ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ) - Куламбаев Серик Алтайевич "Серик Куламбаев". Страница 25

Вошла Кира. Тогда, у двери, оглушённый настойчивостью звонка, я воспринял её как раздражитель, и негодование желчно раскрасило её в невыразительные тона. Теперь же, когда гнев отступил, но придирчивость ещё калечила образы, она увиделась мне старательной подружкой посредственности.

Коротенькое облегающее платье в жиденьких блёстках скрывало почти плоскую грудь. Бежевые балетки с тесёмчатыми бантиками. Почему она не носит каблуки, с её-то ростом? Придали бы хоть где-то величины. Прилизанная причёска со множеством детских заколок. Клипсы, браслетики, колечки.

– Нарядная, – единственное слово из словаря лести, согласившееся стать просто звуком.

– На утреннике сегодня была. Так забавно, так весело прошло.

Для человека, привыкшего тусить в ночных клубах и встречать утро на вечеринках, «утренник» – такая же пошлость, как и «членовредительство». Про субботники у работниц сферы обслуживания я, конечно, слышал, а вот про утренники ещё нет. Да лучше и не знать.

Макар тоже не проявил интереса к радостям ночных фей и без натужных расспросов вернул разговор в привычное русло.

– Давайте выпьем.

Я чуть привстал, потянулся за стаканом, пронося перед лицом Киры оголённый локоть, и та, не мешкая, вонзила в него зубы.

– А-а-а-а!! – взвыл я. – Ты что кусаешься? Мне же больно.

– Так давно хотела это сделать, – сказала Кира и удовлетворённо откинулась на спинку стула.

– Во, а когда она меня на озере покусала, так ты ржал, хрен остановишь.

– Так тебя-то понятно за что, а я вообще мимо проходил. Чуть, блин, кость не перекусила.

– Маленькая собачка до старости бульдог, – изрёк Макар.

– Людоед. Чего ж ты раньше молчала, я бы Рыжикова с работы позвал. У него всё равно одной руки нет.

– Ребята, простите! – Кира превратилась в смущённую школьницу в кабинете директора, – ничего с собой поделать не могу. Как в детском саду начала кусаться, так никак и не остановлюсь.

– А врачу показывалась? – пряча руку, пошутил Макар.

– Да. У стоматолога несколько раз была. Его я, кстати, тоже… Но он сам ненормальный, пальцы в рот стал мне засовывать.

– Давай так. Кусаешься только после предупредительного лая, – предложил я.

– Так вы ж тогда разбежитесь.

Мы поржали над безвыходностью ситуации и решили к этой теме вернуться как-нибудь потом. А пока – «водяное» перемирие.

Макар распределил спиртное, предварительно сунув грызуну пачку сухариков, и мы выпили за такую противоестественную дружбу. Разум поплыл сквозь пространство и время, заглядывая в несбывшееся прошлое, альтернативное будущее и подкидывая темы для разговоров.

– Я вот чего не пойму, – прервала странствие моих мыслей Кира, – если я попаду в прошлое и застрелю своего дедушку, то я никогда не буду рождена, и тогда некому будет убивать моего дедушку. И я снова появлюсь на свет.

– Ну да. Парадокс дедушки.

– Отсюда аксиома, – рассудил Макар, – воспитывайте внуков.

– Глубокомысленно.

– А что? В хрущёвскую «оттепель» у дедушек крыша поехала, так внуки страну разнесли.

– Ну ты загнул. Страна-то всё равно живёт, – усмехнулся я.

– Так ты же сам говоришь – парадокс. Ты мне вот что объясни. Что ж это нашу державу долбят со всех сторон, а мы только глубокую озабоченность выражаем?

– Скажи спасибо, что не глубокую признательность.

– И сколько ещё в озабоченных ходить?

– А что, раздражает?

– Ясен пень. Задолбало уже.

– А ты прикинь, как задолбало тех, кому эту озабоченность выражают.

– Да хрен их поймёшь.

Я бросил на Киру бдительный взгляд охранника у лотка с мороженым, она ответила мне по-детски обезоруживающей улыбкой. Охраннику захотелось вскрыть лоток, набрать мороженого и сбежать.

Закурили.

– А я никогда не курила, – задумчиво объявила Кира.

– В смысле? Вообще никогда?

– Вообще, вообще. Девчонки в гримёрке курят, дым коромыслом, а я уже и разницы не ощущаю. Привыкла.

