Солдат и женщина (Повесть) - Шульц Макс Вальтер. Страница 22

— Теперь мне пора на работу. Пойдем со мной. А одеяло там оставлять нельзя. Не то к ночи из него получится кружево.

Девушка не взяла у него одеяло, передала ему вдобавок свою корзину. Себе оставила только узелок с бельем.

— Инспекторский обход, — сказала она и добавила, что ей хочется посмотреть, много ли он наработал за четыре недели. Сколько выработал трудодней. Каждому по труду. Его замыслы привели ее в восторг. Однако при виде реально сделанного, при виде поддающегося обозрению и учету штабеля трехметровых досок она сморщила нос. Если пересчитать на хлеб, по теперешним ценам, триста граммов в день. От силы. Про себя он обозвал ее несмышленой зазнайкой, которая не имеет ни малейшего представления о том, чего это стоит — разобрать крышу большого амбара по всем правилам и притом без молотка, без кувалды, без клещей и тисков, чтоб вытаскивать гвозди. Только один топорик да лопата с обломанной ручкой. Но вслух он сказал то, что не раз слышал дома от фабричных рабочих либо от Марии:

— От сдельщины раньше сроку помрешь.

Эту тему Тамара не подхватила. Здесь она решала, о чем говорить, а о чем нет. По дороге он спросил ее, почему она у себя в деревне лишена голоса. Она вроде совершеннолетняя и, сколько он мог заметить, не из глупых. Но она и тут промолчала и только прибавила шагу. Должно быть, это как-то связано с ее бабушкой из немцев Поволжья. Боженьку русские выпроводили через парадную дверь, а черт тем временем прокрался через черный вход. И в настоящее время черт изъясняется по-немецки. Не беда, если у кого-нибудь в этой стране есть кой-какие грешки на совести. Но горе тому, у кого бабушка — немка. Как у этой девчонки. Вон она вышагивает что твой управляющий имением. Русским имением. Я должен работать? А я разве не работаю? И не пяль на меня свои зеленые глаза. От такого взгляда молоко скиснет. Перейдем лучше к стропилам. Может, ты, госпожа комендантша, научишь меня, как с негодным инструментом, не потеряв ни единой щепочки, разобрать твердые девятиметровые стропила, крепление жесткое, болты двойные. Ни единой щепочки! Эти стропила нужны нам как опорные столбы, как коньковые брусья для строительного вагончика, для отапливаемой сторожки. Шесть метров на три. Древесные отходы равны нулю. Используем сохранившиеся трубы и лишь наполовину рухнувшую печь. Да тут одна идея стоит трехсот граммов. Теперь, комендантша, ты видишь, с кем имеешь дело? Ты имеешь дело со всем немецким трудовым фронтом, с работником умственного и физического труда в одном лице. Что вы изволили сказать? Что доски нужны в деревне? Роскошно. Тогда мы и впредь будем жить в мышином тереме, барышня и ее дурачок. Будем жить, сплетем из грязи и мышиных хвостов венок для непорочной невесты.

После сообщения, что все доски пойдут в деревню, мужчина не проронил больше ни слова. А она перешла на русский, исключительно на русский. Задачу, как разъединить стропила, не наделав при этом щепок, она взялась разрешить с помощью пилы. Везде, где дерево стыковалось с деревом, полагалось пилить. Он держал за свою ручку, она — за свою. Причем нельзя было сказать, что она работает вполсилы. Нет, она работала как следует. Просто надолго ее не хватит. Работать надо спокойно и ритмично — вжик-вжик, а не поросячьим галопом. Когда пошел третий час работы в предложенном ею темпе, а ее движения оставались такими же энергичными, и насчет перерыва она даже не заговаривала, и вообще с ним больше не заговаривала, ни по-русски, ни по-немецки, он вдруг сообразил, что опилки — это тоже своего рода щепки, а сообразив, про себя порадовался. Впрочем, выкладывать свой козырь он не стал, он его приберег. Лишь когда она скомандует «на сегодня хватит», как это звучит на русском языке, он выложит свой козырь. Он хлопнет ладонью по дереву, укажет пальцем вниз и скажет: «Между прочим, тоже щепки». Эта мысль прибавляла ему сил. К концу третьего часа он почувствовал, что ее движения становятся все слабей. Увидел, как она прикусила губу. Пожалел ее. Но коль скоро мужчина надумал связаться с женщиной — пусть даже не сам он, а за него надумали, — он должен уточнить с самого начала, кто у них будет головой. Не то в недалеком будущем быть ему в дураках. К концу четвертого часа, когда бледно-красное солнце висело над степью на высоте дерева и по небу разлилась предвечерняя игра красок, она сказала по-русски: «Конец». Пришел его великий час:

— Ну-ну, а что это у нас здесь такое?

— Щепки! Древесные щепки.

— Древесные опилки! — устало ответила она по-немецки. Козырь все-таки произвел впечатление. Во-первых, она опять сказала словечко по-немецки, во-вторых, она занялась ужином. Сходила по воду, развела костерок, принялась варить кашу из каких-то зерен, принесенных в корзинке. Так и должно быть. Мужчина еще некоторое время работает, прибирает рабочее место, готовит лучину, приносит ведро торфа, затем моет лицо и руки. Пока он успевает все это сделать, уже готов ужин. В мирное время перед этим надо еще задать корм скоту. Женщина доит коз. Женщина. Впрочем, эта девушка — свой парень. Вон достала что-то из корзинки. А я ей показал, где лежит остаток моей картошки и крупа. В печи, которую я, дайте срок, окружу засыпной сторожкой. Шесть метров на три. Впрочем, об этом мы еще поговорим. В настоящий момент комендатура созрела для переговоров.

Настроившись на отдых после трудов праведных, вернулся умытый мужчина. Он здорово себя надраил. И пришел голый по пояс. Девушка сидела на штабеле досок и черпала из его котелка. Черпала и черпала, а потом выскребла остатки.

— Из опилок, — сообщила девушка, — можно жарить первоклассные омлеты.

На досках сидела девушка, стояла корзинка с хлебом, лежало золотое вечернее солнце. Рядом с мужчиной стояло жестяное ведро. Полное колодезной воды. Чистой и холодной. От костра поднимался голубой дымок. Ну ладно же, как аукнется, так и откликнется. Он подхватил полное ведро за скрипучую ручку, решительным шагом направился к хитроумному, хранящему жар, вырытому в земле очагу. Размахнулся и вылил воду, замочив при этом худые сапоги. Вылил всю, как есть, в красноватые уголья очага. Шипя от злости, пара и газа, вырвались из костра и устремились к цветущему вечернему небу духи мести. Обволокли, задушили молодую ведьму, которая сидит на подготовленном костре. Так ей и надо! Пусть кашляет. Жена да убоится мужа своего.

Подползли сумерки. Огонь погас. Голод выжигал внутренности мужчины. Он сидел на опрокинутом ведре, накинув шинель на плечи и повернувшись спиной к мертвому очагу и к проявлениям жизни на штабеле досок. На барабан свой сел герой, обдумывая бой. Шатер небес над головой затянут тьмой ночной. Фридрих, великий король после битвы под Лейтеном. Большие потери. Но сражение выиграно. Что выучено, то выучено. То не забыто по сей день. Бык в усадьбе ее бабушки по матери тоже назывался Фридерик. А бабушка целую неделю ни капельки не боялась быка. Ей придавала храбрости дочиста вылизанная мисочка на сеновале. Яблочко от яблони недалеко падает. Очаровательной внучке тоже придает храбрости вылизанный котелок. А теперь она ушла. Несколько минут назад. К колодцу. Помыть посуду. Корзинку с хлебом она оставила. Да разве можно быть такой коварной? Что удержит тебя от кражи, когда ты подыхаешь с голоду? Характер, характер тебя удержит. И еще волшебная палочка. Самокрутка. Из чая. Пять спичек подарила мне женщина. Три еще осталось. Женщина, Ольга значит. И женщина снова разожжет огонь. Завтра я встану пораньше. Я должен встать раньше, чем она. Спать я буду снаружи. Останусь здесь. Приготовлю постель. Даже с крышей над головой. Доброй вам ночи, мадам.

Девушка вернулась. Мужчина сидел в той же позе, в какой она его оставила. Курил. Не мог подавить кашель. Табак ни к черту. Холодные времена. Безоблачное небо. Мерцание звезд. Мороз упал на степь. Дрозд смеется, умирая. Она ставит котелок в их чулан. И корзинку с хлебом. Все как положено. Она говорит:

— С полуночи считаются новые сутки. — Это она намекает на хлеб. Это она хочет сказать: если тебя замучит голод, встань и подойди к холодной печке. В ней ты найдешь клад: триста граммов незаработанного хлеба. — Семья моей бабушки по матери носила красивую немецкую фамилию Ваккер. Работящие люди. Строй усердно свой домок, и тебе поможет бог. Мать моя удалась не в них. Она вышла замуж за Игнатьева. У Игнатьева в голове были одни только идеи. Интернационализм, деревенская коммуна, колхоз и тому подобное. И ради своих идей он не щадил себя. Как и моя мать. О них даже было в газетах. С фотографиями. А твои родители кто были?