Чаганов: Москва-37 (СИ) - Кротов Сергей Владимирович. Страница 15

«Представил называется… звучит как: выпускник вуза съездил за границу за шмотками и получил тёплое место, пользуясь благоволением высокопоставленного знакомого. Ещё и улыбается, гад… Однако, если плюнуть на это, то какая уникальная возможность открывается передо мной: могу сейчас сказать всем гражданам Союза напрямую всё что пожелаю»…

Поднимаюсь с кресла и делаю шаг в проход, Кольцов снизу вверх протягивает мне микрофон и ободряюще, как припадочный, мелко трясёт головой.

– Желаю миллионам наших радиослушителей… – Начинаю я фразу, не имея ни малейшего понятия чем её закончить.

У Кольцова от удовольствия затуманились глаза. В моей голове идёт лихорадочный поиск подходящего текста или хотя бы лозунгов к этому Первомаю. Дело в том, что они перед каждым праздником утверждается в Политбюро. Это только кажется, что лозунги из года в год одни и те же, а на самом деле перед майскими праздниками за каждый – идёт борьба: на какое место в списке из сорока призывов поставить – «Да здравствует мировая революция»?

«А вдруг такое словосочетание уже не в тренде и вместо используют нечто иное? Лучше в эти тонкости не влезать, тем более, что в последнее время по причине страшной занятости не мог регулярно следить за партийной печатью. А что если»…

– … желаю всем нам, мобилизовать все силы на борьбу с фашизмом. Я – хоть и далёкий от политики человек, но понимаю, что Гитлер и его союзники на Западе и Востоке готовят новый передел мира путём захватнической войны. Япония готовится напасть на Китай, Германия – поглотить Австрию и захватить Чехословакию, но понятно, что основная их цель – СССР.

Перевожу дыхание.

– Что можем сделать мы, молодёжь, рабочие и инженеры, для отпора врагу? – Копирую интонации своего интервьюера. – Надо больше работать, каждому на своём месте, чтобы дать нашей армии всё необходимое для будущей войны. Поэтому предлагаю – в третьей пятилетке перейти с шестидневной на семидневную неделю…

– Спасибо, товарищ Чаганов! – Кольцов пытается вырвать у меня микрофон, цепляется за провод и я вижу за его спиной из двери радиорубки, расположенной за пилотской кабиной, выскакивает обрывок микрофонного кабеля.

«Прохвостом перед всей страной решил меня выставить?… А может и не ты, а кто-то другой, кому выгодно замазать выдвиженца Кирова чёрной краской… но, в любом случае, лови ответку»!

– И ещё одну… мысль хотел бы донести до… – оба пыхтим и тянем микрофон на себя. – миллионов радиослушателей: необходимо… усилить борьбу с троцкистами – агентурой… фашистов в нашем тылу…

– Отдай микрофон… – читаю по губам Кольцова, который делает мне страшное лицо.

Толстой со спутницей прилипли к окну и разглядывают праздничную Москву, девушки-штурмана сверяют по карте курс, оператор, спиной к нам, медленно ведёт камеру, делая панораму.

– … но это очень важно… – продолжаю валять Ваньку.

– «Ложи трубку!» – Кричат взбешённые глаза моего оппонента.

– Я понял! – Выдыхаю журналисту в лицо, так что круглые стёкла его очков запотевают. – Троцкистов защищаешь, гражданин Кольцов. Так значит тот эпизод со статьёй не был случайным!

Наш «шоумен» в 1923 году в бытность свою редактором «Огонька» на трёх страницах напечатал панегирик Троцкому. Оля, подчищая литературу в Пашиной квартире, нашла эту статью на антресолях и дала мне её почитать.

– Товарищ Кольцов, – кричит его помощник, высунув голову в коридор. – связь прервалась!..

Мой противник кидает микрофон и опрометью бросается назад, как пуля проносится сквозь «кокпит», малый пассажирский салон и скрывается в туалете, что находится как раз напротив радиорубки.

– Товарищ командир, – торжественно вещает второй штурман. – через две минуты Красная площадь.

– Михаил Ефимович, – стучит в дверь туалета помощник. – Красная площадь, вам пора идти на «Голос с неба» (громкоговорительная установка для трансляции звука на землю).

«Боюсь, что ему сейчас не до этого».

