Ф. М. Том 1 - Акунин Борис. Страница 15

Жадная старуха не стала и слушать:

— Вот пускай он вам экспертизу и делает. Столько денег у Ники не было. Он уже начинал жалеть, что ввязался в эту историю, кажется, нелепую и бесперспективную.

— Я вам сегодня оставлю аванс, хорошо? Сто долларов, — сказал он, подумав, что владелец рукописи вполне мог бы поучаствовать в расходах — в конце концов, это же его собственность.

— Только учтите, — злобно предупредила Моргунова. — Пока не рассчитаетесь полностью, рукопись назад не отдам. Платить будете рублями, по курсу Центробанка, плюс три процента за конвертацию.

В тот же вечер, забрав дочку Гелю из театрального кружка, наскоро накормив её и даже успев отправить по электронной почте письмо сыну Ластику, который уехал с классом в Петербург, Ника отправился по указанному адресу.

Дорога была недальняя, но долгая. Если пешком да по прямой — минут двадцать. Если же на машине, да в седьмом часу вечера, да по запруженной Кремлёвской набережной, то все сорок.

Когда Николас был помоложе и поангличанистей, он замечательно передвигался по Москве на роликах, и пробки были ему нипочём. В ту пору путешествие с Солянки на Тверскую вообще заняло бы минут десять. Но приспособившись к условиям окружающей среды, Фандорин от прежних привычек отказался. Британию почитают за хрестоматийный образец консервативности, но российское общество подвержено условностям в гораздо большей степени. Мужчина сорока пяти лет, отец семейства, здесь должен вести себя степенно, или, как говорят на современном телеязе, «серьёзно себя позиционировать» — если, конечно, хочешь, чтобы и окружающие воспринимали тебя серьёзно. Ничего не поделаешь, Россия — страна тяжеловесная. Просто поразительно, как быстро, бесповоротно, а главное охотно отяжелел и посерьёзнел бывший баронет. Обрусел на все сто. Британское происхождение Николая Александровича на десятом году московской жизни выдавала лишь некоторая чопорность манер, которую одни клиенты принимали за рафинированную интеллигентность, а другие за крутые понты. Ну и ещё, конечно, машина, праворульный «ти-экс II». Взбалмошная тётя Синтия, опасаясь, что племянник окончательно оторвётся от корней, прислала подарок: чёрное лондонское такси, английский патриотический аналог русской берёзки. Спасибо, что не двухэтажный автобус.

Восседая за рулём этого экзотичного для Москвы транспортного средства, Николас частенько ловил на себе уважительные взгляды соседей по трафику — метрокэб своим горбатым силуэтом походил на «роллс-ройс».

Ползя в пробке по Лубянскому проезду, Фандорин сыграл в любимую игру современного водителя: ткнул наугад в кнопку поиска на приёмнике. Ну-ка, что за рыбка вынырнет из радиоволн? FM-диапазон пошуршал, побулькал, пару раз бормотнул что-то неразборчивое и вдруг отчётливо произнёс вкусным, вкрадчивым голосом:

— Глупый маленький воробышек даже не догадывался, что за кустом притаилась большущая, голоднющая кошка…

Детская передача. К чему бы это?

Ника улыбнулся, переключил на девятую кнопку, на которой у него было «Культрадио» — классическая музыка, поэзия, новости культуры.

Но интеллигентный канал поступил с магистром жестоко — обдал ледяными брызгами грибоедовского вальса.

ПБОЮЛ Фандорин насупился и радио выключил.

Элеонора Ивановна Моргунова жила в массивном сталинском доме замысловатой конфигурации, который со стороны Тверской смотрелся весьма импозантно и даже величественно, но со двора выглядел трущоба трущобой: маленькие слепые подъезды, ободранные стены, уродливые гаражи-ракушки. С трудом найдя место для парковки (между двумя помойными баками), Ника покинул свой ложный «роллс-ройс» и отправился на поиски нужной квартиры.

Домофон не работал, на лестнице пахло плесенью и картофельными очистками. Если бы не железная решётка лифта, прямо дом Раскольникова, да и только, подумалось Николасу.

Квартира 39 долго не отзывалась на звонок. Наконец раздалось шарканье, глазок замигал жёлтым кошачьим светом, потом потемнел.

Разглядывает, догадался Фандорин и громко сказал:

— Это Николай Александрович. Я вам звонил. Здравствуйте.

Лязгнуло, створка распахнулась.

