Среди свидетелей прошлого - Прокофьев Вадим Александрович. Страница 37

Он разговаривал только по необходимости и никогда за работой. Если к нему обращались в неурочное время, он попросту не отвечал. И только субботний вечер профессор выделял для отдыха. Отдыхал он большей частью в Итальянской опере.

Прошли 1849, 1850 годы. Весной 1851 года был готов к печатанию первый том «Истории России».

Сергей Михайлович не бил в литавры, он хотел как можно скорее сдать книгу в университетскую типографию. Но попечитель московского учебного округа Назимов вовсе не желал, чтобы такое «событие» прошло незамеченным. Как-никак, а его «попечительством» создается труд, споспешествующий прославлению российского самодержавия. Назимов был уверен, что писать российскую историю — это то же самое, что воссоздавать историю царствований. Ведь именно так писал Карамзин.

Назимов с восторгом посоветовал Соловьеву посвятить сей труд императору Николаю I. Это так просто, нужно лишь написать ходатайство, а он, Назимов, днями едет по делам службы в Петербург и, конечно же, получит «высочайшее соизволение».

Соловьев колебался. Он давно уже убедился, что Николай инстинктивно ненавидел просвещение, как поднимающее голову людям, дающее им возможность думать и судить, тогда как он (Николай. — Ред.) был воплощенное «не рассуждать». Когда Николай I умер, Соловьев смог сказать о нем только, что «Все, начиная с самого верха, стремились выйти из положения, созданного Николаем».

Но, с другой стороны, разве Соловьев отрицает монархические начала, просвещенную монархию, правящую, опираясь на народ?

О «просвещенной» во времена Николая Палкина не приходится и думать, а вот подумать о судьбе работы, которой давно уже решил он отдать всю жизнь, нужно. И Соловьев скрепя сердце написал ходатайство.

А много лет спустя весело рассказывал, как министр просвещения Ширинский-Шихматов отказался просить «соизволения», так как труд еще не закончен, имеется в наличии всего лишь один том.

— Когда кончит сочинение, тогда доложу!..

Но умер император Николай, умер и министр.

Еще несколько министров сменилось на «ниве народного просвещения».

А Соловьев сидел в архиве. Все за тем же столом. И уже десятки тысяч архивных документов были положены и сняты с его стола.

Том за томом. 30 лет. 29 томов.

Жизнь подходила к концу, а архивам не было конца-края. Соловьев уже не ездил в оперу. Ему уже невыносимо трудно стало подниматься с постели в семь утра. Но он спешил так, как не торопился четверть века назад.

Сдало сердце, болела печень. Врачи требовали бросить все и ехать на курорт. Тогда он не стал приглашать врачей. Его главной болезнью стала боязнь, что он не успеет окончить «Историю России».

29-й том ее вышел после 4 октября 1879 года.

А 4 октября 1879 года Сергей Михайлович Соловьев умер.

«29 томов его „Истории“ не скоро последуют в могилу за своим автором. Даже при успешном ходе русской исторической критики в нашем ученом обороте надолго удержится значительный запас исторических фактов и положений в том самом виде, как их впервые обработал и высказал Соловьев: исследователи долго будут их черпать прямо из его книги, прежде чем успеют проверить их сами по первым источникам».

Эти слова Ключевского верны и по сей день.

РАССКАЗЫВАЮТ ГЕРБЫ

В некоторых архивах, рукописных отделах публичных библиотек можно встретить роскошное издание — «Общий гербовник дворянских родов». Он покоится в дубовом ларце, каждое изображение герба, выполненное тщательнейшим образом, проложено тонкой рисовой бумагой, драгоценный переплет, богато украшенная застежка.

Этот «Гербовник» показывают экскурсантам, иностранным посетителям. Он ценится как редкий памятник полиграфического искусства. Но уже давно к нему не прикасались руки исследователя. Это на первый взгляд и понятно. В наше время генеалогией интересуются только историки. В Советском государстве нет сословных предрассудков, нет расовой дискриминации, а значит, и отсутствует необходимость копаться в генеалогических материалах, выяснять происхождение предков. У нас одним из первых декретов советской власти были отменены всевозможные титулы князей, графов, баронов, дворянские звания и т. п. Естественно, что отпала и необходимость в изучении генеалогических ветвей того или иного рода, почему-либо претендовавшего на «благородное происхождение» или титул.

И генеалогия, как вспомогательная отрасль исторической науки, зачахла, а это повлекло за собою и падение интереса к таким вспомогательным историческим дисциплинам, как геральдика, сфрагистика (наука о печатях).

А может быть, и действительно геральдика, сфрагистика — это уже отжившие отрасли науки? Может быть, с исчезновением тех классовых, социальных условий, которые их породили, эти дисциплины должны умереть, сохранив по себе лишь память как об этапе развития исторической науки?

Не раз нам приходилось слышать: «геральдика» — это «разрисованное, символическое прошлое русского дворянства», и если кто и может им интересоваться, то разве только коллекционер, но не серьезный ученый.

Но это не так. Геральдика и сфрагистика не мертвые науки.

Архивистам приходится очень часто сталкиваться с геральдической символикой, и очень часто она позволяет уточнить истину, поставить на место ту или иную историческую деталь, факт. И не случайно украинские научные работники-архивисты подняли вопрос о необходимости расширять изучение геральдических материалов, перенеся центр тяжести на изучение всевозможных знаков, орденов, значков последних лет, их происхождения, символики, их значения как источников.

Конечно, сам по себе герб не многое может объяснить историку. И если на нижегородском гербе было изображение бегущего оленя, а на ярославском — медведя, то делать выводы о том, что ярославское княжество славилось медведями и медвежатиной, а нижегородское — оленями и оленятиной, более чем наивно. Но герб в сочетании с материалами, описывающими происхождение его символики, уже очень ценный источник. Именно в таком сочетании геральдика обретает значение подлинной науки. А генеалогия становится наукой, наукой о наших предках, о их подвигах. Она важна для изучения истории войн, истории культуры и т. п.

Как известно, А. С. Пушкин очень интересовался генеалогией и именно не с точки зрения «дворянской мудрости», а с точки зрения национальной гордости. Пушкин дорожил знаниями о героическом прошлом России, дорожил и тем, что он происходит «от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей». Степень знаний исторических, любил подчеркивать Пушкин, всегда характеризует степень культуры и культурности народа.

«Образованный француз или англичанин дорожит строкою старого летописца, в которой упоминается имя его предка, честного рыцаря, падшего в такой-то битве или в таком-то году возвратившегося из Палестины… Дикость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим. И у нас иной потомок более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историею отечества».

Никому, даже друзьям своим, Пушкин не прощал пренебрежительного отношения к прошлому России.

В 1836 году Чаадаев опубликовал свое известное письмо, в котором, в частности, отрицательно оценивал прошлое своей родины, пессимистически смотрел на ее будущее.

Пушкин любил Чаадаева, но не простил и ему:

«Что касается нашего исторического ничтожества, я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже войны удельного периода — ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелой деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, рост ее могущества, движение к единству (единству русскому, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре. Разве это не история, а только бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история? А Екатерина II, которая включила Россию в систему Европы? А Александр, который ввел нас в Париж? (Положа руку на сердце) не находите ли вы чего-то величественного в нынешнем положении России, чего-то такого, что должно Поразить будущего историка. Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?.. Я вас уверяю, что ни за что на свете я не захотел ни переменить своего отечества, ни иметь другой истории, как историю наших предков».