Последний довод главковерха (СИ) - Перестукин Виктор Леонидович. Страница 15

Ага, полком командую все-таки я.

— Разрешите вопрос, товарищ полковник!

— Слушаю.

— В полку нет тяжелого вооружения…

— У меня тоже нет.

— Вопросов больше не имею, товарищ полковник. Разрешите выполнять?!

Полковник морально удовлетворен моим смирением, и совестится затыканием нами стратегической дыры без должного обеспечения.

— Разживетесь чем-нибудь у Лукьяненко, там, на месте разберетесь.

У Лукьяненко мы ничем не разживемся, у него самого нет ничего лишнего, снабжать нас он не обязан и не будет.

По отъезду высокого начальства я предаюсь печальным раздумьям. Нахрена я вообще выдернул на себя этого полковника, пусть бы ехал себе, куда хотел. Уже второй раз такая петрушка, сначала с Дергачевым, теперь вот с комдивом. Мудрые учатся на чужих ошибках, умные на своих, а такие, как я, топчут одни и те же грабли с завидным упорством и предсказуемым результатом. Но это ладно, по факту, я полковника спас, и это надо было сделать, а вот зачем я вцепился в должность комполка, сам не понимаю. То есть, понимаю, что по инерции, но менее глупым мое упрямство не становится. Если раньше мое командирство было более чем оправданным, мы шли по тылам врага, и мои точные и своевременные приказы, основанные на полном знании обстановки помогали нам уворачиваться от губительных боев с более сильным противником. А теперь-то куда я полез? Вместо того, чтобы спокойно ехать в госпиталь, я зубами вцепляюсь в уже не нужное мне кресло, чтобы умереть со всем полком на безымянной высоте у богами забытой деревни. А умирать придется, указанная полковником деревня и высота находятся на удобной дороге, выводящей в тыл двум недобитым частям наших войск, и на нее уже нацелился полнокровный пехотный полк, немецкий, конечно. И этот полк пройдется по нам, как по опавшим осенним листьям, и пойдет дальше, даже не замарав ног.

Жизненно необходимо придумать какой-то финт ушами, позволяющий улизнуть со смертельно опасной высоты вместе со всем полком, но так, чтобы не возбудить подозрений Дергачева, который о приказе знает, и не преминет объявить меня дезертиром в случае его невыполнения.

А пока горький наш полк пылит по лесной дороге к месту будущей гибели, Назар и семейка беженцев, включая незабвенную Зиночку, в самом конце колонны, а я, как водится, ее возглавляю. Лежу, уткнувшись лицом в подушку, размышляя о высоких материях, о морали и долге, и своем желании слинять. Юридически на это имею полное право, из того куска мяса, что выдран из моей задницы наш полк неделю можно было кормить, ранение тяжелое, и до восстановления я не боец. И с точки зрения морали на это можно посмотреть под разными углами, состоит ли мой долг в том, чтобы разделить судьбу полка и честно погибнуть, или же я должен найти себе место возле крупного командира, того же комдива, к примеру, и точными разведданными помочь ему в командовании, спасая сотни и тысячи жизней. И так правильно, и этак, а с другой стороны, оба варианта ущербны, посоветоваться бы с кем, тем же Назаром… нет, самому решать, спихнуть на другого груз ответственности не получится.

— Воздух! — Двигаемся на юго-восток, в направлении степи, лес постепенно редеет, и самолеты могут пошалить, но в этот раз проносит. Девятка фашистов проносится над дорогой, но довольно высоко, как и прежде игнорируя разрозненную колонну, в которой даже не успевает вспыхнуть паника. Все бомбы и пули немецких штурмовиков достаются тому самому полку Лукьяненко, сменять который мы идем, и сыплются на наши будущие позиции. Смотрю на этот ужас сначала глазами летчика из кабины самолета, а потом снизу, из стрелкового окопа, поливаемого огнем, и ежусь от озноба, несмотря на жаркое утро. Работают, мерзавцы, качественно, укладывая чушки тяжелых бомб вдоль линии траншеи, а затем, в следующих заходах прошивая их пулеметными строчками. Достается и красноармейцам, и деревне, на краю которой отрыты окопы, когда самолеты разворачиваются, ложась на обратный курс, четыре наиболее неудачно расположенных дома горят, посылая в безоблачное небо черные столбы дыма, а из полуразрушенных траншей бойцы извлекают наверх десятки окровавленных изломанных тел, кому-то оказывая помощь, других просто укладывая на землю в ряд.

