Клоуны водного цирка (СИ) - Седов Константин. Страница 17

— Нет. Першит. Не знаю.

— Ты все время у воды. Хочешь, я скажу Фабрису, чтобы ты больше не работала в Цирке. Будешь только при мне.

— Да нет, Ваша Светлость, мне это не в тягость. Мне там нравится.

— Понимаю. И даже понимаю, что нравится. Точнее — кто. — Княгиня улыбнулась.

— Вы ошибаетесь Ваша Светлость, простите мне мою дерзость, — ответила Оливия.

— Я не так часто вижу Армана, но когда вижу, то всегда рядом ты. Значит, его интересует еще что-то кроме махания мечом. Ладно, не буду спорить. Если скрываешь, значит, есть причины. Любовь редко бывает простой.

— Почему вы считаете, что я его люблю?

— А что еще я должна думать? — удивилась Селестина.

Оливия не ответила. Только вежливо спросила.

— Мне продолжить чтение?

— И да, я давно хотела тебя спросить. А где ты читать научилась?

— Меня учил специальный преподаватель. Он приходил к нам в дом. Учил читать, писать, заодно и арифметике и немного географии. Его звали Ламберт. Он был очень образован, очень вежлив и ужасно стеснителен. Каждый раз, когда обращался ко мне или к другим девочкам то краснел. Ходил к нам три года, почти каждый день и каждый день краснел, когда просил решить пример или написать предложение.

— Тебя? Девочек? Преподаватель? Но ты ведь…

— Он мне казался молодым, и я удивилась, когда узнала, что ему уже за тридцать. Еще он научил меня игре на клавесине. — Оливия смотрела в одну точку, и не заметила удивления княгини.

— Милая девочка, я и не знала. Но теперь я обязана спросить — кто ты? Такое образование дают только в аристократических семьях. Я не могла не отметить твоих манер и высокого уровня образования, но все равно ты меня удивила. Так кто ты?

Девушка пожала плечами:

— Я? Я Оливия. Мои родители погибли, когда мне было три года. Я их совершенно не помню, хотя, наверное, должна была бы. Отец судебный пристав. После войны с Фраккаром мы жили в Вальшайоне. Отец был дружен с графом Лаубе, которому спас на войне жизнь. Потом папа погиб. Они с матушкой возвращались из гостей на западном берегу Вальшайона и паром перевернулся. Потом говорили, что паромщик были пьян, а может из-за ночного тумана. Его Сиятельство Лаубе был человеком благодарным отцу. Он взял меня в дом и воспитывал со своими тремя дочерями. А вот это я помню хорошо. Я жила в их доме, играла вместе с ними. Я лет десять, наверное, не задумывалась, что я ведь не одна из них… — Оливия запнулась. — Потом опять началась война. Граф опять ушел в поход, но в этот раз не вернулся. Может быть именно потому, что теперь рядом не было отца. Хотя отцом, я всегда считала господина графа, — Оливия опять замолчала, глядя в одну точку.

— Бедная девочка, как это грустно. И что было дальше?

— Можно я не буду говорить, — тихо попросила Оливия.

— Разумеется, я не буду настаивать. Я понимаю, что задела какие-то воспоминания и не самые приятные. Скажи, почему… — Селестина осеклась, увидев сжавшуюся Оливию.

— Без отца… — Оливия опять запнулась, — то есть без господина графа, все стало по-другому. Сейчас я думаю, что она вовсе не была плохим человеком, она думала о своих дочерях, а я уже начинала становиться обузой. И ни мне, ни им нельзя было… Потом меня выдали замуж. За совершенно незнакомого человека. Даже приданное за меня дали, хотя это было и необязательно.

— Кто стал твоим мужем?

— Муж помощник нотариуса при муниципалитете Вальшайона. Я раньше и слова-то такого не слышала — нотариус. Их гильдия была на другом конце города. Наверное, я была бы плохой женой. Ни стирать, ни готовить, ни убирать дом я не умела. Тогда не умела. Хотя, что там уметь в пятнадцать лет?

— Почему «была бы»?

— Наш брак длился недолго.

— Насколько недолго?

— Настолько, что сразу после свадьбы, я даже до своего нового дома не успела доехать… — Простите Ваша Светлость, я бы не хотела рассказывать.

— Но это было в Вальшайоне, — княгиня будто не слышала просящих ноток в голосе служанки, — как ты здесь оказалась?

— Баэмунд ведь заселен переселенцами с Севера, — уклончиво ответила Оливия. — Вот и мне он стал домом.

Княгиня вздохнула.

— Ладно, не буду тебя расспрашивать, хотя твоя история меня заинтересовала. У тебя оказывается, муж есть. Или был? Ладно, все. Больше не буду спрашивать. Понимаю. Как я уже сказала, любовь не может быть простой.

