Союзник (СИ) - Таволга Соня. Страница 14

Он прохаживался по залу, перебрасываясь короткими фразами с публикой. Я наблюдала за ним из тихого уголка; и боролась с воображением, упорно избавляющим канцлера от одежды. Ксавьера неслышно возникла рядом, и напугала меня смехом.

— Все льешь слюни на него? — воскликнула она бесцеремонно, толкнув меня в плечо раскрытой ладонью. — Брось свои фантазии, он твоим не будет. Ты благородный цветочек, бесспорно, но занято сердечко его, смирись.

Она расхохоталась над своими словами, как над искрометной шуткой, а я вдруг выпалила невпопад:

— Тобой?

Хохот согнул бедняжку пополам.

— Нет, не мной, — в муках и трудах процедила Ксавьера. — Я — мышь по сравнению с его избранницей, — добавила она, кое-как отдышавшись. — У него отменный вкус не только на костюмы.

Ты — мышь, но я-то — нет. Я — леди Хэмвей, и это не пустой звук. Я не привычна к равнодушию, не знакома с отказами. И прямо сейчас я готова заключить с неотесанной грубиянкой пари.

— На что будем спорить? — ухмыльнулась я, толкнув ее в плечо по примеру. — До своего возвращения в Тиладу я побываю с ним в постели, и не раз. Придумывай ставки.

Сокрушительный смех вновь переполнил ее тело и хлынул наружу.

— Девочка моя, ведь не каждый правитель пропускает через себя весь двор, плодя бастардов, как твой папаша! Ты принимаешь Риеля не за того…

Слова врезались в меня горячей пощечиной, дух перехватило гневом.

— Следи за языком, ты говоришь о короле, — выдавила я в сухой ярости, но ярость тут же осыпалась с меня подобно снежной крупе.

Точно! Почему я не подумала об этом раньше? Ведь вполне может статься, что я — не единственный бастард Филиппа. Ведь даже мой брат может оказаться наполовину принцем. Если я разыщу других возможных наследников, то отделаюсь от своей повинности, переложу груз на кого-то другого. Боги, ведь я могу быть спасена!

Велмер Виаран.

Наблюдая за девочками, я отметил, что нрав у них веселый, легкий. Ни заносчивости, ни каких-то выпендрежей, ни особых манер, предписываемых этикетом. Видимо, этикет ничего такого не предписывал. Всякие родственницы канцлера в одной куче с офицерской и солдатской мелкотней, с простолюдинами-слугами, с беспородными щенками, с деревянными игрушками, с пылью, насекомыми, разбитыми коленками… В Тиладе такого не увидишь. Там вокруг каждого высокородного отпрыска — толпа нянюшек, а сам отпрыск весь чистенький и беленький гуляет по дорожке, и даже с дерева упасть для него, бедняжки, недосягаемая роскошь. В Ниратане все проще, сословия размыты, манеры не в чести, на всякую скромность вообще всем начхать. Что девки в тавернах, что дамы во дворце — глазами раздевают, и не краснеют даже. Вот так зазеваешься, а она уже обеими руками у тебя в штанах. Хах! Дикари, конечно, но мне такие по нраву.

Я однажды забрел на веранду, и услышал, как непонятный мужик обращался к канцлеру по имени. А до этого слышал, как две матроны гадали, какой формы у него задница. А самое главное — с веранды канцлеровской меня пинками не погнали. И вообще ниоткуда не гнали, нигде руганью не крыли, никто затрещины ни разу не дал. Если это не дикость, то я не знаю, что тогда дикость.

А дети носились по саду, кидались подушками с шезлонгов, валялись в траве, хохотали и горланили, как безумные. Капитан привел меня в этот сад, забрав из кабака, где я пытался выторговать себе шляпу. Там у одного мужика был цилиндр — ну до крайности идиотский. У этого цилиндра болтался сзади петушиный хвост, наверху — гребень, а спереди — клюв и зенки. И все цветастое: красное, зеленое, желтое. Неописуемо глупая шляпа — самая глупая, что я в жизни видел. И зачем она мне потребовалась — я вообще без понятия. Просто мужик не хотел ее отдавать. Ни за пять эстинов продавать (больше у меня при себе не было), ни в карты на нее играть, ни на руках бороться (вот тут-то я б его влет уделал, если б он согласился). В общем, он упрямо отказывался, а меня такой азарт охватил, что, думаю, нет, выносите меня из кабака хоть на хребте, а сам я без петушиной шляпы не уйду. И вот, как тень в яркий день, на пороге нарисовался Н-Дешью. Подозвал меня пальчиком костлявым, и увел молча (прощай, петушиная шляпа).