Полк подходит к деревне, когда бойцы Лукьяненко еще не успели разобраться с последствиями налета, пылающие дома же никто и собирается тушить. Я останавливаю людей в низине, заросшей мелким кустарником, не поднимаясь на указанную в приказе высоту, повозки с беженцами и ранеными идут дальше, с ними отправляется и майор, вручить командиру сменяемого полка приказ полковника.

Когда майор возвращается, бойцы полка вовсю машут лопатами, закапываясь в податливый песок. Майор подходит к штабной повозке, осторожно опирается пятой точкой о край телеги, и мнется, не решаясь начать разговор, а затем грустно спрашивает:

— Почему Вы решили занять оборону в низине, товарищ командир? Раз Вы взяли на себя смелость командовать полком, пусть и равным по составу неполной роте, то должны были знать основы тактики войскового подразделения в обороне? А она подразумевает наиболее выгодной оборонительную позицию, расположенную на господствующей над местностью высоте. Вы понимаете, о чем я говорю?

Вежливый майор, видит дичайшую глупость с моей стороны, но очень не хочет скандалить. И все же вынужден вправить мне мозги, не губить же людей только потому, что не хочется ссориться.

— Но не в условиях господства в воздухе авиации противника. Вы же ходили в деревню, и видели, что там творится.

— Самолеты прилетают и улетают, а противник, заняв вершину холма на противоположной стороне низины, — майор указал в направлении, откуда мы пришли, и откуда теперь ждали немцев, — расставит там пулеметы, арткорректировщиков и просто не даст поднять нам головы. После чего пехота беспрепятственно спустится с холма и ворвется в наши окопы.

— Полк Лукьяненко уже уходит? Наши беженцы и раненые должны ведь отправиться с ним, у них нет проблем? — Я тоже не хочу спорить с майором и перевожу разговор с горячей темы, о беженцах можно было не спрашивать, я и так не отрывал верхнего взгляда от Зиночки, и не пропустил момента, когда она, присев за сараем по нужде, помахала мне ручкой, уверенная, что я не пропущу пикантного момента.

— Они уйдут, там все в порядке. Но мы не закончили…

— Мы закончили, товарищ майор. Еще два вопроса, Вы договорились с Лукьяненко о снарядах к сорокапятке? И что там с установлением проводной связи со штабом дивизии?

— Связи пока нет, Лукьяненко установит ее по ходу движения…

— Не понял?

— Они идут в расположение штаба, будут идти, и натянут провод.

— Так, с этим ясно. По снарядам?

— Снарядов Лукьяненко не дает, но в обмен на пушку согласился отдать нам исправный батальонный миномет. Я согласился, снарядов у нас все равно нет, а мины имеются.

— Жаль, с пушкой было бы повеселее, обмен не равноценный, но ладно. Кстати, этот миномет ведь швыряет мины на восемьсот метров? Как Вы считаете, он достанет отсюда до вершины того холма, на котором немцы могут установить пулеметы? Мне кажется, достанет, там нет восьмисот метров…

— Это у ротного пятидесятимиллиметрового миномета дальность стрельбы восемьсот метров, а восьмидесятидвухмиллиметровый батальонный миномет может вести огонь на дистанцию до трех километров. — Консультирует меня майор. — И все-таки мне бы хотелось вернуться к вопросу…

— Не надо никуда возвращаться, майор, хотите заняться делом, проверьте маскировку вновь обустраиваемых позиций, особенно маскировку с воздуха. — Вряд ли это входило в обязанности начальника штаба, но разбираться в должностных инструкциях в столь малочисленной части было бы нелепо, майор старший офицер, через него вся работа.

— Хорошо, проверю, только если Вы игнорируете мое мнение по вопросам тактики обороны, Вам нужен другой начальник штаба.

— А вот к этому вопросу мы непременно вернемся. Но позже.

И скомандовал своему рыжему вознице, имени которого так и не удосужился узнать: