Среди свидетелей прошлого - Прокофьев Вадим Александрович. Страница 30

Но даже при этих условиях, не применяя никаких приемов графического анализа и основываясь только на общем зрительном впечатлении, сенатские секретари не пришли к тем выводам, каких ожидала от них следственная комиссия. Мнения разделились. Шестеро не нашли сходства в общем характере почерка записки и почерка Чернышевского, хотя порознь и отметили похожесть отдельных букв. Трое при этом указали на совпадение букв: ж, з, б, д, л, р, я, т; двое — букв: ж, з, б, Д, к и один — букв: Ж, з, Д, р, В. Оставшиеся два секретаря также заявили, что в почерках есть разница, но тем не менее пришли к выводу, что записка все-таки принадлежит Чернышевскому, якобы писавшему ее умышленно «извращенным» почерком. Свой вывод они основывали на внешнем сходстве букв Ж. з и «одинаковом способе писания» (что тут имелось в виду — неизвестно) букв л, я, ъ.

Вряд ли эксперты потрафили господам сенаторам. Уж больно итоги неубедительны! В самом деле, шестеро секретарей из восьми (75 процентов) не признали сходства почерков, а следовательно, и авторства Чернышевского. И только двое хотя и установили то же самое, аргументировали выводы так, как угодно было начальству: почерк не похож, но извратил его сам обвиняемый. Чтобы установить общее мнение экспертов, следовало из букв, в которых каждый из них порознь находил сходство с почерком Чернышевского, отобрать лишь те, в которых устанавливали сходство все эксперты вместе.

Однако сенат, пораздумав над итогами экспертизы пять дней, остановился на решении весьма странном. При выявлении «согласного мнения» экспертов сенаторы не отбросили несовпадающие буквы, а, наоборот, сложили все буквы, сходство которых указал каждый эксперт в отдельности. Но — увы! — и такой трюк не помог. И в этом случае число букв, якобы написанных рукой Чернышевского, составило меньше половины всех имеющихся в записке. Не радовал и вывод всех секретарей об общем несходстве почерков… Тут как ни складывай, как ни вычитай, по-своему не вывернешь! Но господа сенаторы не смутились. Они «провели» свою (оставшуюся в тайне!) «экспертизу» и установили, что «и в отдельных буквах сей записки и в общем характере почерка (!) есть совершенное (!!) сходство». А посему Чернышевского оставить заключенным в крепости.

И Чернышевский остался в крепости. А в делах похоронили его экспертизу — строго научную, необыкновенно точную и неоспоримую.

Чернышевский исследовал отношение высоты отдельных букв и элементов, их составляющих, к высоте строки, а также угол наклона элементов букв к горизонтальной ее оси. Вот как, например, описывает он букву и в своем почерке: «Парная черта обыкновенно бывает слишком высока перед второю; расстояние между ними вверху очень часто бывает слишком мало сравнительно с нижнею частью». Рассматриваются и способы соединения букв: «Почерк очень часто прерывается, гораздо чаще, чем в обыкновенных почерках; эти обрывы бывают между прочим на буквах и, л, л…»

Фальсификатору, замечает Чернышевский, было трудно добиться сходства с почерком, «дикая своеобразность которого режет глаза». Ему пришлось бы вместо свободного движения рукой вырисовывать буквы. А это тотчас можно распознать с помощью сильной лупы или микроскопа: изменится характер нажима. И Чернышевский даже делает рисунок в своих показаниях, поясняя, как будет выглядеть под микроскопом свободно написанная и вырисованная буква А. Этот же аргумент говорит и против того, что сам Чернышевский умышленно изменил свой почерк.

Экспертиза Чернышевского завершается четкими выводами:

«…Я утверждаю, что почерк приписываемой мне записки:

1) не имеет сходства с моим почерком и относится к почеркам совершенно другого характера;

2) что он не есть ни ломаный почерк, ни вырисованный почерк, т. е. что неизвестное лицо, писавшее эту записку, писало ее свободным и быстрым движением руки;

3) что я, как бы ни старался, не мог бы написать так ровно».

«Я не изучил специально правил распознавания почерков, потому привожу лишь отрывочные сведения…» — замечает при этом Чернышевский. Однако в своей экспертизе он самостоятельно пришел к тем методам, которыми пользуется современная криминалистика.

— Смотрите, но не трогайте! — провозгласил один из сенаторов, протягивая Чернышевскому какую-то бумагу. Новая фальшивка, долженствовавшая хоть как-то подправить дела с неудачей «карандашной записки», — это было якобы «найденное» Костомаровым «за подкладкою саквояжа» письмо Чернышевского некоему «Алексею Николаевичу». К поэту Плещееву — так расшифровали адресата судьи.

В письме опять-таки речь о печатании прокламаций, упоминается станок, якобы имевшийся у самого Плещеева, и говорится о группе молодых людей (среди них назван и Костомаров), которые взялись размножить воззвания. Любопытно, что Чернышевский, словно подтверждая характеристику, данную ему Костомаровым в «письме к Соколову», пишет мнимому Алексею Николаевичу: «Мы не могли не воспользоваться таким удобным случаем напечатать свой манифест, тем более что в случае неуспеха самая большая доля ответственности падает на них самих» (то есть молодых. — Ред.). Трус и подлец не удержался и плагиировал самого себя!

Чернышевский отверг письмо и заявил, что если поставленное под текстом «Черн…» обозначает его подпись, то документ подделан.

В дальнейшем, подробно разбирая содержание «документа» и сопоставляя его с другими свидетельствами Костомарова, Чернышевский проницательно делает вывод о том, что появление «письма к Алексею Николаевичу» вызвано появлением в ходе процесса разного рода обстоятельств, которых не предвидел Костомаров при своих прежних показаниях и в «письме к Соколову». Чернышевский утверждал, что и по содержанию и по характеру почерка письмо не может быть приписано ему. Между прочим, господин автор письма выдал себя и тем, что сделал грамматическую ошибку (грамматическая ошибка у преподавателя гимназии, писателя и редактора Чернышевского!): слово «некогда» (нет времени) написал через ъ — «нъкогда» (то есть когда-то, в давние времена). Письмо есть подлог, решительно заявляет Чернышевский и требует, чтобы ему была дана возможность сличить оное с бумагами, писанными им самим, а также с бумагами, писанными Костомаровым. Имя фальсификатора названо прямо и точно.

И сенат спасовал. «Таковое домогательство Чернышевского» признается незаконным. А экспертизу опять поручили сенатским секретарям. На сей раз, чтобы не попасть впросак, эксперты долго не раздумывали, порознь не расходились и отдельных букв не сличали. Просто написали коротенькое заключение, в коем указали, что «как сие письмо, так и означеные бумаги (то есть бумаги Чернышевского. — Ред.) писаны одною и тою же рукою».

Через три с половиной десятилетия экспертизу сенатских секретарей убедительно опроверг человек, от революции далекий, философ-идеалист, публицист и поэт Владимир Соловьев, которому, по его словам, «случилось ближе познакомиться (по некоторым документам) с делом Чернышевского».

«Что касается до… мнимого письма Чернышевского к Плещееву, — пишет В. Соловьев, — …то были спрошены в качестве экспертов… сенатские секретари!.. Между моими хорошими знакомыми есть несколько лиц, бывших сенатскими секретарями, …но они решительно отрицают какую-нибудь свою прикосновенность к искусству распознавания почерков и различения поддельного сходства от действительного тождества… Такая экспертиза была сочтена достаточною для признания подлинности письма и для осуждения Чернышевского!»

Указывая далее на бросающиеся в глаза «неправдоподобное содержание письма и выбор адресата» (а это, кроме Третьего отделения и сената, бросалось в глаза всем, кто знакомился в делом), Соловьев резонно замечает: «При предположении подлинности письма оно было уликою против Плещеева столько же, сколько против Чернышевского. Между тем Плещеев никакой ответственности не подвергся. Ясно, что ни в III отделении, ни в сенате подлинности этого письма не верили».

В самом деле, если б верили, разве оставили бы на свободе человека, который был в курсе революционной деятельности и планов Чернышевского, да к тому же имел собственный нелегальный печатный станок? А Плещеева не тронули. Не тронули, хотя он и на допросе и впоследствии (даже после смерти Чернышевского!) публично отрицал подлинность письма.