Другая Вера - Метлицкая Мария. Страница 6

Однажды ночью Генка Стрельцов заночевал у смуглянки, ну и, как говорится, пропал. Вспоминая ночные Ингины стоны, ее ловкие и проворные тонкие руки, длинные ноги, которые с дьявольским смехом она закидывала на его плечи, Гена Стрельцов не мог ни учиться, ни есть, ни спать – просто сходил с ума. Похудел на десять килограммов, и от его ненормального взгляда шарахались люди.

Это был морок, сумасшествие. Пару раз он чуть не попал под машину, не услышав резкого, протяжного гудка.

А цыганская ведьма издевалась: пущу – не пущу, приходи – не приходи. Бывало, что и дверь не открывала, мариновала парня, доводила до ручки, все про него понимая: первая женщина, абсолютное, форменное помешательство.

А он, дурак, решил, что выход есть один – жениться. Если Инга будет его законной женой, то куда она денется? И каждая ночь будет его.

Услышав предложение руки и сердца, Инга остолбенела – кажется, так на нее еще никто не западал. Что там говорить, с потенциальными женихами было не очень – кавалеров полно, любовников море, а вот замуж никто не звал.

Поехала к тетке-цыганке, сестре по отцу. Та жила в Перловке и слыла отменной гадалкой и этим промыслом кормила огромную, человек в двадцать, семью.

Тетка, перекинув помятый, изжеванный бычок «Беломора» из одного угла узкого сморщенного рта в другой, усмехнулась:

– А иди, девка! Ничего не теряешь. Как положено не вышла, иди хоть так. Хоть будет чем отмазаться – была замужем, вроде как приличная.

Инга растерялась – не ждала такого. Тетка между тем продолжила:

– А парня тебе не жалко? Вроде ни в чем не виноват. Загубишь ты его. Смотри, грех-то большой.

– Да плевать. – Инга беспечно махнула рукой. – Какое мне дело? Сам в петлю лезет, его воля.

– И то верно, – согласилась старуха. – Иди вон поешь на кухню. Девки обед только сварили.

Пошла. На огромной жаркой кухне толпилась куча народу – громкие, шумные, кто орет, кто смеется, кто плачет, кто ссорится. Родня по отцу. Отец умер, когда Инге было два года, и русская мать тут же ушла от цыган. Пока мать была жива, они жили вдвоем в комнате на самом краю Москвы, у Кольцевой. Мать работала в жэке диспетчером, отсюда и комната. Навещали цыганскую родню в Перловке редко, раза два в год. Обычаев Инга почти не знала, и жизнь родственников была ей непонятна. Она в их доме всегда терялась – языка почти не понимала, и дети, ее многочисленные сестры и братья, только над ней насмехались. Но цыгане им с матерью не давали пропасть – и деньгами помогали, и продуктами, такой обычай. Странный это был народ, странный. Шумный, крикливый, горластый.

И хоть Инга своей у цыган никогда не была, но кровь цыганская в ней бурлила, и иногда ее тянуло в Перловку. Зачем, почему – объяснить не могла. А как съездит – так еще сто лет не надо. Уставала там быстро, голова начинала трещать.

В Перловке ходили с матерью к отцу на кладбище. На могиле стоял высокий деревянный крест с простой надписью «Василий Яковлев, прожил двадцать два года».

У могилы мать плакала, причитала, а потом быстро собирались домой:

– Не могу я здесь ночевать. Не могу спать на полу среди кучи народа.

И вправду, возвращались в Москву, и их малюсенькая чистенькая комнатка казалась им раем.

Мать умерла, когда Инге было шестнадцать.

Родни по материнской линии у нее не было. Инга поехала в Перловку. Цыгане качали головами, цокали языками и говорили, что умерла Нина оттого, что ушла от цыган.

Денег дали, продуктов тоже, и тем же вечером Инга вернулась в Москву. Похоронив мать, зажила одна. Выучилась на парикмахера – всегда кусок хлеба.

Через полгода приехали цыгане и стали ее сватать. В качестве жениха предлагали пожилого вдовца с тремя детьми.

Инга поняла: хорошего жениха ей не предложат, все равно не своя. Молодой, обеспеченный, свободный цыган на ней не женится.

Родню она тогда выгнала и в тот же вечер поняла, что осталась на свете совсем одна.

Ну и зажила в свое удовольствие.

