствовать.

Воцарилось поистине могильное молчание.

В ушах у Эраста Петровича ужасно шумело, и боялся он сейчас только одного – не струсить бы. Впрочем, еще боялся, что предательски дрогнет голос.

– Вы бесчестный негодяй. Вы просто платить не желаете, – сказал Фандорин, и голос все-таки дрогнул, но это было уже все равно. – Я вас вызываю.

– На публике геройствуете? – скривил губы Зуров. – Посмотрим, как под дулом попляшете. На двадцати шагах, с барьерами. Стрелять кто когда захочет, но потом непременно пожалуйте на барьер. Не страшно?

Страшно, подумал Эраст Петрович. Ахтырцев говорил, он с двадцати шагов в пятак попадает, не то что в лоб. Или, того паче, в живот. Фандорин передернулся. Он никогда не держал в руках дуэльного пистолета. Один раз Ксаверий Феофилактович водил в полицейский тир из «кольта» пострелять, да ведь это совсем другое. Убьет, ни за понюх табаку убьет. И ведь чисто сработает, не подкопаешься. Свидетелей полно. Ссора за картами, обычное дело. Граф посидит месяц на гауптвахте и выйдет, у него влиятельные родственники, а у Эраста Петровича никого. Положат коллежского регистратора в дощатый гроб, зароют в землю, и никто на похороны не придет. Может, только Грушин да Аграфена Кондратьевна. А Лизанька прочтет в газете и подумает мимоходом: жаль, такой деликатный был полицейский, и молодой совсем. Да нет, не прочтет – ей, наверно, Эмма газет не дает. А шеф, конечно, скажет: я в него, дурака, поверил, а он попался, как глупый щенок. Стреляться вздумал, дворянские мерихлюндии разводить. И еще сплюнет.

– Что молчите? – с жестокой улыбкой спросил Зуров. – Или расхотелось стреляться?

А у Эраста Петровича как раз возникла спасительная идея. Стреляться-то придется не сейчас, самое раннее – завтра с утра. Конечно, бежать и жаловаться шефу – мерзость и недостойно. Но Иван Францевич говорил, что по Зурову и другие агенты работают. Очень даже возможно, что и здесь, в зале, есть кто-нибудь из людей шефа. Вызов можно принять, честь соблюсти, а если, к примеру, завтра на рассвете сюда нагрянет полиция и арестует графа Зурова за содержание притона, так Фандорин в этом не виноват. Он и знать ничего не будет – Иван Францевич без него догадается, как поступить.