Моя пятнадцатая сказка (СИ) - Свительская Елена Юрьевна. Страница 147

Мы какое-то время смотрели друг другу в глаза, а потом, сделав усилие, я отвернулся и пошел домой. Точнее, пошел к тому врачу, который хотел попытаться сделать для меня чудо. Хотя бы попробовать.

— Постой! — отчаянно прокричала она.

— Что? — я снова к ней повернулся.

— Это… знаешь… — и она смущенно запнулась, опустив голову.

Не хотела мне говорить, где она живет? У нее такие злые родители? Или… она не хотела расстраивать меня, признавшись, что не дождется? Вдруг она была уже уверена?

— Ты… — девочка робко посмотрела на меня, потом, оживившись, выдохнула: — Ты ведь не сказал свое имя! Когда ты вырастешь… а люди меняются, вырастая… как я узнаю тебя, если не знаю твоего имени?..

Или ты просто подумала, что даже если я выздоровею, то я изменюсь и больше не приду?!

Обидно стало. До боли в сердце обидно! Так и сжалось от горечи что-то внутри!

На она смотрела на меня с надеждой. Эта девочка, подарившая мне мечту. И я уже обещал ей, что я вернусь. Что я постараюсь ее мечту исполнить. И она заметно обрадовалась моему желанию помочь. Даже если сейчас мы расстанемся насовсем. Даже если я не вернусь… или я просто не успею вернуться. Она как будто знала чего-то такое, чего не знал я.

Но она мне верила.

И я притворился, что поверил, что она мне верит. И, заставив себя улыбнуться, сказал ей:

— Я — Такэси. Такэси сделает самолет. Такэси назовет его «Песней чайки» или «Чайкиной мечтой».

— Хорошо, — Камомэ счастливо мне улыбнулась, — Я буду ждать, когда ты вернешься, Такэси.

Только грусть мелькнула в ее темных глазах.

Я заставил себя отвернуться и ушел.

То есть, я сделал несколько шагов и обернулся.

Она стояла на том же месте, зябко обнимая худые плечи.

— Дождись меня, Камомэ! — прокричал я, — Такэси сделает тот самолет!

Даже если Камомэ никогда не сможет подняться на нем.

— Я верю тебе! Иди! — грустно улыбнулась она, — Тебе нельзя еще больше заболеть.

— И ты не смей болеть! — сердито проорал я, — Иди погреться домой!

Как будто это могло что-то изменить!

— Я приду погреться домой, — тихо сказала она.

Кажется, именно это сказала она.

А я отвернулся, чтобы она не видела моих слез.

Я же обещал ее поддерживать. Но я не мог не плакать, думая, что ее здесь не будет, когда я вернусь. Впрочем, на моей спине глаз не было, а я старался ровно идти, и голову подняв. Закусил до крови губу.

Я же обещал. Я же обещал ей, что вернусь!

Пусть она верит.

Хотя бы последние свои дни и часы пусть она верит, что я однажды вернусь. И в небо однажды взлетит наш самолет.

Я…

Мне безумно больно, но я должен стать смелым.

Я должен уйти, будто я смелый сейчас.

Нет, не так.

Я должен сейчас уйти, чтобы исполнить ее мечту.

Я же…

Я ей обещал!

— Папа! Папуля! Ты в порядке или нет? Мне скорую вызвать?

Сдать врача скорой? Придумает же!

Но голос моей малышки вырвал меня из тех мрачных воспоминаний.

— Тогда я побежала скорую вызывать! — припечатала она.

— Что?! — вскочил я с закрытого унитаза.

— Ну, тебе же плохо. Сидишь там долго и молчишь. Вообще меня не слышишь!

Я… ее не слышал? Совсем задумался! Но, впрочем, у меня остался еще кто-то, кого я могу защищать. Хотя б от лишних волнений.

— Погоди же! — я все же в тесный коридор вышел, — В порядке я! В полном порядке я!

И столкнулся с укоризненным взглядом моей малышки.

— Это хорошо, что с тобой все хорошо, — серьезно произнесла она, внимательно смотря на меня.

— Ох уж упрямый ребенок! — сорвалось с моих губ

Сам смутился, что внезапно обругал ее.

— Но я же твоя любимая дочь? — коварно улыбнулась девочка.

— Разумеется, — улыбнулся ей.

Юмэ счастливо рассмеялась.

— Значит, мы полетим на самолете в путешествие?

Остатки моего самообладания улетучились. И я кинулся бегом из дома. Подхватил мой велосипед. Уехал, куда глаза глядят.

