Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья. Страница 14

Едва выхожу в холл, тут же появляется дворецкий: в руках мой пуховик и зимняя обувь.

— У вас ясновидение? — с благодарностью принимаю его помощь.

— Всего лишь большой опыт работы и хороший оклад.

Мы обмениваемся улыбками, и я в отличном уже настроении выхожу на улицу. Кости нигде не видно. Не кричать же? Впрочем, тут же слышу мужской смех, и уверенно сворачиваю за угол дома. Под одной из елей, вдали от окон, вижу два силуэта.

— Костя! — машу ему рукой, приближаясь.

А он как-то тушуется, переглядывается с Романом, а потом расслабляется и продолжает курить сигарету. У меня возникает ощущение, что поначалу он думал откинуть окурок. Странно, к чему эта скрытность?

Я понятия не имела, что он курит, при мне он этого не делал, да и вообще эту тему мы раньше не обсуждали. Но у меня папа курит больше двадцати лет, многие знакомые курят, и я не ярый борец с этой привычкой, пусть как это плохо звучит. Мне кажется, взрослый человек вправе сам принимать решения.

Наверное, стоит Косте как-то об этом сказать, намекнуть — не будет же он постоянно прятаться?

Но мои благие намерения, как и улыбка, гаснут, едва я приближаюсь к мужчинам.

Запах. Сладковато-горький, который ни с чем не спутаешь, этот запах я слышала слишком часто, чтобы сейчас ошибиться.

Еще теплится неуверенность, что мне только кажется, и я обнимаю Костю, чтобы успокоиться, чтобы упрекнуть себя за такие мысли, а он обнимает меня и смеется. Без повода, просто смеется. Ни он, ни Роман даже ничего не говорят, им весело без того…

Я вдыхаю в себя запах Кости — и чувствую, что сладковато-горькая гадость пропитала уже и свитер под распахнутой дубленкой. Вскидываюсь, всматриваюсь в темные расширенные зрачки, хватаю его за холодное запястье и лихорадочно считаю удары в минуту.

— Костя… — выдыхаю я и тянусь отобрать у него тлеющую сигарету.

Он уклоняется, делает очередную затяжку, смотрит на меня с блуждающей улыбкой и снова пытается обнять, прижать к себе крепче.

— Костя… — едва слышно шепчут мои похолодевшие губы, когда еще одна попытка выбить у него сигарету проваливается.

— Маш, — посмеиваясь, говорит он, — это так, просто чтобы расслабиться. Последнее время я постоянно на взводе, сама понимаешь.

Роман издает смешок, и он звучит словно выстрел. Я перехватываю ладонь Кости, борюсь с его цепкими пальцами, а потом просто мну горящую сигарету. Мну, несмотря на легкий колкий ожог, несмотря на непонимающий смех, несмотря на то, что Костя недоволен тем, что я делаю.

Тяжело дыша, смотрю на него, он что-то мне говорит, а я слышу только, как бешено колотится мое сердце.

Роман с улыбкой протягивает Косте новую сигарету, я не выдерживаю, не могу на это смотреть — разворачиваюсь, со всех ног бегу к дому. Я почти у крыльца, когда меня сзади что-то сбивает и распластывает по снежной дорожке.

Костя.

Держит мои руки, чтобы не вырвалась, прижимает к холодному снегу, смотрит в глаза, а потом наклоняется и пытается поцеловать. Я толкаю его, бью в грудь, рычу, когда он повторяет попытку.

А потом просто жду, когда все это закончится. Когда он поймет, что я не хочу, когда увидит меня, а не того, что ему привиделось от такой сигареты.

— Маша… — я понимаю, что он приходит в себя по голосу, в котором отчетливо слышно раскаяние. — Маша, прости. Это так, дурость, баловство, не всерьез. Не буду врать, что впервые, но я этим не злоупотребляю. Просто… на нервах… и больше никогда, обещаю!

Он поднимается, помогает подняться мне. Мы стоим рядом, но смотрим в разные стороны. Он — на дом. Я — на дорогу.

— Не бросай меня, Машка, — он склоняется и прижимается своим лбом к моему, — это в последний раз, клянусь тебе. Я просто не думал, что ты… Я не хотел все испортить. Машка…

И я наконец поднимаю голову, чтобы взглянуть на него. Он растерян, подавлен, он действительно сожалеет. И я бы, возможно, так остро не реагировала, если бы у меня не было перед глазами примера, как далеко может завести такая вот сигарета. Сначала одна, по знакомству. А потом — бесконечная, за любую цену, даже за собственный дом и здоровье родных.

