Рассказы - Иган Грег. Страница 109

— В Ноезере так не поступают.

Сидя на кушетке, Маргит глядела в пол:

— Мне так одиноко здесь. Я уже не в силах терпеть. Он опустился возле нее:

— Тогда почему ты дразнила его? Вы могли бы остаться друзьями. Она качнула головой:

— Не проси у меня объяснений.

Джамиль взял ее за руку. Повернувшись, она обняла его: ее пробирала дрожь. Он погладил ее по голове.

— Ш-ш-ш.

Она проговорила:

— Только секс. Ничего другого мне теперь не нужно. Он тихо простонал:

— Такой вещи более не существует.

— Я просто хочу, чтобы кто-то снова прикасался ко мне.

— Понимаю, — признался он. — И я тоже. Но это же не все. Охватив ладонями его лицо, Маргит поцеловала Джамиля. Губы ее имели вкус дыма.

— Я даже не знаю тебя, — заметил Джамиль.

— Теперь никто никого не знает.

— Это не так.

— Ты прав, — сдалась она.

Маргит провела ладонью вдоль руки. Джамиль очень хотел увидеть ее улыбку и поэтому заставил свои темные волосы засветиться, превращаясь под ее пальцами в фиолетовые цветы. Она не улыбнулась, но ответила:

— Мне уже доводилось видеть этот фокус. Джамиль ощутил досаду:

— Итак, я во всем разочаровал тебя. Наверно, тебе хотелось бы чего-нибудь новенького… Единорога, скажем, или амебу.

Она рассмеялась:

— Ты ошибаешься.

Взяв его руку, Маргит приложила ее к своей груди. Джамиль не знал, что именно ощущает. Желание. Сочувствие. Пренебрежение. Она пришла к нему, страдая от боли, и он хотел помочь ей, понимая: оба они сомневаются в том, что у них что-то получится.

Маргит вдохнула запах цветов, распустившихся на его руке.

— Они одного цвета? Повсюду?

Он ответил:

— Есть только один способ узнать это.

Джамиль проснулся рано утром в одиночестве. Он был уверен, что Маргит исчезнет, но был расстроен. Она могла хотя бы дождаться рассвета. Тогда он, не открывая глаз, позволил бы ей одеться и на цыпочках ускользнуть.

И тут он услышал ее.

Маргит сидела на полу кухни, обхватив ножку стола, она ритмически подвывала. Встретившись с ним взглядом, она продолжала скулить. Глаза ее не казались в этих сумерках пустыми; в них не было ни горячки, ни галлюцинации. Женщина эта в точности знала, кем является и где находится.

Наконец, оставаясь в дверном проеме, Джамиль опустился на колени:

— Что бы с тобой ни случилось, скажи мне. Мы все исправим. Мы найдем способ.

Она сощурилась:

— Ты ничего не можешь исправить, младенец.

И продолжила жуткий вой.

— Тогда просто скажи мне. Пожалуйста! — Джамиль протянул к ней руку.

Такой беспомощности он не ощущал с той самой поры, когда самая первая дочка, шестилетняя Амината, безутешной явилась к нему — отвергнутая мальчишкой, которому только что поклялась в вечной любви. Ему самому было тогда двадцать четыре года… дитя. И случилось это более тысячи лет назад. Где ты сейчас, Ната?

Маргит ответила:

— Я обещала, что никогда не скажу.

— Кому обещала?

— Себе.

— Это хорошо. Подобное обещание проще всего нарушить.

Маргит расплакалась, но от привычного звука кровь в его жилах застыла. Сейчас она казалась уже не раненым животным, а существом чуждым, страдающим от непонятной боли. Джамиль осторожно приблизился к ней; Маргит позволила ему обнять себя за плечи.

Он шепнул:

— Пойдем в постель. В тепле тебе будет лучше. Простое прикосновение поможет, поверь.

Она враждебно бросила ему:

— Этим ее не вернешь!

— Кого?

Маргит вновь уставилась на него, как будто услышала нечто немыслимое.

Джамиль настаивал:

— Кого назад не вернешь?

Итак, она потеряла подругу, и утрата была тяжелой… Так вот почему Маргит пришла к нему: думала, что он сумеет помочь ей пережить беду.