— Я не знаю, какой может быть любовь.

— А я вот знаю, — вздохнула Селестина, — точнее знала. Живу воспоминаниями при живом муже. Он или хамит или внимания не обращает. Князь. Мне просто муж. Или скорее непросто. И опять пьет.

— Арман говорит, что это только со стороны, кажется, что быть правителем легко. Мало кто понимает, что это, прежде всего ответственность. За княжество, за людей. Это трудно. Иногда выпить это нормально.

— Иногда? Иногда может и нормально. А мне вчера пришлось просить Фабриса, чтобы он не упоминал князя в приветственной речи. Чтобы Таранту не пришлось показываться на публике. Стыд-то какой! А еще и эта… — княгиня запнулась, — Валери!

Это слово она выплюнула с ненавистью.

— Ведь все всё знают. А ему и плевать. Ему на все плевать.

Оливия наклонила голову.

— Говорят, что в таких случаях надо делать вид, что ничего не происходит. Подобное неизбежно. Мужчины такими были всегда и всегда будут. Тем более мужчины, у которых власть. Так можно сохранить, если не любовь, то хотя бы семью.

— Что ты знаешь о любви? — раздражено бросила графиня.

— Вы правы ваша Светлость. Ничего.

— Скоро полдень. Надо начинать готовиться. Обед должен быть такой, чтобы гости его запомнили и не думали, что у нас тут провинция.

— Все равно будут думать. И чем больше мы будем стараться, тем больше нас будут считать провинциалами. Чем бы мы их не поразили.

— Читай дальше!

Оливия без эмоций раскрыла книгу и продолжила.

«Антуан поднялся с колен. Казалось, его лицо ничего не выражало. Но это впечатление было обманчивым. В его душе шла жестокая борьба и бушевал огонь. Это яркое пламя отражалась в глазах и заметив этот взгляд Памела вздрогнула. Сильнейшее чувство пронзило ее, и она спешно опустила глаза, чтобы Антуан не заметил этого.

— Я люблю вас, — хрипло произнес он, — и на этом свете нет ничего, что было бы сильнее моей любви. Как и нет ничего, что могло бы мне помешать быть с вами».

Селестина тыкала иглой в гобелен, почти не смотря на него. Жадно слушала, приоткрыв рот.

— И что нам делать?

Вопрос поставил Эрика в тупик.

— В смысле? Кому вам? И почему ты меня спрашиваешь? — Какой въедливый этот Николас. Хотя Эрику он запомнился именно, как «Неправильный». Эрик подавил в себе желание так его и назвать, что было бы неправиль… тьфу ты. Пусть будет Николас.

Несмотря на то, что спал вполглаза, справедливо полагая, что Жак с подручными в любой момент могут попытаться свести счеты, Эрик прекрасно выспался. Спать не тянуло, был бодр. Но чувства удовлетворенности не было. Когда дрался, то думать не надо было. А ночью подумал, взвесил свое положение, расстроился. Посчитал народ на нарах, прикинул шансы и понял, что они у него дохлые. Не хочется ему в этот цирк играть. Бежать надо. Но как?

— Вы же теперь главный.

Еще лучше. Эрик окинул взглядом камеру. Слабое утреннее солнце бросало бледные решетчатые тени на грязный пол. Его вчера вроде как мели, но грязный не от сора. Въевшиеся бурые пятна не убрать ни метлой, ни чем бы то ни было. Нары не мокрые, но независимо от времени суток, стылые. Не холодно. Сыро. «Артисты» распределились по деревянным клетям. Многие смотрели на него.

— Делай что хочешь. Я вам не бугор.

— Но вы вчера…

— Не понравилось, как со мной разговаривали.

— Тогда почему…

— Отвали, — рявкнул Эрик.

— Но как вас называть?

— Я же сказал Шепелявый, пойдет. Но ты даже не запоминай. Ко мне не надо обращаться. Ни тебе, ни кому-то еще.

Эрик поймал полный ненависти взгляд. Жак и троица его дружков кучковались в углу и зализывали раны. Все живы, у «Бати» и Сютреля опухшие носы смотрят в стороны. Вояки их них в таком виде не очень. Шпринка один ничего не стоит. Мелкий слишком. Наверняка это понимает, да и как его голову сквозь решетку Эрик просунул, должен запомнить. Как вытаскивали тоже. Вытаскивал уборщик, вместе с последним нападавшим, когда тот встал с пола. Шпринка потеряв весь гонор, тонко верещал и просил, чтобы побыстрее и осторожнее. И интересно, четвертый кто такой? Почему сначала в стороне стоял?