Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 142
— Впрочем, это не имеет значения, — сказала неожиданно моя женщина.
Вскочил, возмущенно вскричав:
— Не имеет значения?! Ты так думаешь?!
За окном за ее спиной снова было светлое небо умытого пригорода столицы. Но в моих ушах снова звучали раскаты грома и яростный шум волн, пытающихся опрокинуть скалу и пробить камни подо мной.
Молния. Огромная молния, разбивающая небо на две неравные части. Девочка в белом платье у обрыва. Она… улыбалась, стоя на краю…
Жена сжала мою руку, вырвав из тяжелых воспоминаний. Снова успокоила меня. Так как могла меня успокоить она после тяжелого дня или неудачной операции, это ни у кого не получалось. Просто грустный взгляд. Просто объятие хрупких белых рук. Боль как будто становится меньше или просто делится на двоих.
— Прости, я совсем другое хотела сказать! — виноватый взгляд.
Я молчал. Жена смущенно потеребила рукав свободной рукой — другой продолжала обнимать дочурку, по-прежнему внимательно смотревшую на нас большими и серьезными глазами.
— Разумеется, причина, по которой мой любимый мужчина выбрал профессию врача, важна! Но…
— Но?..
— Если сравнивать причину и последствия твоего решения, то, на мой взгляд, последствия важнее. Ты спасаешь людей — это самое важное! В прошлом, в настоящем и в будущем. Ты лечишь и богатых и бедных. Стал знаменитым врачом. И все же часть своей выручки тратишь, чтобы сделать возможными операции для бедных людей, — Митико нежно улыбнулась мне. — Мой муж — замечательный человек! Поэтому я не слишком-то и думала о причине. И прежде не спрашивала, почему ты захотел стать врачом.
— Вот как…
Ее слова меня успокоили. А то временами родственники ворчали, что я слишком много денег трачу на благотворительность, на чужих мне людей. Не все, конечно, но находились. Чужие люди тоже не всегда понимали. Некоторые просто считали, что я мечтаю стать знаменитым такой ценой. Иногда последние пускали гадкие слухи. Но жена ни разу не высказывалась по поводу моих трат. Я не понимал, что же она чувствует и думает на самом деле, поэтому волновался. Впрочем, сегодня я понял, что она и в этом поддерживает мои стремления. А деньги… да у нас их было достаточно, чтобы я мог поделиться с кем-то еще.
Юмэ неожиданно заплакала.
— Кажется, юная принцесса хочет завтракать, — улыбнулся им.
Жена улыбнулась, а девочка…
Девочка, вытащив палец изо рта, плакать перестала и как будто посмотрела на меня обиженно. Да вроде не за что еще ей дуться на меня.
Отпил кофе, который уже немного остыл.
Обычно вкус этого напитка горький, но сегодня я совсем не чувствовал его вкуса. Даже недоуменно в чашку заглянул, не насыпал ли я на дно что-нибудь другое, задумавшись. Нет, цвет был именно тот. Запах… запах, как запоздало заметил, тот самый. Просто… просто сегодня в моем сердце воскресли воспоминания о Камомэ-тян. Много воспоминаний…
— Я, пожалуй… — поднялся и замялся, смущенный.
— Хочешь покататься? — улыбнулась Митико.
— Да! — торопливо выдохнул я, — Пожалуй, да.
— Отдыхай, — улыбнулась жена.
Она, похоже, поняла, как мне страшно сегодня смотреть на небо после бури.
Торопливо ушел переодеваться, вооружился велосипедом и сбежал.
Минут через пятнадцать езды по окрестностям мне позвонила медсестра из нашей больницы, моя ученица:
— Такэси-сэнсэй, авария произошла. Девочка выбежала на дорогу и…
— Хорошо, я приеду, — оборвал ее я.
Постояв в задумчивости, вызвал такси и отправился в больницу вместе с велосипедом.
Все-таки, мне в чем-то повезло. Ни меня, ни кого-то из близких никогда не сбивали машины. А еще я мог успеть ей помочь. Той девочке. Хотя бы одной.
Однажды, когда случилась ужасная буря — над морем и в моей душе — я увидел стоящую у обрыва Камомэ. В тот день, хотя я был ужасно напуган, я впервые перестал волноваться о себе и задумался о ком-то другом.
