Ангел для кактуса (СИ) - Евсеева Мария. Страница 36

Я смеюсь. Катя тоже.

Спускаясь на пол, она облегченно выдыхает. И тут же бросает официантам:

— Извините! Я все оплачу!

Я выставляю кулак вперед и получаю нехилый удар в ответ.

— Вот теперь я узнаю своего собутыльника по ирландскому кофе!

Катя сдувает со лба упавшую на него прядь:

— Нет, пожалуй, с кофе на сегодня завяжем. — Она обувается и усаживается на место, а когда к нам подходит официант, просит его принести Крем-соду. — Ну, а что у тебя? Какие продвижения с Линой? — спрашивает, сияя здоровым румянцем. — Ей понравились кашпо? И да, я видела, ты подъехал на такси… Где твоя тачка, чувак?

Я улыбаюсь:

— Боюсь, теперь тебе придется меня катать. Пару дней буду без колес, машина в боксе. Как только ребята царапину уберут, я снова встану в строй.

— Не вопрос, — машет рукой она и с пробудившимся аппетитом расправляется с тонким ажурным блинчиком. — Ну, а с Линой-то что?

— А с Линой все в порядке. Вот только…

— Только… — эхом отзывается Катя и откладывает приборы в сторону.

— Мне хочется пригласить ее еще куда-нибудь. Но так, чтобы это не выглядело свиданием.

— Почему?

— Потому что Лина так просто не согласится.

Катя добродушно смеется:

— Мне она уже нравится!

— Мне тоже, — улыбаюсь я, вспоминая нашу последнюю встречу.

— Есть на примете идея?

— Пока нет.

— Пока нет! — передразнивая меня, хмыкает она. — Сейчас что-нибудь сгенерируем!

Глава 23. Лина

Сегодня мы торопимся сильнее обычного. Впопыхах мама закидывает на заднее сиденье свой нежно-бирюзовый укороченный кардиган, который она не успела надеть на себя, сумочку, ланчбокс со свежими овощами для перекуса и папку с документацией, и мы трогаемся, едва пристегнувшись.

Раньше я могла игнорировать ремни безопасности, ведь по пути от дома к магазину нет ни камер, ни сотрудников в форме, а сейчас мне жутко стыдно оттого, что я могла вести себя так легкомысленно. С правой стороны мимо нас проносится черный Лексус, и я мысленно фыркаю, осуждая безмозглого водителя за нарушение правил дорожного движения.

— Приедешь на пять минут позже, и снова встать некуда, — без особых претензий к сложившейся ситуации холодно заключает мама, когда мы оказываемся на месте. — Придется временно приткнуться здесь.

— Ты забыла, чем это кончилось? — напоминаю я ей, стараясь держать серьезное лицо, в то время как втайне от всего мира свечусь изнутри. Это находчивые пони в глубинах моего подсознания развесили с сотню огромных шаровидных лампочек, за что я им даже благодарна.

— Да, ты права, — отзывается мама и, резко выворачивая руль, въезжает в прилегающий двор, где мы парковались уже не раз.

Я выхожу из машины и, взяв у мамы ключи, спешу к дверям нашей цветочной лавочки. Витрина, начисто отмытая вчера перед закрытием, встречает меня глянцевым блеском. Взглядом я отыскиваю «парня» в пиджаке и галстуке, красавчика «Алексея», и не могу не поприветствовать его улыбкой.

Без пяти минут девять. Все в порядке.

В мои утренние обязанности понедельника входит купание влаголюбивых растений под теплым душем. Для этого в подсобке есть огромный поддон, похожий на низкое корыто, и лейка со специальной насадкой.

Я надеваю клеенчатый передник с длиннющими завязками, которыми можно обмотаться с головы до ног, беру рулон с пищевой пленкой, чтобы прикрыть ею кашпо и грунт, и, напевая под нос мелодию одной заезженной песенки, в хорошем настроении принимаюсь за работу. И пока я устраиваю цветам тропический ливень, мама обслуживает первого клиента. Я слышу, как они приглушенно переговариваются и время от времени даже смеются.

Взяв в охапку разросшуюся маранту, умытую и благодарно развернувшую свои узорчатые листья, я заношу ее в торговый зал и застываю на месте: у витрины стоит девушка примерно такого же возраста, как и я, и держит в руках «парня». Моего парня! Она смотрит на кактус так, будто бы влюбилась в него без памяти и не уйдет отсюда, не забрав его с собой.

