Кровь Валтасара (ЛП) - Говард Роберт Ирвин. Страница 4

Но в конце концов его путь вновь повернул к западу, и я взял его с трупа туркменского вождя, которого я убил во время дальнего набега на восток. Как он добыл его, я не знаю. Но теперь он мой!

Скол был пьян, его глаза сверкали с нечеловеческой страстью. Все больше и больше он казался какой-то отвратительной хищной птицей.

— Это — устойчивость и баланс моей власти! Люди приходят ко мне из дворцов и лачуг, каждый из них надеется, что станет хозяином Крови Валтасара. Я натравливаю их друг на друга. Если кто-то убьет меня за камень, то другие тут же порежут убийцу на куски, чтобы получить драгоценность себе. Они не доверяют друг другу настолько, чтобы объединиться против меня. И кто же пожелает поделиться камнем с другими?

Он налил себе вина нетвердой рукой.

— Я — Скол Мясник! — хвастался он. — Принц по моему собственному праву! Я сильный и хитрый, умнее простых людей. Я самый опасный вождь Таврских гор, я тот, кто был грязью под ногами людей, не признанный и презренный сын благородного персидского отступника и черкесской девушки-рабыни.

Ба, эти дураки строят заговор против меня — венецианец, Кай Шах, Муса бин Дауд и Кадра Мухаммад, и против них я пускаю Надир Туса, опасного головореза, и Кодзи Мирзу. Перс и курд ненавидят меня и ди Строззу, но друг друга они ненавидят еще больше. А Шалмар Хор ненавидит их всех.

— А что Сеосам эль Мекру? — Кормак перевел на норманно-кельтский язык с арабского имя Иосиф (Юсеф).

— Кто знает, что на уме у араба? — прорычал Скол. — Но ты можешь быть уверен, что он просто шакал, как и все из его рода, и будет наблюдать за развитием событий, чтобы присоединиться к более сильной стороне, а затем он предаст победителей.

— Но я не тревожусь! — вдруг взревел разбойник. — Я — Скол Мясник! Глубоко в кровавых безднах я видел туманные, чудовищные образы и читал темные тайны! Да, во снах я слышу шепот мертвеца, получеловеческого короля, у которого давным-давно ныряльщик Нака отобрал камень. Кровь! Он жаждет этот рубиновый напиток! Кровь следует за ним; кровь тянется к нему! Не голову Кира королева Томирис окунула в сосуд с теплой кровью, как говорят легенды, но камень, который она взяла с трупа короля! Тот, кто носит его, должен утолять его жажду или захлебнется в своей крови! Да, сердца многих королей и королев напитали его малиновую тень!

И я утолял его жажду! Есть тайны Баб-эль-Шайтана, о которых никто не знает, кроме меня — и Абдуллы, чей высохший язык никогда не сможет поведать о том, что однажды видели его глаза, о воплях, которые слышали его уши в темноте под замком, когда полночь разливается над безмолвными горами. Я отыскал разрушенные тайные коридоры и запечатал там арабов, которые восстановили их, и турок, которые следили за ними.

Он замолчал, ибо и так сказал слишком много. Но малиновые сны начали снова плести свои узоры безумия.

— Ты не задумывался, почему здесь нет женщин? Тем не менее сотни прекрасных девушек прошли через врата Баб-эль-Шайтана. Где они сейчас? Ха-ха-ха! — гигант вдруг разразился ужасным хохотом, громом пролетевшем по комнате.

— Многие приходили, чтобы утолить жажду Рубина, — сказал Скол, взяв еще один кувшин вина, — или стать невестами мертвых, любовницами древних демонов гор и пустынь, которые берут прекрасных женщин только во время их предсмертной агонии. Некоторых использовали я или мои воины, и все они были потом брошены стервятникам.

Кормак сидел, подперев подбородок кулаком, нахмурившись от отвращения.

— Ха! — засмеялся грабитель. — Ты не смеешься — ты слишком чувствителен, лорд франк? Я слышал, что ты разговариваешь, как отчаянный человек. Подожди, пока ты поездишь со мной в течение нескольких лун! Не зря меня прозвали Мясник! Я построил пирамиду из черепов в один из дней! Я рвал шеи стариков и старух, я выбивал мозги младенцам, я вскрывал женщин, я сжигал живых детей и садил их на заостренные колья! Налей мне вина, франк.

— Сам наливай свое проклятое вино, — прогремел Кормак, страшно скривив свои губы.