В тот день я умолял ее отойти от края. Но ветер шумел так сильно, ливень так ужасно молотил по камням, делая их ужасно мокрыми и скользкими, что она, кажется, совсем не расслышала меня. Или, может, не хотела слышать?.. Но тогда… вдруг тогда?..
Я подбежал к этой тупице, схватил за руку и оттащил подальше от обрыва. Идти по мокрой скале было тяжело. Ветер, казалось, торжествующе взревел, желая отдать морю не одну, а сразу две добычи. Но я не хотел отдавать этой буре ее! Я упорно шел, сдуваемый жуткими порывами обратно, снова к краю, близко к краю. Досадовал, что такой слабый. Правда, сегодня досадовал от того, что могу не успеть оттащить ее. Ее рука была такая холодная! Боялся, она заболеет от холода и дождя. Я тащил ее, тащил, а ветер упирался и пытался скинуть нас с обрыва. Обоих.
Потом мы стояли под морской сосной, сгорбленной, невысокой, пропускавшей из-под редких ветвей и хвои почти все ледяные струи. Девочка спокойно стояла, смотря куда-то вперед. Даже когда я решился отпустить ее руку. Как будто и не заметила!
— Ты дура? — проворчал я, не дождавшись никакой реакции, — В такую бурю опасно ходить у обрыва!
Незнакомка улыбнулась — и мне от ее беспечной улыбки стало еще холоднее. И вообще эта улыбка была безумной в таких обстоятельствах!
— Мне все равно, — спокойно призналась девочка.
Снова схватил ее запястье.
Наконец-то появились эмоции на ее лице! Погрустнев, она попросила:
— Отпусти мою руку!
Возмутился:
— Ни за что! Всего один лишний шаг — и твоя жизнь может закончиться!
— Моя жизнь уже закончилась, — почему-то спокойно произнесла девочка.
Мне стало грустно от ее слов и реакции. И вообще я не мог ей поверить. Вот, она дошла сюда в такую бурю — и ее не сдуло! И, хотя ее рука была холодной, она стояла передо мной. Тихо дышала.
— Но почему?..
— Я заболела.
Как я?..
Встретить кого-то с такой же бедой было неожиданно. И больно. И я вдруг понял, что я не один такой, кому в этом мире не повезло. Впервые заметил кого-то другого. И я не знал, что ей говорить теперь. Я даже сам себе помочь не мог.
Она, пользуясь моим замешательством, вырвала свою руку.
— Я тяжело заболела, — равнодушно произнесла девочка, — Поэтому мне все равно, что может случиться потом! — и она выскочила из-под худого прикрытия скрюченных ветвей.
Дождь еще лил. И обрыв был недалеко. Я должен был схватить ее, но…
Девочка, раскинув руки, словно хотела обнять эту сосну, прошлась, кружась, под струями дождя. И вдруг… она запела.
В ее песне не было слов. Только ее голос. Но ее голос проник в мое сердце, заставив замереть. А она пела. Пела и дождь почему-то ей не мешал. Только девочка и ее песня. Песня, спетая под аккомпанемент бури. Песня, рожденная среди громовых раскатов. В софитах загорающихся и раздирающих мрак молний. Странная песня, пробирающая до глубины души… Белое пятно платья, которое яростно трепал ветер, которое выделялись на фоне потемневшего воздуха и почерневшей воды. Нежно-белое на фоне бугристой темной скалы. Нежно-светлое у заскорузлой старой-старой сосны. Раскаты грома и отблески молний сливались с песней девочки, рождая какую-то диковинную мелодию…
Ни до того дня, ни когда-либо после, я не слышал столь красивой и столь необыкновенной песни!
Сегодня снова разыгралась непогода. Поздняя ночь. Хотя сегодня я хотя бы успел вернуться домой. Шел из такси, продуваемый лютым ветром. Шел, промокший от ледяного дождя.
Но в ушах снова звучала ее песня, делая мой путь светлее. Песня девочки, дерзнувшей петь в сердце бури…
Горячей ванне не растопить замерзшего сердца. Чистой воде — пусть даже меня сегодня пустили погреться в ванной первым — не отмыть боли с души.
Иногда меня преследуют бури. Но порою из глубины бури звучит ее песня. Лишь воспоминание о ее песни. Лишь осколок старой мечты.
В кухне я снова не чувствовал вкуса и запаха кофе.
— Скажи, Такэси… — Митико внезапно появилась возле меня и крепко обняла, — В то утро, когда захотела родиться Юмэ, что ты делал так долго в саду?