Правда, удовольствие это было сомнительное. Мужчины восхищались ею, но и побаивались – цыганка. Может и приворожить, и порчу навести. Откуда им знать, что Инга ничего этого она не умела – какая она цыганка, одно название.

После неудачного сватовства цыганская родня обиделась крепко и помогать перестала. Постепенно Ингино сердце наполнилось ненавистью к мужчинам – никому не нужна, только так, побаловаться, потешиться ее яркой и смуглой наготой.

А тут этот пацан, этот Генка. Смешно. Но влюблен, это видно. Влюблен так, что дрожит. Забавный, наивный, цветы таскает, конфеты. Симпатичный к тому же. Ну и решила – а черт с ним! Выйду судьбе назло! И пусть потом кто-то скажет, что непорядочная, что замуж не брали.

Конечно, понимала, что все это ненадолго. Прозреет пацан, придет в себя, опомнится, ну и свалит, конечно. Да и черт с ним. Зато останется штамп в паспорте. И еще у нее будет свадьба – настоящая, с фатой и белым платьем, с гостями, салатами и подарками. И еще – с криками «горько».

Но никакой такой свадьбы не получилось – нет, фата и платье были. И даже тоненькие золотые колечки. И загс был, и кафе. Только в кафе было всего шесть человек – она с Генкой и два Генкиных приятеля с девушками, такими же сопливыми, как и жених.

Девушки были заинтригованы и напуганы – настоящая цыганка, взрослая женщина, разглядывали ее, как обезьяну в зоопарке.

Родственники жениха на свадьбу не явились – невеста им пришлась явно не ко двору.

Ну и черт с ними, подумаешь! Цыган она сама не позвала – куда? Явятся толпой, знаем мы их. Начнут шуметь, горланить песни – ни угомонить, ни прокормить.

Да и с подарками не получилось – какие подарки от нищих студентов? Сложились и купили какой-то дурацкий набор дешевых фужеров под шампанское. Кому из них пить?

Гостей приглашать к себе Инга не собиралась – еще чего! Кормить этих желторотых сопливых птенцов, мужниных приятелей? Больно надо.

Посидели скромно, жених был в долгах как в шелках – на все пришлось занимать: на платье, костюм, кольца, кафе. Через пару часов пришли к Инге домой. Счастливый молодой муж кружил ее по комнатке. Она злилась и вырывалась. От злости и обиды расплакалась – не так она представляла свой праздник, не так.

А пьяненький Генка обиделся – правда, так и не понял, дурачок, чего она разревелась.

Прожили вместе они месяцев восемь.

Инга уходила на работу, Гена бежал в институт. Говорить им было не о чем. Вечером встречались и снова молчали. Инга видела, с каким нетерпением молодой дурачок ждет ночи, и раздраженно усмехалась – понятно, чего тебе еще надо, только об этом и думаешь!

Но со временем он успокоился, насытился женой и даже стал понемногу ею тяготиться. В студенческие компании убегал один, без нее. Правда, Инга туда и не рвалась. Сидела вечерами одна в темной комнате и ревела.

Ночи их стали спокойнее и прохладнее. Что называется, через раз. Ну и слава богу, все это ей давно надоело.

А однажды, проснувшись, решила: «Выгоню. Надоел. Какого черта он делает здесь, в моей комнате?»

Было воскресенье, и молодой муж безмятежно и сладко похрапывал.

Грубо ткнула его в плечо:

– Эй, просыпайся!

Генка недовольно открыл глаза.

– Вещи собирай, – коротко бросила она, – и чеши домой!

Он молчал. Инга ждала, что начнутся скандал, слезы, уговоры, мольбы о прощении.

Но ничего этого не случилось. Генка бодро кивнул, вскочил с постели и быстро стал бросать в чемодан свои вещи.

Щелкнув замком, обернулся:

– Ну я пошел?

– Иди, – устало проговорила она.

– Ну… тогда пока?

Она усмехнулась:

– Не пока, Гена, а прощай! Всего тебе самого.

– И тебе, – смущенно буркнул он и рванулся из комнаты.

Услышав стук входной двери, Инга испытала огромное облегчение. И еще глухую тоску. Она снова одна. Но разве она сама этого не хотела?

А Генка Стрельцов, молодой, свободный и счастливый, торопился домой.

Впереди его ждала длинная жизнь. Такая длинная, что от восторга замирало сердце. А свою первую женитьбу он постарается вычеркнуть из памяти. «Вот же глупость какая! – удивлялся он потом. – И надо же было так влипнуть! Ну я и мудак!»