Они оба сумеют помочь друг другу.

Она сказала:

— Мертвых не вернешь.

Маргит оказалось семь тысяч девяносто четыре года. Джамиль усадил ее за кухонный стол, закутал в одеяло, накормил рисом и помидорами. Она рассказывала о том, как была свидетельницей рождения его мира.

Прекрасная перспектива десятилетиями искрилась в пределах досягаемости. Почти никто из ее современников не верил, что такое может случиться, хотя истина оставалась непреложной в течение столетий: человеческая плоть материальна. Шло время, новые знания и труды позволили защитить ее от любой порчи и гибели. Эволюция звезд и космическая энтропия могли сохранить свои тайны или расстаться с ними, однако на решение этих проблем у человечества была вечность. В середине двадцать первого столетия людям в первую очередь грозили старость, болезни, насилие и перенаселение планеты.

— Грейс была моей лучшей подружкой в студенческие годы. — Маргит улыбнулась. — Раньше все были студентами. Мы разговаривали об этом, но не могли поверить, что такое может произойти при нашей жизни. Ну, в следующем столетии. При наших праправнуках. Когда-нибудь, вконец одряхлев, мы будем сидеть с младенцами на коленях и говорить друг другу: вот они-то никогда не умрут. А потом, когда нам обеим было по двадцать два, произошло… ужасное. — Она опустила глаза. — Нас похитили. Нас изнасиловали. Нас пытали.

Джамиль не знал, как реагировать. Для него это были слова. Он слышал только слова; он знал их смысл, он понимал, что обозначаемые ими действия были мучительны для нее, но с тем же успехом она могла излагать математическую теорему. Он протянул руку через стол (Маргит игнорировала ее) и неловко спросил:

— Это была война?

Поглядев на него снизу вверх, она качнула головой, едва ли не расхохотавшись от подобной наивности:

— Никакой войны, никакого погрома. Просто один психопат. Он продержал нас шесть месяцев у себя в подвале. Он убил семерых женщин. — Слезы вновь покатились по ее щекам. — Он показывал нам тела. Он зарыл их как раз там, где мы спали. Показывал, что нас ждет.

Джамиль онемел. Всю свою взрослую жизнь он знал, что прежде такое было возможно — и случалось с реальными людьми, — но все это относилось ко временам, ушедшим в историю еще до его рождения. Теперь это казалось почти непостижимым. Ему всегда представлялось, что никто из ныне живущих не испытывал этих ужасов. Чистый минимум, логическая необходимость: старейшие из ныне живущих обязаны были видеть, как их родители отходят на вечный покой…

Но только не это. Не сидящая перед ним женщина из плоти и крови, некогда вынужденная спать на устроенном убийцей кладбище.

Прикрыв ладонью ее руки, он выдавил из горла слова:

— Тот мужчина… убил Грейс? Он убил твою подругу?

Маргит зарыдала, но затрясла головой:

— Нет, нет. Мы убежали! — Рот ее искривился в улыбке. — Кто-то пырнул негодяя ножом в пьяной драке. Мы прорыли себе ход наружу, пока он валялся в больнице.

Уткнувшись лицом в стол, она зарыдала, прижав ладонь Джамиля к своей щеке.

Он не мог понять ее переживаний, однако из этого отнюдь не следовало, что он не способен утешить ее. Не подобным ли образом прикасался он к лицу своей матери, когда печаль ее выходила за рамки его детского восприятия.

Заставив себя успокоиться, она продолжила:

— Там, в заточении, мы приняли решение. Если выживем — никаких пустых обещаний. Никаких мечтаний посреди бела дня. То, что сделал он с этими семью женщинами — и с нами, — не должно повториться никогда.

И так стало. Какой бы ущерб ни претерпевало человеческое тело, всегда можно было отключить свои чувства, отказаться воспринимать боль. Поврежденную плоть всегда можно было починить или заменить. На тот невероятный случай, когда мог пострадать драгоценный «самоцвет», каждый был обеспечен дублями, распределенными по всей Вселенной. Никто не был способен причинить боль другому. В теории человек все еще мог погибнуть, но для этого потребовалась бы энергия, необходимая, чтобы уничтожить галактику. Можно считать, что серьезно пострадали только злодеи, персонажи худших бытовых драм.