В эту секунду «Максим» снижается и проходит над Историческим музеем, а на площадь, оставляя за собой сизый дым, уже вступили танки…

Спустившись по крутому трапу, немногочисленные участники полёта ждут в тени гигантского крыла появления знаменитого пилота, как поклонники – явления своего кумира. Наконец, в двери самолёта показывается атлетичная фигура Громова, он передаёт кожаную куртку проводнице, снимает фуражку и предстаёт перед нами на трёхметровой высоте в отлично сшитой тёмносиней двойке из английской шерсти, белой сорочке и голубом галстуке, вызвав восторженные аплодисменты у пассажирок и завистливые взгляды пассажиров.

– Спасибо, Михал Михалыч! Спасибо за незабываемый полёт! – Несётся ото всюду.

Громов легко спускается вниз, ни разу не притронувшись к перилам трапа, и начинает терпеливо и доброжелательно обмениваться рукопожатиями или просто парой слов с собравшимися.

– Товарищ Громов, – выступаю я из-за огромного с человеческий рост колеса шасси самолёта, заметив что он прощается с последним поклонником. – найдётся у вас для меня четверть часа – есть серьёзный разговор?

– Разумеется, – улыбается лётчик. – я и сам, по правде сказать, хотел с вами поговорить об одном деле. (Громов поглядывает на ручные часы). А что если нам, Алексей, совместить приятное с полезным. Предлагаю отобедать в ресторане «Гранд-Отель». Не слышали? Поедем-те, не пожалеете: таких говяжих отбивных как там по всей Москве не сыщешь.

– С удовольствием, – в животе предательски заурчало. – только я машину отпустил…

– Так поедем на моём «Форде». – Стучит меня по плечу собеседник и лукаво подмигивает. – Кольцова с собой возьмём?

«Неужели видел наш армрестлинг? Со своего места – вполне мог. Надеюсь, что ничего не слышал».

– Пусть раны зализывает. – В тон отвечаю я. – Сейчас позвоню в отдел, чтоб знали, где меня искать…

– Тут меня убеждать не надо, Алексей, – Громов с удовольствием делает глоток красного вина из бокала. – каждый дополнительный килограмм топлива удлиняет полёт на один километр, а каждый килограмм облегчения веса самолёта – на три километра. Я двумя руками голосую за это: шутка ли, экономия в сорок килограмм за счёт твоей радиостанции. Вот только успеешь ли ты хорошо испытать её? До вылета – полтора месяца.

Мы сидим за столиком в общем зале ресторана у дальней стены рядом со стойкой, по обеим сторонам которой тяжёлые бархатные портьеры скрывают входы в отдельные кабинеты. Рядом снуют официанты, забирая готовые заказы, а прямо над нами свисает на толстой пятиметровой бронзовой цепи хрустальная люстра (ресторан по высоте занимает два этажа здания). Стены отделаны серым мрамором, потолок золочёной лепниной, а сверху, с хоров, доносятся негромкие звуки скрипки.

Лучшие места у высоких окон и в открытых ложах верхнего яруса оказались уже заняты, либо зарезервированы: в глазах рябит от рубиновых ромбов в петлицах и золотых звёзд на рукавах. Я сижу лицом ко входу и вижу входящих и выходящих: вон, в окружении большой компании, в ложу на втором этаже проследовал Андрей Николаевич Туполев, чуть позже, с высокой статной дамой, ресторан покинул Люшков.

«Стоп! Как это – через полтора месяца? Я точно знаю, что Громов полетел в Америку в июле. Прямо сейчас у меня перед глазами фотография из июльской „Правды“: „полковник Громов показывает на глобусе маршрут перелёта“. (Мы с Олей, готовясь к нашему хронопутешествию, записали в память несколько экземпляров старых газет, в основном праздничных выпусков, что чудом сохранились на антресолях в её квартире). Это Чкалов полетел в июне»!

– Полтора месяца – срок, конечно, короткий, – вымакиваю корочкой хлеба жирный сок от отбивной. – но мы попытаемся…

В ресторан врывается Чкалов, преследуемый встревоженным метрдотелем, и обводит глазами зал в поисках свободного столика. Не найдя такового, направляется в нашу сторону, крутя головой по сторонам.

– Я же говорю вам, Валерий Павлович, – гнусавит сзади работник общепита. – ни одного свободного места…