Последний довод главковерха (СИ) - Перестукин Виктор Леонидович. Страница 34

Предпринятые меры дали свой эффект, утром я с чувством глубокого удовлетворения обнаружил нас точно на планируемом месте. Было еще темно, на востоке едва посветлела полоска неба, я скользил верхним взглядом над едва угадываемой линией немецких траншей. Когда я сказал вчера на совещании о небрежности немцев в обустройстве обороны, то имел ввиду отсутствие капитальных блиндажей и дзотов, сами же траншеи фашики отрыли с присущей им добросовестностью.

Джалибек задрал в небо трубу своего миномета.

— Миномет к стрельбе готов!

Этот утренний бой имеет свои особенности, поначалу немцы, спящие в палатках на обратном от фронта, и значит, обращенном к нам склоне холма, несут серьезнейшие потери. Но затем, когда они разбежались по траншеям, выковыривать их стало несравнимо труднее. Нехитрые укрытия отлично спасали мерзкие тушки вражеских солдат от летящих параллельно земле осколков, это не открыто лежащую пехоту истреблять.

Разобравшись с пушками, минометами и пулеметными гнездами, я в растерянности приостановил огонь.

— Что случилось, товарищ Лапушкин, почему не стреляем?

Попырин стоял между моей повозкой и минометом, бессмысленно вглядываясь в темноту, после начала обстрела прошло около десяти минут, и за это время еще не успело сильно посветлеть.

— Обстрел по укрывшейся в траншеях пехоте неэффективен. Бесполезно расходуем боеприпасы, из десятка мин в лучшем случае одна попадает в окопы, остальные впустую рвутся наверху.

— Одна из десяти, это прекрасно! Продолжайте обстрел!

Может, он и прав, это я привык к совершенно другим результатам, но если по-другому нельзя, придется продолжать. В конце концов, в том, что немцы сидят в траншеях, есть и какой-то плюс, от попавших в них мин раненых гораздо меньше, чем обычно, зато больше убитых. Если отстрелять еще сотню мин, десяток попадет в траншею, глядишь, и проход будет расчищен.

— Погодите, боец! — Похоже, злой лейтенант Панкин что-то придумал. — Если Лапушкин ведет огонь с такой точностью, то можно под прикрытием его мин вплотную подойти к немецким траншеям, и забросать их гранатами. А гранат у нас много, и своих, и трофейных.

— Рискованно! — Попырин задумывается. — Товарищ Лапушкин, ты сможешь обеспечить необходимую точность обстрела?

— Конечно! При подходе бойцов-гранатометчиков непосредственно к траншеям, я могу перенести огонь чуть дальше, только чтобы пугать фашиков и не дать им высунуться. И стрельбу тогда можно вести пачками по три мины с небольшими паузами, чтобы наши бойцы успевали приподняться, бросить гранаты и снова залечь.

— Хорошо. Давай, Панкин, сюда десять человек, проведем беседу, объясним и поговорим, чтобы было полное взаимодействие.

Вскоре десяток отобранных бойцов, загруженных под завязку гранатами, уже несся в направлении немецких траншей. Как и было обговорено заранее, при их приближении к цели Джалибек перенес огонь на ту сторону окопов, теперь мины не попадали в траншею, безопасно для немцев взрываясь за брустверами, однако через минуту за шиворот притаившимся фашикам в изобилии посыпались точно забрасываемые бойцами гранаты. Джалибек с моих указаний двинул огонь миномета вдоль очищенной от живых врагов траншеи, и параллельно его падающим минам двинулись бойцы гранатометчики.

Минометно-гранатный бой еще продолжался, когда я подал обозу сигнал на продолжение движения, и полчаса спустя вся наша колонна благополучно пересекла линию уже наших траншей.

— Лапушкин! Вернулся! Ну, здравствуй, здравствуй, рассказывай, что там у тебя наприключалось в дальних странствиях! — Первым из старших командиров дивизии на меня вышел сам Некрасов. Его штаб стоял неподалеку, услышав частый минометный огонь на противоположной стороне, он по телефону начал терроризировать командование занимающего на этом участке полка, выясняя причины суматохи. А узнав, в чем дело, примчался посмотреть на вернувшийся батальон лично. Не успели мы толком позавтракать, как он, наобнимавшись с Попыриным и его командирами и бойцами, добрался и до меня.