В дверях стояла грузная, неряшливая старуха, почему-то в тёмных очках, хотя прихожая была освещена очень тускло.

— Ботинки снимайте.

Моргунова развернулась, и, переваливаясь, пошла по длинному коридору. Её седой затылок со старомодным пучком и гребнем приходился верзиле Фандорину не выше верхней пуговицы пиджака. Коридорчик был впечатляющий. Похоже, в этом доме никогда ничего не выбрасывали. Невзирая на тусклое освещение, Ника сумел разглядеть подвешенный к стене велосипед (модель «Украина», 50-е годы, предмет вожделения охотников за винтажем); на персональном гвозде — шляпку с пластмассовыми вишнями; большое треснувшее зеркало и допотопный телефон, на круглом циферблате которого кроме цифр имелись ещё и буквы. В углу на круглой тумбочке чернел полуметровый каслинский Мефистофель, чугунный уродец самой первой, ещё дореволюционной волны индустриального китча.

В комнате, куда хозяйка провела посетителя, было ещё чудней. Тоже темно (горела одна-единственная лампочка под шёлковым оранжевым абажуром) и тесно-тесно заставлено мебелью, не повернёшься. Правда, чисто, нигде ни пылинки. Старушка никогда не бывала замужем, определил Ника. Давно живёт одна. Себя со стороны не видит, поэтому вон дырка на локте и засохший желток на подбородке, однако следит, чтобы вокруг всё сияло. Не выносит грязи. Потому что грязь — проявление хаоса и жизни, а тут абсолютная территория смерти. Замок злой феи.

Фата-Моргана, как он немедленно окрестил про себя толстую старуху (отлично легло на «fat Morgunova»), повела себя совершенно по-ведьмински: задрав голову, с минуту разглядывала двухметрового гостя, и за все это время не произнесла ни слова, только пожёвывала губами. Глаз за тёмными стёклами Ника не видел. Может, их там и вовсе нет, думал он, терпеливо пережидая осмотр. Сейчас сдёрнет очки, а за ними две дыры, в которых клубится туман, и весь её колдовской замок растает, а я превращусь в летучую мышь или крысу.

— Паспорт есть? — сказала наконец Моргунова. — Я должна быть уверена, что вы тот, за кого себя выдаёте. Не желаю оказаться втянутой в противоправную деятельность.

— Паспорта нет, есть водительские права.

— Давайте.

Ведьма взяла документ, отдёрнула какую-то плюшевую занавесочку, и за ней открылся закуток, оснащённый по последнему слову офисной техники. Большой ксерокс, факс, даже компьютер со сканнером.

— Я гарантирую своим клиентам полную конфиденциальность, но и к себе требую полного доверия, — сообщила Элеонора Ивановна, делая ксерокопию фандоринских прав. — Вот, забирайте. Теперь аванс. Угу. Минутку.

У неё там имелась и машинка для просветам купюр. Ай да фея.

— Хорошо. Теперь давайте рукопись. Можете сесть вон туда, в кресло, книги только на стол переложите… Как, всего одна страница? — удивилась она, беря листок.

Включила настольную лампу, сгорбилась, наставила лупу — однако тёмных очков так и не сняла.

Пауза затягивалась. Ника нервно ёрзал в жёстком кресле, ждал приговора. В общем-то почти не сомневался, что сто долларов и вечер потрачены зря.

— Хм, почерк похож. Рисунки тоже вполне в духе Федора Михайловича, — возвестила Элеонора Ивановна и погладила страницу. — Текст незнакомый. В черновых вариантах «Преступления» такого фрагмента нет. Возможно, это в самом деле какой-то неизвестный набросок. В одном из висбаденских писем Федора Михайловича есть некое не вполне ясное упоминание… М-да. — Она не договорила, задумчиво покачивая лупой. — Если лист подлинный, это будет событие. Оставляйте. Проверю бумагу, чернила, сделаю подробный графологический анализ. — Моргунова поднесла страницу к самой лампе, посмотрела через лупу. — Очень хорошо! Здесь виден отчётливый отпечаток пальца.

Вот, в углу. Палец был запачкан чернилами, это часто случалось. Когда перелистывали — оставался след. Фрагментарная дактилограмма Федора Михайловича у меня есть, по трём пальцам правой руки и боковой поверхности левой ладони. Двадцать лет назад составила, когда писала диссертацию «Помарки и кляксы в рукописях Ф. М. Достоевского». Ну поглядим, поглядим. Заходите завтра. Нет, лучше послезавтра, часа в три. И не забудьте про двести долларов.