Синекура (СИ) - Лимова Александра. Страница 47

И за это он не сдержится — за то, что верит, что я его предала, доведу до конца, потом всплывет правда и пусть всю жизнь мучается, раз поверил, что могу предать. Его и предать. Не прощу.

— Адриан! — испуганный окрик приближенного и его хватка ослабла.

Боль разлилась по телу и ударила по остаточным срунам, тоже порванным, пока эту тварь с полыхающей черной ненавистью в глазах оттаскивали от меня три человека, которым он это позволял. Ненавидит меня… За то что под кожу, в остатки души, за то что дышал. И резануло болью вены и сердце от понимания, что вот это вот все в нем, даже в сравнение не пойдем с тем, что полосует меня, выворачивает внутри, равнодушно сваливает в одну кучу отрезанные мертвые части, которые сгорают. В последний раз. И должны догореть, я больше не смогу… и пусть он сгорит вместе со мной.

Расхохоталась с презрением и, схватив бутылку, метнула в его сторону. Снова промахнулась. Как жаль.

У него взрыв внутри, полная потеря контроля и его тело живет само — с вертухи вырубил одного из камрадов и ринулся ко мне.

Его перехватил Дава, рывком за подбородок, повернувший его лицо к себе, чтобы он смотрел ему в глаза.

— Она провоцирует! Адриан, блядь, в себя приди! Приди в себя, прошу…

Арнаут смотрел на него тяжело дыша. Медленно прикрыл глаза, рывком вырвав лицо из его рук. Отвернулся от меня, опираясь рукой о стену и свесив голову, дыша часто, быстро, поверхностно и совершенно по звериному оскалившись, зло выдал:

— Уходи, сука.

— А хуй тебе, падла. Страдай. — Хохотнула я, улыбаясь и исподлобья глядя на него.

Снова ринулся. Я молниеносно подхватила острый осколок у ног и вскинула голову отведя руку за спину так, чтобы не сразу выбил осколок, чтобы успеть его полоснуть, засадить глубоко в это ненавистное тело. На этот раз Давид успел и перехватил его, сильным рывком заставив отступить назад и блокировав, повернул голову в профиль, злобно рыкнул мне:

— Ты нахуя это делаешь?! Уходи отсюда, блядь!.. Уведите ее, хули примерзли?!

Камрады шокировано застывшие у стен шевельнулись, направились ко мне, один почти дотянулся до локтя. Но я, с отвращением глядя на него, отдернула руку.

— Лапы на хуй от меня, сама уйду! — Взяла ручку со стола и размашисто написала адрес родного дома в селе поперек бумаг. — На-те, блядь, пидорасы. — Швырнула ручку на бумаги и подняла взгляд на Адриана. — Мне на обещания твои посрать. — Его лицо перекосилось от ярости, тело качнуло ко мне, но Дава держал крепко. Швырнула в их сторону листы. — На, сука. Буду ждать. Шпочь там кому надо, пусть шлют головорезов, которые мне в глотку бабло твое сраное запихают и вспорят брюшко за то, что тебя, великого луноликого, объебала. Сдыхать буду, проклиная тебя, знай это. Знай, сука. Никогда не прощу тебя. Верь и дальше своим крысам, надеюсь, они тебя сожрут. Тварь… блядь…

Медленно отступала назад, не в силах отпустить взглядом его запредельно злое лицо. Давай. Мы должны здесь закончить. Оба.

— Она провоцирует, баба же… Адриан, блять, не надо… — кавказский миротворец говорил негромко, но весомо.

Давай попробуем с тобой, миротворец. Остановилась, глядя в ровный четкий профиль Давида, напряженно смотрящего на Адриана.

— Эй, важнейший член элитного поискового отряда! — стянула кольцо и швырнула в Давида, — на, блять, носи с удовольствием. Заслужил.

— Ты охуела, с-с-сука? — сквозь зубы прошипел он, резко ко мне поворачиваясь. А двигается он быстро и стоит ближе. Охеренно.

— Ты пиздец какой наблюдательный! — с улыбкой подалась немного вперед, почти оргазмируя от его ярости, которая грозила слиться с моей и превратить все в ад, в котором сгорят очень многие. — Как ты с такой наблюдательностью в оффшоры-то три года играешь? А, точно, ты же хуево играешь. Тогда все понятно. С первым проебом, дорогой.