— А мне тут Дергачев говорил, будто бы ты отправился в рейд, немецкие самолеты на аэродромах жечь. — По случаю относительно счастливого возвращения остатков своего батальона Некрасов был радостно возбужден, и склонен к пустому веселому трепу. — И что, много аэродромов спалил?

— Только один, товарищ полковник!

— Только один?! Ну, брат ты мой Лапушкин, за этим и ходить не стоило. Да где ж ты пропадал больше недели? Вокруг аэродрома грибы собирал?

Догонял Вашу без оглядки драпавшую на восток дивизию, хотелось ответить мне в тон, но хватило ума воздержаться от дурацкой шутки.

— Сама идея была неудачной, товарищ полковник, — признал я, — мы за ними, а они над нами, как белка от собаки по деревьям.

— Но штаб армейского корпуса ты попутно прихватил. — Посерьезнел комдив. — Мы вчера это на своей шкуре хорошо почувствовали, до того давил немец по-черному, а тут из него как весь воздух выпустили.

— Так получилось, товарищ полковник.

— Это у тебя, Лапушкин, хорошо получилось, так же, как и наших ребят из окружения вытащить.

Про страх и ужас, устроенный нами на железнодорожной станции, полковнику, к сожалению, никто не рассказал.

— А со здоровьем у тебя как? На вид, кажется что лучше, на боку лежишь?

— Гораздо лучше, товарищ полковник, вчера я даже встать пробовал, но пока не выгорело.

— Не спеши с этим, мясо нарастет, но не скоро, аппетит у тебя, я вижу, на зависть, а это главное. Ты ведь в полк к Дергачеву вернешься?

— Хотелось бы, товарищ полковник!

— Ну и правильно, я его позавчера видел, спрашивал о тебе, как будто я больше знаю. День здесь сиди, не искушай судьбу, путь неблизкий, ночью поедешь. Бывай, Лапушкин, выздоравливай!

— Лапушкин, брат, здорово! — Это уже Дергачев, всем я брат, и комдиву, и комполка, приятно, леший их раздери! — Лежите, лежите, это я так.

Дергачев неловко наклоняется, чтобы приобнять меня, и я еще более неловко приподнимаюсь навстречу.

— Ну, как Вы там, рассказывайте!

С Дергачевым я чувствую себя свободно, все же не такая большая шишка, как комдив Некрасов, и знакомы мы с ним плотно. Друзья? Да, пожалуй, что и друзья. Поэтому я делюсь пережитым за неделю похода подробно и обстоятельно, ничего не скрывая и не приукрашивая, тем более, что редко бывает, стыдится мне нечего, а похвастать есть чем.

— Так это правда, сорок самолетов? Отличный результат, товарищ Лапушкин, — хвалит майор, как будто это не он, отговаривая меня от рейда, уверял в бесполезности уничтожения авиации на аэродромах. — Тут один «мессер» налетит, не знаешь, куда деться, а тройка пикировщиков целому полку жизнь сутками отравляет. Одного по дивизии зенитчики три дня назад завалили, сколько шума было, в корпусной газете статья была с фотографиями о скромных героях, дающих прикурить фашистским стервятникам. А тут сорок самолетов! Рапорта Вы и Ваши бойцы вчера написали, я буду не я, если Вам с Джалибеком Героя не оформлю. Настоящего, а не скромного, и с Некрасовым я по телефону вчера вечером говорил, он представление подпишет и поддержит. Ну и ребят ваших, конечно не забудем, ордена точно получат.

— Какая, Вы говорите, там, в вагонах была кислота? Не помните? Сухая? Пикриновая, может? Так это же тринитрофенол, сильнейшее взрывчатое вещество! Снова не знаете? А про другое название, мелинит слышали? Тоже ничего не говорит, заметно, что у Вас три класса образования, хотя речь правильная, и Ваши знания иногда удивляют. Неудивительно, что взрыв был такой силы, сто шестьдесят тонн не шутка, должно быть, и во Львове было слышно.

— Для Вас это проходной эпизод, я понимаю. Миномет закапывали? Отлично придумано, голь на выдумки хитра! Никогда о таком не слышал, запомню на всякий случай, мало ли, пригодится, теперь буду знать, что и так можно.

— Случайно вышли на штаб армейского корпуса? Ну, так ведь штаб в селе, село на дороге, могли бы войти в село ночью, ничего удивительного. К трупам не приглядывались, генералов не было среди них? Противно, понимаю, звания не различаете, ну, это не только Вы.