Вот гадость!

— Он не продается! — на одном дыхании выпаливаю я и ставлю кашпо с марантой на пол, прямо под ноги. Подхожу к покупательнице и забираю у нее «Алексея».

На что мама реагирует более чем странно:

— Лина! Что за выходки? — она прилюдно отчитывает меня, как сумасбродную девчонку, совершившую недопустимый проступок, в то время как я просто защищаю свое.

— Это мой парень! — с горячностью сообщаю я и повторяю: — Он не продается!

Девушка пятится, хлопая наращенными ресницами, из-за которых ее глаза кажутся кукольными. Она и сама вся такая Барби: с ногами от ушей, тонкой талией, ламинированными волосами и кожей цвета слоновой кости. Да, она красивая и эффектная, и у нее наверняка есть с десяток воздыхателей, которые пытаются подкатить к ней, неприступной крепости, но ей и этого мало? Она желает отнять у меня то, что стоит глубже и дальше, чем дебри витринной полки, — она покушается на теплоту, хранимую под сердцем.

Ни-ког-да!

Я делаю еще один шаг вперед, крепко прижимая «парня» к груди, и смотрю на покупательницу так, что вот-вот, и от перенапряжения у меня задергается правый глаз.

Девушка оказывается понятливой и, криво улыбнувшись мне и маме, без лишних вопросов уходит. Дверные колокольчики провожают ее мелодичной трелью, заглушая собой стук двенадцатисантиметровых шпилек. И как она умудряется держаться на них?

Мама хмурится. Несколько секунд она пытает меня прямым недовольным взглядом, а потом наконец-то спрашивает:

— Ну и что это было?

Но я уже заготовила речь для нее:

— Это было примерно тем же самым, как если бы у тебя захотели купить кулон, — хмыкаю я, указывая на подвеску, которую мама носит практически каждый день. Подарок ее брата. Несколько лет назад мой дядя погиб в авиакатастрофе. — Ведь ты бы ни за что не продала его, так? — Нет, конечно, я понимаю, что сильно утрирую, но… Чтобы не растерять те крохи аргументов, который мелькнули на задворках моего разума, спешу поскорее озвучить их: — Фотографию этого «парня» оценили по меньшей мере тысяча двести человек, в то время, как другие опунции приносили нам не больше ста лайков. Он станет лицом нашей цветочной лавочки, он привлечет дополнительную аудиторию, а в перспективе и новых клиентов, — я передаю ей слова Алексея и про себя отмечаю, что его идея замечательна.

— Лина… — мама хочет сказать что-то в опровержение, но я не желаю ничего слышать.

— Ты не понимаешь! — фыркаю я и ухожу к витрине, чтобы возвратить «Алексея» на место. А после поспешно хватаюсь за маранту, ставлю растение на вторую ступеньку стремянки и со скрипом придвигаю стремянку к стеллажу.

Лязг металла по плитке заставляет меня съежиться. В этот момент я отчетливо понимаю, что веду себя с мамой слишком грубо, не мешало бы извиниться. Но я уже лезу вверх, чтобы водрузить маранту на самую высокую полку, а произносить извинения со стремянки — не очень-то хорошее решение. К тому же в подсобке меня ожидают другие кашпо с цветами, и я тороплюсь вернуться к ним, иначе торговый зал в глазах новоявленных покупателей будет смотреться несколько пустовато.

Когда я заканчиваю с расстановкой растений, которые после душа выглядят обновленными, свежими и просто блестят чистотой, наконец-то отваживаюсь подойти к маме. Она за стойкой, листает новый буклет с тилландсиями.

— Мам, — я встаю напротив нее и накрываю ее ладонь своей ладонью, — прости, я не хотела огрызаться. Не знаю, что на меня находит, когда я бываю резка и бесцеремонна, но я всегда осуждаю свою несдержанность. Вероятно, со стороны так не кажется, и в глазах других я эгоистична и высокомерна, но… — я вздыхаю, — признаться вслух не так-то просто, — и делаю попытку улыбнуться, потому что, подняв глаза, замечаю мамину улыбку. — Может, я не достаточно много занимаюсь медитацией? Или не достаточно тщательно? Наверно, мне стоит поучиться у тебя.

— Ты просто очень эмоциональна. Вся в отца, — тепло отзывается мама.