Разрушенная - Терри Тери. Страница 23

Поздно вечером в мою комнату тихо стучатся. Дверь открывается. У входа стоит Стелла и смотрит на меня. Я сижу в кровати, закутавшись в одеяло и прислонившись к стене.

— Вижу, ты еще не спишь. Я подумала, ты, может, проголодалась? — Она держит в руке тарелку с ужином.

Я качаю головой и скрещиваю руки на груди.

Стелла заходит, ставит тарелку на стол. Садится на стул.

— Почему ты так разозлилась на меня?

В упор смотрю на нее:

— Тебе перечислить?

— Говори спокойнее. Что бы ты там ни думала, я ничего не могу сделать для Мэдисон. Она зашла слишком далеко.

— Она тебе никогда не нравилась.

— Неправда. Временами с ней бывало трудно, но…

— Тогда почему ты ничего не сделала? Почему не позвонила Астрид? Она должна тебя послушать.

— Астрид не станет меня слушать.

— Значит, такая у тебя философия? Что матери не должны слушать своих дочерей?

— О чем ты говоришь?

Я качаю головой.

— Сейчас это не важно. Важна Мэдисон. Астрид должна услышать от тебя, что поступила несправедливо, и вернуть нам Мэдисон! Как она могла позволить схватить ее, если Мэдисон всего лишь честно ответила на вопрос, просто сказала, о чем на самом деле думает?

— Слишком много правды тоже бывает во вред. И будь осторожна, когда говоришь о своей бабушке!

— Ты что, защищаешь ее?

— Не совсем так, но…

— Но что?

Стелла вздыхает:

— Ей кажется, что она поступает правильно. Что она защищает всех остальных, убирая…

— Убирая гнилые яблоки? Какая чушь! Она всего лишь свихнувшаяся от власти, манипулирующая людьми психопатка.

— Думай, что и кому говоришь!

Я качаю головой:

— Ты с ней заодно.

— Она моя мать.

— Это недостаточное основание. Люди должны заслуживать уважение, даже матери.

— Люси! Ты ей многим обязана. Не говори о ней так. — Стелла смотрит тревожно, словно у стен есть уши, но если и так, сейчас мне все равно.

— Чем? Чем я ей обязана?

Стелла не отвечает.

— Ты такая же, как она.

— Что ты имеешь в виду?

— Делаешь то, что считаешь лучшим для меня, понятия не имея, чего хочу я.

Она смотрит на меня, в глазах угадывается беспокойство.

— Да, я все узнала: ты дернула за веревочки, разве не так? Ты записала меня для прохождения испытаний в пансионате. Значит, ни мои поступки, ни слова не имеют значения — уже определено, где я окажусь?

Вот оно, в ее глазах. Подтверждение.

— Люси, выслушай меня. Я просто хочу уберечь тебя от опасности. Тебя найдут, если…

— Меня найдут, если ты будешь называть меня Люси и если ты, таким образом, привлечешь ко мне внимание. Если бы папа был здесь, ничего этого не случилось бы. Ничего бы мне не угрожало.

Она вскакивает:

— Замолчи! Сама не знаешь, о чем говоришь. Ты его даже не помнишь!

Я не отвечаю, но она, должно быть, читает в моих глазах, и на лице проступает ярость.

— Помнишь. Помнишь его. Но не помнишь меня. — Она холодно складывает руки на груди, по бледным щекам идут красные пятна.

— Возможно, кое-что помню. Но если и представляю себе что-то неверно, то как проверить, если ты ничего не рассказываешь? Расскажи мне все!

— Это из-за него, все из-за него!

— Что из-за него?

— Дэнни состоял в АПТ. В этом была его вина! Он обязался тебя похитить. Им требовался артистичный ребенок не старше десяти лет для каких-то экспериментов, а ты такой и была, полностью отвечала всем требованиям. Он отдал тебя им.

Смотрю на нее, оторопев. Об этом же всегда говорили доктор Крейг и Нико: меня им отдали. Передали с рук на руки мои собственные родители, зная, что со мной собираются делать. Мог ли папа действительно совершить такое, зная, что меня ожидает? Я всегда верила, что это просто их ложь — одна из многих. Возможно ли, что меня выбрали из-за художественной одаренности? С ужасом вспоминаю, как Нико часто напоминал: мозг художника по-другому устроен. Его легче использовать для грязных дел.

Но откуда у Стеллы эта информация? Я никогда ей этого не говорила. Может, узнала от папы, и тогда все, что она говорит, — правда?

Нет. Не может быть.

— Я тебе не верю. Откуда тебе известно, чего хотели АПТ, чем они занимались?

— Мне рассказала мать; она делает все, чтобы найти тебя! Изучала деятельность АПТ, вела свое расследование.

Меня заполняет чувство облегчения, и я откидываюсь на подушку. Это не папа ей рассказал, а Астрид, значит, все, выложенное Стеллой, может оказаться неправдой. Но потом мною овладевает дух противоречия и я снова упираюсь в нее взглядом:

— Бессмыслица какая-то. Если Астрид старалась найти меня для тебя, то почему ты не сообщила ей, что я здесь?

Она собирается что-то сказать, но закрывает рот.

— Понимаю, ты ей не доверяешь. Почему же веришь ее словам, что папа отдал меня АПТ? Он никогда не поступил бы так со мной!

— Он никогда не сделал бы этого со своей дочерью.

Нет. Я качаю головой и мысленно снова оказываюсь в коридоре, где подслушиваю ее и Астрид разговор, и Астрид говорит: «Не пора ли рассказать ему правду? Что его бесценная дочка вовсе не его?»

— Он не был моим отцом, — говорю я спокойным голосом. В душе я еще не согласилась с этим, но в моей фразе содержится скорее утверждение, чем вопрос.

— Нет. И, узнав об этом, почти сразу отдал тебя АПТ для их экспериментов. Он мстил — совершил поступок, который мог причинить мне самую страшную боль.

— Он не стал бы этого делать.

— Мне жаль, Люси, — говорит она, и злость сходит с ее лица. — Прости, мне не надо было рассказывать тебе.

— Я тебе не верю! — Сворачиваюсь клубком на постели. Стелла подходит и касается моего плеча.

— Люси, мне жаль.

— Просто оставь меня! — прошу я, и она убирает руку. — Оставь. Уходи.

Она бормочет, что любит меня и ничто этого не изменит. Потом, чуть помедлив, уходит. Щелкает дверь, и я остаюсь одна.

Это не может быть правдой, не может. Он не сделал бы этого. Мой папа не сделал бы этого.

Но если он узнал, что я — не его ребенок, то, должно быть, пришел в бешенство. Какой мужчина не почувствовал бы то же самое? Должно быть, Стелла изменяла ему, не раз и не два. Как она говорила Астрид? Она даже не знает, чья я дочь. Я могу быть чьей угодно. Эта мысль ужасает меня, хотя в душе я ее отрицаю. Неужели папа сделал так, как она сказала, — узнал, что я родилась не от него, и просто отдал меня, чтобы отплатить Стелле за ее измену?

Нет. Не могу поверить. Не поверю.

Стелла ошибается. Должно быть, сама все и сочинила. И теперь просто пытается манипулировать мною, как ее мать манипулирует ею.

Дверь со щелчком закрывается за нами, и мы погружаемся в темноту. Папа включает фонарик и держит его под подбородком.

— У-у-ха-ха-ха! — завывает он театральным шепотом.

— Успокойся! Ты же не привидение. Мы — шпионы.

— Ах да. Прости, — шепчет он.

Мы крадемся по коридору, поворачиваем за угол, и слабый отзвук голосов становится громче.

— Все же я думаю, нам надо поиграть в привидения, чтобы можно было завывать через решетки, — шепотом предлагает папа.

Я качаю головой и наклоняюсь, чтобы слушать, папа сгибается рядом.

Но слова, долетающие до меня, какие-то неправильные. Они не могут быть правдой, в них нет смысла. Раздается стук — фонарик из рук папы вываливается на пол. Я поднимаю глаза.

— Папа?

Он пятится от меня по коридору. Фонарик светит не в его сторону, но даже во тьме я вижу на его лице выражение, с каким он на меня никогда не смотрел.

— Папа! — шепчу я опять.

Он смотрит на меня.

— Сейчас же иди в свою комнату, Люси. Уходи!

Он больше не беззвучный шпион. Он бросается к двери и вскоре оказывается по ту сторону стены, с бабушкой и мамочкой, и голоса их звучат настолько громко, что больше не нужно прислушиваться, скорчившись у решетки.