Он стоял твердо, вес тела на двух ногах, а я, соблазнительно и с презрением улыбаясь, стояла обманчиво неустойчиво, на одной ноге, голень за голень, хрупкие шпильки. Одно движение и меня можно сломать. Давай же…

Ведь сегодня я прошу богов спуститься с небес и получить пиздюлей, потому что на галаужине основное блюдо печень Прометея. Мои внутренние Анубис и Вий проводят вас на место, а я уничтожу ваш мир и станцую на костях. Давай же… в его глазах оттиск печати, свидетельство, что он уже шагнул за предел, а значит, может повторить, может не остановиться, Давай же… сделай шаг мне навстречу и мы подожжум этот падший мир. Он почти сделал.

— Прекратить. — Леденящий хлыст непроглядного мрака по обжигающему, только оседающему в сугробы горячему пеплу между нами и мы оба инстинктивно сделали полшага назад друг от друга. Адриан смотрел на Давида, подавляя его хаос натиском своей тьмы, — ты. Успокоился. — Перевел на меня взгляд, еще один хлыст мрака, — ты. Уходи.

Почти выйдя из кабинета, быстро оглянулась. И улыбнулась, потому что он тоже был мертв и это не маска. Он снова это сделал. Снова убил себя, когда его принуждали убить другого. И поделом, сука. Не прощу.

Улыбнулась механически — мозг сказал, что в случае достижения цели нужно такое движение мимики.

Я не плакала. Все то время пока ехала домой я не плакала. Не из-за чего. Внутри все по прежнему, ведь ебанная иллюзия жизни пропала. Все на круги своя. Наконец-то. Когда добралась до дома и вошла в мамину комнату, врезалась коленями в паркет и взвыла, сжимая ледяными руками голову, только теперь позволяя телу ощутить то, что случилось внутри него.

День клонился к закату, я сидела на крыльце родного дома и разглядывала плитку во дворе, думая чем бы заняться, чтобы срубить бабла по быстрому и заменить плитку, а то фигня какая-то, много где потрескалась, хотя за домом следили вроде бы исправно.

Зевнула и прислонилась плечом к столбу кованых перил. Мама наотрез отказалась продавать дом в котором она родилась, хотя, по сути, от этого дома уже ничего не осталось. Я потихоньку его полностью изменила, пользуясь тем, что любовь к новому и современному у меня от мамы. Да и чувство вкуса тоже. Ну и Рига сама по себе ничего город, правда, переговоры мы с ней вели долго и все-таки я ее осторожно, но подвела к этому. Клятвенно заверив, что дом не продам и за ним будут смотреть. Хуево как-то смотрят. Надо бы пизды им отвесить завтра.

Родное село было почти вымершее и такой себе среднячок провинции, в котором гости не так уж и часты. Потому шум мотора привлек мое внимание. Встала на железные витки перил крыльца и посмотрела в начало улицы. Довольно гыкнула. Ты гля, как в лучших традициях российских мелодрам. Катит Лексус, черный и тонированный, как душа моя прямо.

Огляделась. Тут меня точно не прибьют, свидетели вон из каждого дома в окна с отвисшими челюстями смотрят с видом ай да Вика, ай да молодца! То за ней мчатся на белых Мерседесах, то на черных Лексусах. Вот как шалавиться уметь надо!

Так, если все равно помирать, то под аккомпанемент своего смеха.

Пока чернокрылый там буераки перепрыгивал я успела заскочить в дом цапнуть платок и повязать на бабушкин манер, схватить подсолнух и, прыгнув в калоши, выскочила на крыльцо. Он только парковался.

Один приехал. Значит, прощения просить. Сука наивная.

Открыл дверь. Я, расправив сарафанчик (оригинал от Лагерфельда, между прочим, но дивно хорошечно вписался в сочетание с калошами и косынкой. Вот тебе и брендовая одежда) сидела на ступеньках и лузгала семечки из подсолнуха, скрестив ноги и играя колошей.

— Чего надоть, москаль? — сплюнув шелуху, вопросила я у Адриана, остановившегося перед крыльцом.

Зевнувшего и снявшего очки. Лицо усталое, осунувшееся, взгляд такой же. Поднялся по лестнице и сел рядом на ступеньку. Отломил от моего подсолнуха кусок.

— Фу. — С отвращением сплюнул. — Отсырел же. Есть что нормальное? С дороги как-никак.

— Суп сварила. Пошли. — Пожала плечом, оскорбившись, что не оценен мой виладж-стайл.

Прошел в дом, сел за дубовый стол, пока я люто хозяила, обслуживая царь-батюшку.