Земля для всех (Повесть) - Ромашов Андрей Павлович. Страница 7

Старый Сюзь сел на нары, рядом с Кондратием Русом, и вздохнул:

— О, хо! Лося уже мне не умаять.

Рус понял его, покачал головой и сказал, что старость не весна, ей один леший радуется.

Старый Сюзь улыбнулся. У Кондратия Руса свои слова, у него свои, а жизнь у обоих одна и старость одна. Рус выходит косить, и он выходит косить. Он знает, и Рус знает — не бросишь в землю ячмень-зерно, хлеб не вырастет…

Подошла старая Окинь. Она напоила гостей вересковым сюром и сказала:

— Рус пришел покупать невесту.

Старый Сюзь велел ей привести внучку. Окинь ушла, связала лыком Вете руки и вывела ее, как телушку, на середину керки.

— Гляди! — сказал старый Сюзь гостю. — Хорошая девка. Твоему парню жена, тебе работница.

Гость спросил — зачем у Веты берестяной обруч на голове.

— По обычаю отцов, Рус. Невесты носят…

Кондратий Рус разглядывал девку и молчал.

Парень его посмеивался. «Радуется, теленок», — подумал старый Сюзь, не сердясь.

— Вету знаем, — сказал гость. — Бывала она у нас. Говори, какая цена головы, юр-дон, по вашему… Даром ведь не отдашь внучку.

Старый Сюзь назвал цену головы — два мешка ячменя, и стал уговаривать Руса, чтобы он уводил Вету скорей в свое гнездо, не ждал осени.

МЛАДШИЙ БРАТ СТАРОГО СЮЗЯ

Небо помаленьку меркло, бусели зеленые листья, темнела трава.

Пера лежал в осиннике, ждал ночь. И она пришла, черная, как медвежья шкура. Он вылез на тропу, постоял, поглядел на тусклые звезды и пошел к родному ултыру.

У темной огороди встретили его собаки. Они жались к нему, скулили.

Он перелез, прокрался к керке и сел у раскрытых дверей. Ночью керка казалась еще ниже, только крутая односкатная крыша поднималась над конопляником. Он сидел на перевернутой колоде и думал о Вете, о сородичах. Они спят, а он бродит вокруг родного ултыра, третью ночь бродит…

Кто-то громко закашлял, заскрипели нары. Пера ушел от дверей, залег в траву.

Из керки вышел старый Сюзь с рогатиной. Собаки покрутились у него под ногами и кинулись в траву. Подняв рогатину, старик пошел за ними. Пера отполз к огороди, перемахнул через нее и свалился в яму. Старый Сюзь увидел его, закричал, и сразу ожил ултыр — замелькали серые тени, зачакали стрелы по сухим жердям…

Пера выполз из ямы и побежал к лесу, наткнулся на колючий елушник, свернул в лог. Ночь темная, глаз коли — не увидишь, а он бежал, через ямы прыгал, нырял под широколапые елки. Места родные ему, знакомые, вырос он здесь, каждую ямку знал, каждый кустик.

Логом бежать тяжелее, оплетала ноги осока. Он остановился, но услышал лай собак и заметался, как обложенный зверь. Низом уходить, по открытому месту, сыро. Услышат его сородичи, подстрелят. Он бросился в гору и завяз в густом осиннике, кое-как вылез из лога, прополз шагов двадцать и свалился. Не успел как следует отдохнуть, светать начало, зазвенели болотные курочки, зауукала кукушка. Он вытер волглым мохом горячее лицо, переобулся и пошел напрямик к Юг-речке.

Белело небо. Дрозд-ранник будил птиц. Лес отряхивался, светлел.

Все чаще и чаще попадались сырые травянистые полянки, кривые черемухи, ракитник. Лес расступался, редел. Пера вышел к Круглому омуту и стал спускаться по речке в урочище Ворса морта.

Речка выбежала на луга. Он перешел ее, поднялся на гору. Внизу чернел большой старый лес. В нем всегда было сумрачно и тихо, его облетали веселые птицы, боялись охотники. Жил в старом лесу брат оштяцкого бога Мойпер, служили ему хитрые росомахи… В голодную зиму Пера бил здесь лосей, кормил сородичей мясом, а весной поставил на краю урочища островерхий чом — шалаш. Подходя к своему чому, Пера вспомнил, что в урочище Ворса морта приходят умирать старые волки…

Целый день он провозился с луком, мочил его в ручье, обматывал сыромятным ремнем. В сумерки вышел на охоту, добрался по ручью до Юг-речки, подстрелил двух куликов и вернулся к чому с едой.