– Ты полна сюрпризов, – донёсся из-за облаков дыма голос Макара, – кстати, нас тут вопрос интересует. Как ты не побоялась к двум малознакомым мужикам домой прийти? Сейчас понятно – все свои, но в первый-то раз? Это ж совсем без башни надо быть. У тебя чёрный пояс по карате или ещё что-нибудь?

– Нет у меня пояса, хотя за себя постоять могу, не смотрите, что маленькая, – засмеялась Кира. – Просто… просто Саша на моего папу похож. Глаза, как у папы, и когда просыпается, губами так же причмокивает, и взгляд… «где это я?». Я ещё тогда, в клубе, заметила. А ты, Макар, – по тебе же сразу видно, что добрый.

Макар поперхнулся водкой, закашлялся. Кира подскочила к нему и затарабанила ладошками по спине. Жидкость брызгала из глаз и носа Макара, как из клоуна в цирке.

Утёршись клетчатым носовым платком, Макар поинтересовался:

– И кто он, твой отец? Тоже книжки пишет?

– Не пишет.

– А чем он тогда занимается? – не унимался Макар.

– Папа умер.

Мне стало не по себе.

– Прости, девочка, я же не знал, – виновато сказал Макар, положив ладонь на руку Киры.

Кира опустила глаза и долго ковыряла ногтем скатерть. Мы молчали.

– Да, вы не знали. Он семь лет назад умер. Нам с мамой все говорили «время лечит, время лечит». Ничего оно не лечит, враньё это. Я по папе до сих пор скучаю. Он знаете, какой был!

– Расскажи, – тихо попросил я. – Если можешь, расскажи про него.

– Я даже не знаю, с чего начать, – неуверенно проговорила Кира.

– Да где первая мысль упадёт, оттуда и начни, – посоветовал я, – давай для храбрости по капелюшечке, и история сама найдет начало. Уж я-то знаю.

Макар разлил, Кира зажмурилась, сделала два глотка и снова принялась теребить скатерть.

– Ладно. Слушайте.

Ночь третья. История Киры

Папа, он всё умел. Он вообще электриком работал, но починить мог что угодно, хоть комп, хоть утюг, хоть машинку. К нему все соседи обращались. А ещё он любил работать с деревом. Всю мебель на кухне сам сделал. Табуретки из пеньков, представляете? На сиденьях можно было годовые кольца считать. Шкафы построил – это он так говорил «строю вам шкаф» – специально под нас с мамой, чтобы всё под рукой, все по росту. Для меня маленькие потайные ящики сделал, даже мама не про все знала.

Знаете же шутку «трудное детство, деревянные игрушки»? Это про меня. То есть трудным моё детство было больше для родителей, а потом и учителям досталось, зато деревянные игрушки папа для меня делал. Ни у кого не было таких леших и домовых, только у меня. И колесницы. И паровозики. Мне даже пацаны завидовали.

Мы в лес вместе часто ездили, когда я маленькая была. У меня мама учитель биологии, она меня научила птиц узнавать и по голосу, и по виду. Про лесные травы и ягоды я тоже от неё знаю. А чемпионом по грибам я года в четыре стала. Папа мимо пройдёт, мама не заметит, а я пошуршу в траве, а из неё боровик выходит. Мама смеялась, говорила, что я маленькая, к земле близко, вот грибы мне сами и идут в руки.

Папа-то как раз не грибник был. Зато он каждый раз привозил из леса деревяхи. То пень с корнями, то ветку необычной формы, чурочки, брёвнышки, наросты с деревьев, особенно с берёз. У нас дома всегда был запах дерева.

На то, как папа деревяхи в почти живые игрушки превращал, я часами могла смотреть. Он и мне давал что-то подковырнуть, отшлифовать, советовался, какую фигурку лучше из этого полена вырезать. Он режет, я стружку собираю, инструменты подаю. Мама смеётся. Во сне это иногда вижу…

Нет. Наша семья не была идеальной. Были и обиды, и ссоры, но мама с папой любили друг друга, и всё это очень быстро забывалось. Я тоже не была подарком. Пацан пацаном. Может, потому, что родители ждали мальчишку, даже имя выбрали – Кирилл, а тут я. С девчонками мне было скучно. Играла с мальчишками в войнушку, в футбол, носилась на велике, лазила по деревьям. Дралась, кусалась. Всё детство во дворе.

А потом школа началась. Бедная моя мама. Я ж себя тихо только в первый день вела. Вера Петровна, наша классная, ей чуть ли не каждый день жаловалась, как я вертелась на уроке, перебивала одноклассников, строила рожи. Как лупила учебником по башке мальчишек, как рисовала на парте, да много чего.