Русская литература: страсть и власть - Быков Дмитрий. Страница 19

Отношение Пушкина к морали довольно свободное. А вот долг – это повыше морали, повыше личного выбора. Аристократа не интересует прагматика, его интересует сословная честь. Я должен служить – я служу. Вот Швабрин – прагматик. Он спасает свою жизнь, и это нормально. А Гринев не будет до этого унижаться, он свою жизнь не спасает. И кстати говоря, ведь Гринев (об этом писали и Пушкин, и Вяземский) – пустая фигура, прав Джойс, интеллекта в нем нет ни на грош. Но это потому и прекрасно. Интеллект всегда нам подсказывает хитрые самооправдания, а честь в этом не нуждается.

Теперь еще один важный вопрос: почему повесть (хотя по плотности текста это, конечно, роман) называется «Капитанская дочка»? Ведь Маша Миронова не очень красивая, Гриневу сперва даже не понравилась: «Круглолицая, румяная с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши, которые у ней так и горели». Так почему же «Капитанская дочка»?

Потому что Маша Миронова и есть символическая фигура. Она и есть честь. Она и есть абсолютно пустой и поэтому всеобъемлющий символ, идеал чистоты, чести, доброты стихийной, совершенно природной. Маша Миронова – это то, вокруг чего крутится весь сюжет. Она спасает Гринева, падая на колени перед императрицей, но это по большому счету неважно. Маша – бесприданница. «Хорошо, коли найдется добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою», – говорит Василиса Егоровна. Сколько крепостных у Мироновых? Одна девка Палашка. К тому же Маша обыкновенная, она неумна и не блестяща. Но она честь. Помните, петух нашел жемчужное зерно и говорит: «Куда оно? Какая вещь пустая!» Но только из-за пустых вещей и вертится мир. Потому что прагматика, польза – это скучно, пошло, это подло почти всегда. А вот Машу Миронову, такую, какая она есть, предать нельзя.

Так что «Капитанская дочка» – это история не про капитанскую дочку, а про огромную традицию, которая за ней стоит. Это роман в значительной степени символистский, роман, в котором с помощью нехитрых символов – буран, вот эта бесприданница, заячий тулупчик – пересказывается главная драма дворянства. У тебя нет выбора. Ты должен поступать так, как диктуют тебе имя, род и сословие. Отказаться от этого – величайшая подлость. Этика дворянства, этика «Капитанской дочки» не новозаветная, а ветхозаветная, где господствуют иррациональные вещи. И поэтому «Капитанская дочка» представлялась русским дворянам, таким как Толстой, самым трагическим и самым глубоким произведением.

Немножко поговорим об образе Пугачева, потому что он для Пушкина чрезвычайно важен. Пушкину присущ необычайно глубокий, тоже инвариантный, повторяющийся, постоянный интерес к разбойнику. Потому что это часть народа, причем самая легкая на подъем часть народа, самая инициативная часть народа, самая веселая, продвинутая, скажем так, часть народа. У Пушкина даже есть целый народ, состоящий из этих разбойников, герой самой знаменитой его «южной поэмы “Цыганы”» («Цыганы шумною толпой / По Бессарабии кочуют»). Они кочевые люди, а не оседлые. У них твердые понятия о свободе. Они не преступники – преступник Алеко «Тогда старик, приближась, рек: // “Оставь нас, гордый человек! <…> Мы робки и добры душою”». Они странники. Они, конечно, конокрады (тут вопроса никакого нет). Но это народ, руководствующийся своими вольными, степными понятиями о чести. И в этом смысле Пугачев – это такой романтический разбойник.

Денису Давыдову, главному партизану Отечественной войны 1812 года, Пушкин фактически посвящает историю пугачевского бунта. Почему? Да потому что разбойники эти, если потребуется, – самая надежная гвардия престола. Когда мир – они разбойничают и от них один вред. Но когда война – они самый инициативный отряд, они партизаны. Во время Великой Отечественной лучше всех воевали штрафники. Помните, у Высоцкого: «Вы лучше лес рубите на гробы – / В прорыв идут штрафные батальоны». Поэтому разбойник Пугачев – да, лучшая часть народа. Остальная часть народа – это пассивное тесто из «Бориса Годунова». Пассивные зрители, а не хозяева своей судьбы.