Всю ночь ему снилась старая Окинь. Она поила его сюром. Он пил из большого туеска теплый сюр и не мог напиться. Мимо его провели Вету, он побежал за ней и завяз в густом, холодном осиннике…

Проснулся он рано, напился в ручье и пошел на Шабирь-озеро. В логу темно. Серые совята летали неслышно, будто плавали среди черных елок. Не похожи они на птиц. Старый Сюзь говорил, что это орты — души умерших сородичей. «Кто нарушит обычай отцов, — говорил он, — душа того после смерти не улетит к предкам, а станет серой ночной птицей…»

По сваленной осине Пера перебрался через Юг-речку и вышел на луга. Солнце уже поднялось, искрилась роса. Он брел по мокрой траве к березам и думал: просить надо у князя Юргана лодку-камью. Без оштяцкой камьи рыбу из озера не достанешь. Шабирь-озеро хитрое. С одной стороны широкая отмель — какая на ней рыба! А с другой — болото топкое, не подойдешь…

Он спустился от берез к Шабирь-озеру и увидел двух оштяков на лодке — старика и молодого парыча. Молодой стоял на коленях, с гребком, а старик возился с сетью. Приглядевшись, Пера узнал обоих — рыбачил Золта с сыном.

Нагруженная рыбой оштяцкая камья шла тяжело и шагах в десяти от берега застряла на отмели. Рыбаки вылезли и взялись за камью.

Пера зашел в воду и помог им подтащить камью к берегу.

— Нога у меня болит, — сказал Золта, вылезая из воды. Он сел на песок и заохал.

Парыч его стал выбирать из камьи рыбу, он складывал ее в корзину. Пера хотел помочь ему, но старик усадил его рядом с собой и стал рассказывать, как в первый месяц зеленой травы он гнал кобылиц в пауль, как хозяин испугал лошадей и больно хлестнул его суком по ноге…

— В месяц налима я не отдал хозяину леса первую убитую птицу. Хозяин леса на меня рассердился.

Пера спросил о здоровье князя.

— Князь Юрган друг тебе. И старому Сюзю он друг. Молодая жена князя из вашего ултыра.

— Князь примет меня? — спросил Пера.

Золта не ответил, охая, поднялся, вытащил из куста шест.

— Всю рыбу не выбирай из камьи, — сказал он сыну. — Шаман Лисня придет. — Золта вздохнул. — Худой человек шаман Лисня, но обычай предков нельзя нарушать. Десятую часть добычи предки отдавали шаману.

Золта наломал ивняка, укрыл рыбу и взялся за шест.

— Жди шамана, друг Пера. Он возьмет рыбу, ты камью!

Они ушли.

Пера натаскал к кострищу сушняка, сходил за берестой. Сняв с шеи кожаный мешочек, он развязал его, достал белый камешек, кусок крепкого железа и трут, высек на трут искру и поджег бересту.

«Золта не хозяин пауля, — думал Пера, раздувая огонь, — надо к князю Юргану идти».

Солнце поднялось высоко, середина дня скоро. Пера выбрал в оштяцкой камье толстого линя, испек его на углях, разрезал, густо посыпал золой и стал есть. Жирная рыба пахла тиной, казалась пресной. Не зря, видно, старый Сюзь отдавал за маленькое ведерко соли сорок зимних соболей.

Шаман Лисня пришел один, сел к костру и зацэкал.

— Цэ, цэ, цээ… Как будешь жить, парыч?

— У меня есть лук и две верши-гымги…

— Цэ, цээ… Выпадет снег, гымга от стужи не спасет. Я знаю, парыч, старый Сюзь прогнал тебя из ултыра. Он хочет продать внучку Русу.

— Я пойду к князю Юргану. Он рума мне, друг.

— Не ходи к нему, парыч. Он худой. Сын Руса унес священное серебро, обидел бога. А князь принял от Руса подарки и забыл обиду. Ты иди ко мне, парыч. Старый раб у меня умер, а молодого я послал к Асыке. Асыка сожгет гнездо Руса и убьет князя Юргана.

— Врешь, шаман. Асыка не убьет князя-сородича!

— Князь Юрган не сородич Асыке! — кричал Лисня. — Не сородич!

Пера засмеялся, сказал ему, что Юрган и Асыка говорят по-оштяцки и вера у них одна, оштяцкая. Шаман вскочил, заругался, забегал вокруг костра, звеня подвесками.

— Он не верит великому Нуми Торуму. Он бил меня плетью…