Горизонт в огне - Леметр Пьер. Страница 18

В статье под названием «Наконец-то скандал!» он делал вид, что приветствует последовательность дел, продолжающих сотрясать страну. Когда-то редкие, теперь они, «к счастью, стали насущным хлебом журналистов, радуя своим разнообразием самых требовательных читателей. Теперь рантье мог полюбоваться скандалами на бирже, демократ – в политике, моралист – нашумевшим делом, связанным с гигиеной или моралью, литератор – склоками в артистических или юридических кругах… В Республике их можно найти на любой вкус. И ежедневно. В этой области наши парламентарии выказывают чудеса воображения, чего по части налоговой или иммиграционной за ними не замечается. Избиратели с нетерпением ждут, когда же они обратят свою изобретательность на пользу дела. То есть на борьбу с безработицей, потому что во Франции эти два слова скоро станут синонимами».

Он нес эту статью главному редактору с пьянящим ощущением вхождения в журналистику.

Перспектива встречи с собратьями по перу вселяла в него гордость, к которой примешивался страх. Он не исключал, что его первые шаги будут омрачены некоторой завистью, вызванной тем фактом, что его нанял хроникером владелец газеты, но такие вещи быстро забываются, профессиональное братство основывается прежде всего на владении ремеслом, а корпоративный дух быстро сметает мелкие личные заботы.

– Я… – рискнул Андре.

– Я знаю, кто вы, – поворачиваясь к нему, ответил главный редактор.

– Я принес…

– Я знаю, что вы принесли.

В помещении наступила тишина… осуждающая. На ум Андре пришло именно это слово.

– Положите сюда.

Главный редактор показывал на корзину, как если бы Андре принес какой-то мусор. Пока тот решал, как лучше отреагировать, ему никто не пришел на помощь. Он занервничал: неужели он сразу не понравился? Какую ошибку он совершил? Прочитает ли хотя бы редактор его статью? Если она ему не подойдет, он его вызовет или просто-напросто выбросит материал? Или, что еще хуже, исправит?

Его хронику опубликовали на третьей странице внизу, без купюр, в том виде, в каком он ее принес. С его инициалами.

Но то, что он принял за осуждение, вскоре оказалось настоящей враждебностью. С ним не здоровались, при его появлении все разговоры прерывались, на его брюки частенько проливали кофе, однажды он нашел свою шляпу в унитазе, это было очень неприятно.

Начавшееся в сентябре ужасное испытание продолжалось и в апреле следующего года.

Восемь месяцев унижений и неудач, когда оскорбления чередовались с насмешками.

Машинистка, которой Андре пришелся по душе, шепнула ему:

– Тот, кому не платят за работу, здесь совсем не ко двору…

Теперь он приходил в редакцию в последний момент, чтобы положить статью в корзину. Он уже понял, что она предназначена только чумному, для того, к чему никто не хотел прикасаться. Если бы у него было немного денег, он бы платил посыльному, чтобы тот ходил в редакцию вместо него.

Он поговорил об этом с Жюлем Гийото.

– Это пройдет, не переживайте! – заявил старик, который обожал распри между сотрудниками.

Пройдет, если будет жалованье, хотел ответить Андре, но не осмелился.

Неприятие, которое он вызывал в редакции, было пропорционально успехам его хроники у читателей. Официанты в «Бульоне Расина» не упускали случая поздравить его, как, например, в начале года, когда вышла его отличная статья о Чарли Чаплине.

Через несколько недель после своего вступления в должность Влади принесла Полю книжку под названием «Król Maciuś Рierwszy» [12] и начала читать ее вслух.

Это было «живое» чтение. Она изображала персонажей и сопровождала каждую сценку гримасами и звуками, которые должны были усилить повествовательный эффект, потому что Поль, конечно, ничего не мог понять, ведь история была написана по-польски.

В комнату по необходимости зашла Леонс и несколько минут присутствовала при этом наполненном бодростью представлении. Когда, почувствовав озадаченный взгляд Леонс, Влади прервала чтение, Поль замахал рукой – продолжай, продолжай, – никаких сомнений, ему нравилось.

Влади пришлось читать эту книгу по меньшей мере дюжину раз, и ему никогда не надоедало.

Мадлен тоже проявила инициативу и купила за восемьсот семьдесят пять франков переносной граммофон «Виктор» модели «Делюкс», а к нему полтора десятка пластинок – с песнями, с джазом, с оперными ариями. Поль принял граммофон с благодарной улыбкой – с…сп…спасибо, м…м…мама. Он не возразил, но даже не открыл крышку. Приходила Леонс, ставила пластинку Мориса Шевалье и задорно напевала «Валентину». Мадлен же, когда приходила посидеть с ним, выбирала оркестр Дюка Эллингтона, и Поль мило улыбался. Потом граммофон выключали, Поль погружался в оцепенение, обложки покрывались пылью.

Влади любила музыку, во время работы она с удовольствием пела, довольно, кстати, фальшиво, но ее интересовали не джаз или шлягеры, а оперные арии. Так что когда однажды во время уборки среди подаренных Полю пластинок она обнаружила несколько арий из «Нормы» Беллини, то запрыгала, как козочка.

Поль, которого часто забавляло поведение Влади, лениво согласился на ее просьбу поставить «Casta diva…». В этот раз Влади не подпевала, во время длинного вступления она замедлила уборку, словно каждую секунду ждала, что сейчас произойдет что-то невероятное или ужасное. Потом комнату заполнил голос Соланж Галлинато, и Влади прижала к груди метелку. При нежных трелях «Queste sacre», которые певица исполняла почти интимно и заканчивала на чистой ноте, как будто с облегчением выдавая какую-то личную тайну, Влади закрыла глаза. Казалось, что певица на одном дыхании пропела арию вплоть до невесомого ля-диез в исповедальном «antiche piante». Влади вновь принялась за работу, но неторопливо, останавливаясь, чтобы насладиться медленной хроматической гаммой «A noi volgi il bel sembiante». Эту арию Галлинато в свойственной ей манере осмеливалась еле заметно резко оборвать, что вызывало бурю эмоций. Столь часто исполняемые в вульгарной интерпретации вокализы у нее приобретали воздушную свежесть и легкость.

Охваченная волнением Влади замерла в углу комнаты. Ах эта удивительная мощь высокого до, разрушительного, пронзительного… она раздирала вам сердце.

Она повернулась к окну и вдруг улыбнулась. Поль уснул, повернув голову набок. Она с превеликой осторожностью подошла, чтобы выключить граммофон.

Тогда стремительным, властным и решительным движением Поль вытянул руку. Он слушал.

Его лицо с закрытыми глазами орошали слезы.

12

По традиции каждый год ходили в новый ресторан. После «Друана», «Максима» и «Гран Вефура» в этот раз компания «Гюстав Эйфель» – примерно полтора десятка выпускников 1899 года Инженерной школы собирались в ресторане «Куполь».

Рассадка довольно тонко отражала состояние этой небольшой группы. Одного посадили подальше от прошлогоднего соседа, потому что за это время успел переспать с его женой, другой разбогател благодаря каким-нибудь удачным делам, и его усадили ближе к началу стола, где собирались самые-самые.