В чем обаяние Пугачева? Это человек, отвечающий за себя, за свои поступки, за свой моральный выбор. Это человек, не боящийся смерти: он за минуту до смерти успевает кивнуть Гриневу «головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу». И это утверждает вечную, очень важную симметрию между ними, симметрию между разбойником и аристократом. Диалог между ними возможен и партнерство возможно. А между трусами это невозможно, между пассивными людьми невозможно. Между Швабриным и Гриневым диалога не может быть. А между царем и разбойником может – потому что это два полюса государственной вертикали, и оба по-своему обречены: если бунт удается, убивают царя, а если не удается, убивают разбойника. И в этом вечная симметрия их позиций.

В «Капитанской дочке» есть одна важная пропущенная глава. Пушкин ее выпустил, чтобы не описывать бунт в поместье Гринева. Пушкин был божественно остроумный человек, он дал в этой главе дико смешное описание бунта – когда бунтуют, чтобы бунтовать, абсолютно не понимая своих задач, а назавтра забывают, из-за чего бунтовали. И главная фраза, которой заканчивается эта глава: «Я был в восторге; но странное чувство омрачало мою радость». Омрачало – потому что с таким ненадежным народом быть в восторге чрезвычайно опасно. Он с равной легкостью и без причин сегодня тебя жалует, а завтра убивает.

Напоследок скажу о народных песнях в тексте. В этом видят влияние Вальтера Скотта, у которого всегда эпиграфы из народных баллад. Но есть одна народная баллада, которая нужна не для сходства с вальтер-скоттовскими романами и не для придания колорита. Это народная сказка, которую рассказывает Пугачев.

Когда Пугачева возили в клетке по Москве, кто-то из чиновников, желая подольститься к императрице, его громко спросил: «Ну что, вор?» А Пугачев недослышал, ему показалось «ворон». И он ответил: «Я не ворон. Я вороненок. А ворон-то еще летает». То есть идея осталась, гнев народный остался.

И потому Пушкин включает в роман сказку старой калмычки, которая оканчивается словами: «Нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!»

Это и есть разбойничья мораль. Пугачев повторяет старую мысль, что лучше год жить стоя, чем триста лет на коленях. Конечно, пугачевские зверства и пугачевская, прямо скажем, эгоистическая, мрачная жестокость – это тоже было. Он довольно опасный персонаж, он страшный, его все – и Гринев – боятся. Но есть в нем и представление о свободе. А свобода, год свободы, стоит того, чтобы за нее умереть. Вот это очень важно. В этом смысле, кстати говоря, они с Гриневым тоже близки. Что больше всего на свете ненавидит Гринев? Скуку. Что он сделал с географической картой? Воздушный змей.

В пушкинской системе ценностей работа, труд – это не добродетель:

Поэту, аристократу и разбойнику свойственно одинаковое презрение к труду. Труд – дело рабское. А битва – это наше занятие, это аристократично. Грабеж? Прекрасно, с радостью. Дуэль? Если приходится – пожалуйста. Пить жженку – большое удовольствие. Весь набор таких разбойничье-аристократических занятий. Для свободного человека (поэта, героя и разбойника) работа – позор, а риск – благородное дело. Вот это страшное сходство морали царской, поэтической и разбойничьей для Пушкина важно. А все, кто этого не понимает, те чернь, их он презирает. Это не сословное понятие. Это понятие людей, для которых существуют только страх, польза, бесконечные хлопоты, но нет поэтического воздуха свободы. Именно поэтому Пушкин называл Степана Разина единственным поэтическим лицом нашей истории. Не в последнюю очередь из-за легенды о брошенной в Волгу персидской княжне. Потому что свободный человек: