Будьте моей семьей - Алюшина Татьяна. Страница 13

Жанна прожила с ним два года, до самой его безвременной кончины от недружественного огня конкурентов. Она быстро сообразила, чем лично ей грозит скоропостижная смерть любимого, и, как только ей сообщили по телефону о его расстреле, собрала все драгоценности, деньги, какие могла взять, и в тот же день, буквально через три часа, удачно успела улететь из страны.

А родители и дочь остались. И была большая доля вероятности того, что могут попасть под раздачу в криминальных разборках, в которых, как правило, никого не щадили.

От страшной участи старших Воротиных и маленькую Аришку спасло три факта. Первое: о тех деньгах, что прихватила с собой Жанна, не знал никто из группировки ее мужа, а весь имеющийся и известный им так называемый «общак» они экспроприировали из сейфа в доме, без сожаления оставленном на разграбление Жанной. Второе: весь остальной капитал, бизнес, а также вся недвижимость банды были оформлены и записаны на ее членов, и Жанна, и ее родные никакого отношения к этим активам не имели. Ну и третье, и, пожалуй, самое важное – не до них было в тот момент лихим людям, приходилось отбиваться от третьей группировки, решившей поделить сферы влияния по-своему.

М-м-да, как говорится, «не ту страну назвали Гондурасом».

Так в пять лет Арина лишилась и мамы, уехавшей в дальние страны и больше не появлявшейся в ее жизни. Связь с родителями Жанна первое время поддерживала постоянную, а потом у нее закрутилась заграничная жизнь, череда романов, замужеств и разводов, она сделалась гражданкой сразу нескольких стран, обросла там недвижимостью и тремя новыми детьми. Про родителей и оставленную в России дочь вспоминала в день их рождения и в Новый год, поздравляла по телефону. Иногда, в тяжелые жизненные моменты или сильно перебрав алкоголя, звонила Анне Григорьевне поплакать, пожаловаться. В такие моменты все порывалась поговорить с дочерью и растолковать той, как правильно надо жить, но бабушка никогда не звала Арину к телефону.

И еще общалась с родными по вопросам официальным, оформляя все через нанятых адвокатов – разрешения на опекунство дочери, передачу прав на свою долю в недвижимости ей же.

И на этом все. Ни слез, ни попыток приехать, ни «доченька, люблю тебя, скучаю». Так вот – вжик, и отрезала.

Денег, не в пример отцу, не присылала. Иногда, еще в первые годы эмиграции, несколько раз присылала посылки с вещами для дочери и родителей. Правду надо сказать: с хорошими, дорогими вещами.

Ну а лет через пять перестала делать и это.

Понятно, что Арина ужасно обижалась на родителей, обвиняла их и чувствовала себя брошенной и ненужной, хоть и была обласкана бабушкой с дедом и любима, но все же они не мама и папа. А она постоянно ждала, не признаваясь бабушке с дедом в своей детской мечте, – ждала, что родители приедут к ней и станут целовать-обнимать и плакать, раскаиваться, что так долго не видели дочку, и скажут, как сильно ее любят. И больше никогда не расстанутся с ней. Даже сны видела, красочные, полные солнца и счастья, про возвращение мамы и папы.

Так и жила все свое детство с этой потаенной мечтой и обидой…

А те непростые годы, на которые выпало ее детство, были настолько трудными для Воротиных, что они, сплотившись, старались просто выжить, сохранив достоинство, и не поддаться тяжелым обстоятельствам, подойдя вплотную к состоянию честной бедности.

Поначалу вроде бы ничего, справлялись – Анна Григорьевна со слезами, но все же ушла с поста директора районной библиотеки и, вспомнив про свое великолепное знание английского, стала репетиторствовать, тем более в середине девяностых на это был повышенный спрос, просто бум какой-то.

А дед Кирилл Львович все не сдавался и с поста ведущего инженера на проданом-перепроданом и загибающемся производстве не уходил. Нервничал ужасно от несправедливости, бился вместе с директором в инстанции, пытаясь достучаться и вразумить деятелей разного уровня, что нельзя губить и терять такой завод. Деятелям было пофиг на активного гражданина и директора завода, свою мзду они уже получили, а дед не выдержал.