Он пытается обнять меня, но я не могу — слишком резкий, слишком противный запах.

— Хочу спать, — вру ему.

И под его облегченный выдох захожу в дом. Стараюсь незамеченной пройти мимо гостей — не хочу никого видеть, не хочу ничего говорить. Мне просто нужно побыть одной и остыть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Завтра.

Завтра я еще раз поговорю с Костей на эту тему.А пока…

Я ухожу в комнату,чтобы у нас вообще было это самое «завтра».

Не знаю, как долго я стою у окна. Смотрю на снежинки, на ели, на фонари, которые с радостью освещают настоящий домик из сказки, а чувство такое, что меня забросили в триллер.

Мне жарко, но я не могу даже пошевелиться, не то что сбросить пуховик и снять обувь. Такое ощущение, что сделаю какое-то движение, и все рухнет. И я старательно вытягиваю из памяти все радостные, счастливые моменты, наши мгновения с Костей.

Снова вижу листик на подошве его кроссовок, его улыбку, его затуманенный взгляд, когда он меня целует. Слышу его дыхание, когда мои губы ему отвечают, и мы сплетаемся, кажется, на целую вечность в пьянящем коктейле, который проносится по венам, смешивается с кровью, дурманит сознание, и когда перестаешь понимать, где я, а где он.

«Последнее время я постоянно на взводе, сама понимаешь…» — стучат молоточками по ярким картинкам слова Кости.

Может, он прав? И это моя вина… Три месяца, когда любишь — слишком долго, чтобы не прикасаться, не сгорать в пламени страсти. Другие ведь сгорают… кажется так?

Я слышу, как открывается дверь за спиной, слышу шаги, но не могу обернуться. Нельзя. Ощущение, что этим я все испорчу, не отпускает. Оно сжимает тисками, выкручивает внутренности, испытывает на прочность. Ноги почти не держат, уже не просто жарко, а удушающе душно.

Шаги позади стихают.

Снежинки за окном сметаются с дорожек порывами ветра, а мне хотя бы глоток.

Если он подойдет ближе, и я снова услышу этот одуряющий запах, наверное, задохнусь.

Но проходит какое-то время, туман из сознания чуть рассеивается, и я понимаю, что человек позади меня стоит очень близко, давно в моей личной зоне комфорта, а запаха нет.

Того запаха нет.

Есть другой, с отчетливой ноткой грейпфрута.

Повернуть бы голову, чтобы проверить слепую догадку, но сил нет, все уходит на то, чтобы просто стоять, не вцепившись пальцами в подоконник.

Я даже не дергаюсь, когда на мои плечи ложатся мужские руки. Убеждаю себя, что это не может быть Влад. Просто не может. Не будет же он снимать с меня пуховик, а человек, которого я не вижу, именно это и делает. А потом наклоняется, — я смотрю на его длинные пальцы, — и опускает молнию на моих ботинках, чтобы я могла выбраться из горячего плена.

Заторможено смотрю на часы на запястье, но начинаю шевелиться, и с удовольствием выдыхаю, прикасаясь стопами к паркетной доске.

Это не может быть Влад, не может, и все тут…

Бросаю взгляд вниз, чтобы убедиться в своей правоте, чтобы проверить, есть ли на самом деле часы, но мужчина уже поднялся и снова ровно стоит у меня за спиной. Делаю глубокий вдох, и…

Хвоя, бриз и грейпфрут…

Странная тональность, странный контраст, когда впереди тебя снег, а позади беззаботное лето.

— Что ты увидела? — голос мужчины окончательно крошит надежды, что это не старший брат моего любимого человека.

Молчу. Пожимаю плечами.

— Мария, что ты увидела? — повторяет с нажимом.

Пожалуй, от растерянности, как дико звучит мое имя устами этого человека, я нахожу в себе силы еще раз выставить себя дурочкой и отвечаю ему:

— Наверное, то, о чем давно знали все.

Он разворачивает меня, пальцем приподнимает подбородок, всматривается в глаза, и они у меня расширяются, когда я слышу проклятья.

Он понял.