От дочки подальше. От жутких ее просьб. Туда, где самолеты не летают. Я не взлечу на самолете ни за что! Я же обещал Камомэ, что в небо мы поднимемся вдвоем! Я только ей обещал. И ничего сделать не смог.

Отъехав далеко от дома, за чертой города остановился. Поднял глаза к небу. Небо сегодня было чистым. Только над этим местом, над этим городом чайки не летали. И к лучшему. Я и ту, умершую, забыть не смог. И я никогда не смогу забыть Камомэ.

Я люблю мою дочь, но я правда не смогу подняться с нею в небо на самолете! Я не хочу с нею взлетать!

— Знаешь, Камомэ… — сказал я тихо, смотря небо, — Иногда мне тоскливо до жути. Ты больше не можешь умереть. Ты уже умерла. Может быть, там ты уже не чувствуешь боли. А я вот все еще живой. Мне до сих пор приходится жить. Но вспоминать о тебе, встречать всплывающие эти воспоминания так больно!

Вздохнул.

Машин пока не было, и я мог спокойно стоять и говорить с ней. Не знаю, зачем я говорил это вслух. Но молчать уже не мог.

— Знаешь, Камомэ… В тот день, когда я вернулся, я стоял и кричал. Я звал тебя. Два часа как дурак стоял у обрыва и звал тебя! В это время ты могла летать надо мною, но сделала вид, что не слышала меня. Или это была не ты?..

Небо молчало. Лишенное белых птичьих крыльев.

— Знаешь, Камомэ… — продолжил я, — Иногда, оставшись в одиночестве, я плачу. Я спрашиваю у судьбы: «Почему?!», раз за разом задаю небу этот бессмысленный вопрос, как будто там кто-то может еще услышать меня. Но, если честно… кажется, я понимаю причину твоего молчания. Ведь ты умерла. Ты уже умерла. Ты уже могла петь в небе, но побоялась признаться в этом живому человеку.

Из груди моей вырвался новый вздох.

— Знаешь, Камомэ… я иногда задаюсь вопросом… а ты меня до сих пор помнишь?.. Помнишь тот один день нашей короткой юной дружбы? Ты уже успела облететь вокруг света, как и хотела? Все-все успела уже увидеть? Или так и не решилась отойти далеко от своей родной деревни?.. Может, ты все еще где-то там, но все еще боишься?..

Я оставил велосипед и устало сел на край дороги. Устало взглянул на небо.

— Знаешь, Камомэ… я все еще хочу вернуться на берег моря, к тому обрыву. Я мечтаю еще хоть раз услышать твою песню. Я до сих пор не смог ее забыть. Только… я теперь боюсь. Я до сих пор боюсь, что ты не ответишь мне, если я еще один раз приду к обрыву и снова буду звать тебя, — сжал рубашку на груди. — Боюсь, мое сердце во второй раз не сможет этого перенести. Хотя… знаешь, Камомэ?.. Благодаря тебе и твоей вере в меня я стал сильным. Я смог стать сильным! Жаль… мне очень жаль… я так и не смог сделать ничего для тебя. Я не выполнил моего обещания, Камомэ. Мне очень жаль, что я не сдержал его.

Ладонями лицо закрыл. Даже шум машины вдалеке, приближающейся ко мне, меня не пугал. Да и в стороне я сижу. И просто… не пугал.

Снова заговорил, словно она могла меня расслышать:

— И, знаешь, Камомэ… у эскимосов есть странное поверье: они уверены, что душа умершего превращается в чайку. То есть, если они правы, то у людей после смерти все-таки появляются свои крылья. Может, когда-нибудь мы вдвоем уже сможем подняться в небо? И я смогу сказать тебе: «Прости, я не исполнил твою мечту!». Но, может… если я смогу… если все после смерти смогут стать чайками, то вдруг и я смогу подняться в небо с тобою вместе?.. Я не жду твоей песни. Не надо мне петь, Камомэ. Я этого, правда, не стою. Я только лишь хочу извиниться.

Под моими ладонями потекли полоски горячие.

Прогудела, проезжая машина. Нет, остановилась.

— Вам помочь? — голос молодой, ладонь чья-то плечо робко тронула. — Может, я скорую позову?..

— Нет, — смущенно улыбнулся молодому мужчине. — Все в порядке. Со мной, правда, все в порядке. Я просто вспомнил одну девочку. Подругу моего детства.

Он с грустной улыбкою кивнул: сам тоже кого-то уже провожал. И попросив меня быть осторожным, все же вернулся в машину к своей юной спутнице и уехал. Хотя бы они уезжали вдвоем. Хотя они тоже не умели летать.