Он привел меня в сад к мелким принцессам (или как они тут называются?), показал одну, самую шебутную и кучерявую, и сказал:

— Подружись с ней.

Я знатно обалдел. Мне, швали солдатской, дружить с принцессой? Мне, дядьке заросшему — с маленькой девочкой? Ты не перегрелся часом, капитан? Или, может, тэрном переугощался?

— Завтра доложишь, — сказал он, и ушел восвояси.

Я остался стоять, как обухом ушибленный.

Ладно, хрен с ними, с сословными условностями, но почему я? Почему он постоянно подкидывает мне заданий, когда другие баклуши бьют? И дома, и теперь здесь. У меня ж все равно сроду ничего не получалось, и ничего впредь не получится. Я бестолковый и бесполезный — это уже факт доказанный. Меня даже бабка с дедом вышвырнули, когда родители померли, — потому как бестолковый и бесполезный, им не нужен такой. Я не обижался на них никогда, потому что я и сам себе не нужен, чего ж о других говорить? Н-Дешью взялся меня учебой-работой грузить, как будто в этом какой-то смысл. Если дурака грузить, он умнее не станет — это даже такой дурак, как я, знает. Была даже мысль, что он специально меня делами занимает, чтобы я по улицам не шлялся, ерундой не маялся. Наверно, и теперь в этом дело. Подсунул принцессу, только чтоб из города увести.

Ну, принцесса и принцесса. Маленькая совсем, и что с того? Уж лучше с ней общаться, чем с моими корефанами и корефанками, с которыми мы вместе прибыли из Тилады. Они своим нытьем все печенки проели уже. Они-де предавать королеву не планировали, и бежать с родины не согласны. У кого там невеста осталась, у кого муж, у кого мамка с папкой, у кого дите. Дом у них там остался (а то я не знаю этот дом — жалкая казарма в тени замка, с сентября по май сырость и холод, из простуд и телогреек не вылезаешь). Любимая пивнушка там осталась, Лойдерин — город-булыжник, тьфу ты. Ну да, мне проще. У меня в целом свете никого и ничего, меня куда забросит, туда и заброшусь. Счастливой жизни все равно не будет — не то сословие у меня, чтобы счастливо жить, но в Ниратане воздух как-то разреженнее, атмосфера легче. Веселее здесь, и пусть он катится, дом этот, вместе с его плесенью и манерами. А эти корефаны и корефанки все ныли и ныли, и капитана поливали гадостью. Мне даже пришлось физию оббить одному, чтобы не слишком крякал. Чего я не люблю — это когда на личности переходят. Вот сделал он из вас преступников — так и поливайте его за это. А зачем крякать, мол, он подаренное кольцо носит, хотя жена уж хрен знает когда померла, и сам при этом грязным развратом с бордельными шлюхами забавляется. Так, мол, чтит память жены, лицемер. Мол, либо кольцо сними, либо от шлюх выползи. А я хочу спросить, какое ваше, козьи рожи, дело, что он там носит, как забавляется, и что чтит? Это вообще-то к сути не относится. Я вот ненавижу Дионте до судорог в кишках, но я не буду говорить, что у нее зубы летучемышиные. Потому что моих людей она в лоскуты рвала не зубами, и они здесь совсем ни при чем. Она вообще всеми своими частями симпатичная, вот только зубы эти…

Я наблюдал за кучерявой принцессой, и понимал, почему капитан выбрал ее. Она дралась подушками, как будто ото львов отбивалась, все самые высокие изгороди и деревья были ее, самые цветастые синяки и ссадины на ней собрались. Такая девочка точно не побоится знакомиться с заросшим чужеземным дядькой.

Помявшись и внутренне поохав, я подошел к ней. Поджилки тряслись, честно скажу. И пока я ждал, когда стражи меня схватят и уволокут, попутно переломав ребра, которые нарядный придворный магик-целитель только на днях мне срастил, пока я этого вот ждал, она мне улыбнулась во все свои челюсти, и сказала, что ее зовут Рамина. И тогда я тоже улыбнулся, и сказал, как меня зовут, и началась дружба.