— Другому человеку такое бы стоило головы, — сказал Скол, потянувшись за кубком. — Ты говоришь грубые слова своему хозяину, человеку, к которому приехал издалека, чтобы служить. Берегись, не стоит злить меня. — Он вновь разразился своим ужасным смехом.

— Эти стены вновь наполнятся эхом криков ужасной агонии! — его глаза вспыхнули безумным и бешеным светом. — Этими руками я потрошил людей, вырывал языки у детей и выкручивал глазные яблоки у девушек — вот так!

С пронзительным воплем и сумасшедшим смехом его огромная рука ударила Кормака в лицо. С проклятием норманн поймал огромное запястье, и кости заскрипели в его железном захвате. Выкрутив руку жестоко вниз и в сторону с такой силой, что чуть не оторвал ее, Кормак швырнул Скола обратно на диван.

— Сохрани свои прихоти для своих рабов, пьяный дурак, — прохрипел норманн.

Скол развалился на диване, идиотски улыбаясь, как безумный людоед, и пытался заставить работать свои пальцы, которые онемели от стальной хватки Кормака. Норманн встал и вышел из комнаты, полный отвращения; обернувшись в последний раз, он увидел, как Скол с кувшином вина в одной руке жадно схватил камень — Кровь Валтасара, который разливал зловещий свет по всей комнате.

Дверь захлопнулась за Кормаком, и нубиец бросил на него косой, подозрительный взгляд. Норманн нетерпеливо позвал Якова, и еврей появился неожиданно и полный тревоги. Его лицо просветлело, когда Кормак резко потребовал, чтобы ему показали его комнату. Когда он шел вдоль голых, освещенных тусклым светом факелов коридоров, Кормак слышал звуки шумного веселья, продолжающегося внизу. «Ножи обнажатся перед рассветом, — подумал Кормак, — и не все увидят восход солнца». Тем не менее звуки были уже не такими громкими и разнообразными, какими были, когда он покидал банкетный зал, и нет сомнения, что многие пирующие уже были без сознания от крепкого напитка.

Яков повернул в сторону и открыл тяжелую дверь, его факел осветил небольшую, словно клетка, комнату, лишенную портьер, с каким-то подобием койки у стены. Здесь было одно окно, защищенное решеткой, и одна дверь. Еврей сунул факел в нишу на стене.

— Господин Скол был рад вам, милорд? — спросил он нервно.

Кормак ругнулся.

— Я проехал более ста миль, чтобы присоединиться к наиболее сильному грабителю Тавра, а нашел только выпивоху, пьяного дурака, годного только стонать, хвалиться кровью и богохульствовать.

— Будьте осторожны, ради бога, сэр, — Яков задрожал всем телом. — Эти стены имеют уши! Великий князь находится в скверном расположении духа, но он все же остается могучим бойцом и хитрым человеком. Не судите о нем по его пьяному виду. А-а-а он что-то говорил обо мне?

— Да, — ответил Кормак наугад, с причудливым мрачным юмором. — Он сказал, что ты служишь ему в надежде когда-нибудь украсть его рубин.

Яков ахнул, словно Кормак ударил его в живот, и внезапная бледность его лица сказала норманну, что его предположения верны. Мажордом выскочил из комнаты, будто испуганный кролик, и в этом было достаточно юмора, чтобы его мучитель, довольный, отвернулся.

Выглянув в окно, Кормак взглянул на внутренний двор, где содержались животные, в конюшне он увидел своего большого черного жеребца. Убедившись, что конь его хорошо защищен в эту ночь, он лег на койку в полном вооружении со своим щитом, шлемом и положив рядом с собой свой меч, как он имел обыкновение спать в чужом обиталище. Он запер дверь изнутри, но мало доверял затвору и решетке.

Глава II

Кормак проспал меньше часа, когда вдруг неожиданный звук предупредил его и заставил проснуться. В комнате царила полная темнота, даже его зоркие глаза ничего не могли разглядеть, но кто-то или что-то приближалось к нему из тьмы. Он подумал о зловещей репутации Баб-эль-Шайтана, и кратковременная дрожь сотрясла его — не из-за страха, а суеверного отвращения.

Затем заработал его практичный ум. Это, несомненно, был глупец Тогрул-хан, который проскользнул в его комнату, чтобы очистить свою честь убийством человека, что взял над ним верх. Кормак осторожно подтянул ноги и поднимал свое тело, пока не принял сидячее положение с краю на койке. Зазвенела его кольчуга, и тихие звуки прекратились, но норманн отчетливо представил себе, как Тогрул-хан вглядывается своими блестящими змеиными глазами в темноту. Нет сомнений, он уже перерезал горло еврею Якову.