В девяносто восьмом он умер от разрыва сердца в вагоне метро, возвращаясь с работы, – сидел, привалившись к поручням, словно заснул, и его обнаружили только на конечной станции.

Остались Арина с Анной Григорьевной одни-одинешеньки.

Тогда очень помогли деньги, что присылал отец. Прямо очень.

Бабушка отдала внучку по знакомству и великому блату в одну из самых сильных школ с английским языком и упором на точные науки.

Аришка замечательно училась, предметы давались ей легко, без особых усилий, наверное, в отца пошла способностями, хотя и беглая мать к наукам имела весьма высокие склонности, одним словом, ребенку хватило наследственности, чтобы прекрасно учиться без особых усилий.

А проявлять усердие Арина ринулась в других сферах – старалась принимать участие во всех возможных олимпиадах, каких-то общественных мероприятиях, занималась спортом и упорно добивалась наивысших достижений в нем, и все только с одной целью – радовать бабушку, оберегая ее таким образом от лишних волнений за внучку.

Как известно из практической психологии, равнодушие наносит самый большой вред человеку, которого игнорируют, а уж ребенку – совершенно сокрушительный, разрушительный вред.

Арина никогда не говорила о родителях, даже с бабушкой и дедушкой, и с подругами близкими не обсуждала эту тему, и уж тем более с посторонними людьми, но лет до двенадцати, наверное, она все лелеяла ту свою детскую последнюю надежду на их возвращение, а потом, в один день буквально, поняла, что они больше никогда не приедут и она им и на самом деле не нужна, и стала жить и расти с ощущением такого их жестокого предательства.

И смерть деда переживала очень тяжело, Арине казалось, что он их с бабушкой тоже бросил и предал, как и родители раньше. Ну почему, почему, по-детски обижалась она на него ужасно, он так болел за этот свой дурацкий завод, что у него не выдержало сердце? Нужно было заботиться о них с бабушкой. Разве ж это не предательство – отдать свою жизнь за завод, оставив их совсем одних?

И когда они остались с бабушкой вдвоем, в Арине поселился какой-то постоянный, жуткий страх потерять еще и бабулю. Она панически боялась, что та заболеет чем-нибудь ужасным, или погибнет во время какого-нибудь теракта, которые то и дело случались в Москве, или ее собьет машина, или она умрет, как дед, – раз, и все! И, не отдавая себе отчета, подсознательно все время старалась всячески, насколько могла, оградить Анну Григорьевну от любых потрясений и переживаний.

Отсюда и ее стремление быть самой лучшей во всех сферах жизни, чтобы бабуля только радовалась за внучку и была спокойна, не нервничала ни одной минутки. И за домашние хозяйские дела бралась с энтузиазмом.

Но, как известно из той же психологии, любое подавление чувств и мыслей рано или поздно прорывается, как созревший нарыв, особенно у подростков, а еще более разрушительно и болезненно – у подростка, боящегося потерять единственного родного человека.

Вообще-то слава богу, что такой срыв случился с Ариной в четырнадцать лет. Было бы гораздо страшней и разрушительней для ее психики, да и жизни в целом, если бы она так и оставила все эти мысли, страхи и переживания в себе.

И совсем уж неудивительно, что триггером, послужившим поводом к срыву, явился звонок мамы.

Поздно, где-то в час ночи, разбивая благостную тишину, неожиданно громко принялся долго и настойчиво звонить особым междугородним звонком их старенький красный телефонный аппарат. Арина и Анна Григорьевна, привыкшие ложиться и вставать рано, чтобы успеть переделать кучу дел утром до школы, давно уж спали и обе испуганно подскочили. Бабушка ринулась к телефону, пребольно ударившись спросонок пальцами ноги о стул.

Арина, выскочившая за бабушкой в коридор, где на тумбочке в прихожей стоял телефон, ничего еще не понимая, услышала, как бабуля громко переспросила:

– Жанна, это ты, что ли?

И замолчала надолго, слушая, что ей отвечают на том конце соединения. Бабушка слушала, молчала, хмурилась, а Аринка стояла перед ней и мелко дрожала от холода и от начинавшей потряхивать ее неконтролируемой нарастающей какой-то лютой, дикой злости, обиды и негодования.