Психолог (СИ) - Меджитов Вадим. Страница 13

Но сколько можно обращать внимание на мнение других людей, если он просто пытается выжить? Как может, он же старается… и он сделает вскоре огромную услугу этому миру, когда умрет. Ведь так?

Тогда почему ему нельзя побыть слабым? Хотя бы еще чуть-чуть. Он ненадолго, честно-честно. Скоро все закончится, а пока…

Пока у нас есть еще дела. Пусть и выдуманные, пусть и основанные на лжи, но все же это дела. Долг перед королем и страной. Он иронично усмехнулся, припоминая свои странные слова, которые совершенно неожиданно возникли у него в сознании.

К чему он это сказал?

И все же он абсолютно бесполезен.

Докончив с великолепным и сытным завтраком, он принялся тщательно умываться, насколько это было возможно при таком малом количестве воды.

И он вдруг понял, что очень хочет в баню. Казалось, что он не парился уже всю жизнь.

Что ж, один день не критичен. К тому же, может, уже сегодня на коротком деревенском совещании они решат, что с ним делать. А он никуда не уйдет, пока его не убьют, о нет. Будет докучать, действовать на нервы, постепенно влезать во все дела.

И он прекрасно знал, пусть и понаслышке, но о таком люди обычно не врут… он знал, что делают наркоторговцы с теми людьми, кто осмелился влезть в их дела. И чин аудитора тут не поможет — даже наоборот, помешает.

Зигмунд одернул свое безукоризненное одеяние, которое нисколько не помялось даже после ночевки, и начал спускаться вниз. Чтобы поговорить со старостой о делах.

XII

Дела были нынче кровавые.

Когда-то в этом доме, расположившемся недалеко от деревни на границе с лесом, который сейчас и решили навестить государственный аудитор и глава деревни, обреталась небольшая дружная семья.

Удивительные качества соединял в себе мужчина, живший здесь — и лесничий, и охотник, и любящий муж.

Маленькие и крайне милые дети бегали на свежем воздухе, играли. Жена замешивала тесто, а потом начиняла его вкуснейшей и разнообразной начинкой — ее пироги славились на всю округу.

Муж помогал в деревне местным, иногда мог пропасть в лесу на целый день (что он там делал?), но всегда исправно возвращался домой к позднему вечеру, чтобы поцеловать жену и обнять детей.

И именно к ним первым в деревне явился вервольф, нарушив практически идеальную семейную идиллию.

Теперь дом пустовал. И в нем было жутковато. Поговаривали, что после того случая никто из местных не отваживался подойти близко к дому. Деревенский народ частенько бывает суеверным, но тут их опасения Зигмунд целиком и полностью разделял.

— Умершего звали Рестар. Он… был хорошим человеком, — с видом духовника и голосом следователя произнес староста.

Был. Когда-то он был. А сейчас уже нет. Подобная изящная мысль о столь быстром превращении человека в ничто на мгновение очаровала Зигмунда.

— Если так, то это большая утрата для мира, — Зигмунд решил подражать манере старосты и высказываться о смерти так же поверхностно, но осторожно.

Он осматривал скудно обставленную комнату, в которой мебель, вся перевернутая вверх дном, все еще оставалась в своем хаотично безобразном положении. Но он практически не видел этого окружения, не подмечал. Все его внимание было сосредоточено на ответах своего собеседника. И в этот раз он решил даже не устанавливать прямого зрительного контакта, почему-то он посчитал это излишним. Поэтому он и осматривал комнату рассеянным взглядом, медленно перемещаясь по руинам царивших здесь ранее любви и домашнего уюта.

Интересно, когда в своей жизни он совершил ту самую ошибку, лишившись возможности жить так, как эта семья? Жить в любви, понимании и согласии. Выполнять простую работу, воспитывать своих детей, не испытывая столь неприятного экзистенциального кризиса. Когда это все было возможно, когда у него был такой шанс и когда он все испортил?

Наверное, в тот самый момент, как он появился на свет.

Он вновь прислушался к своему собеседнику. Вокруг не было ни души, поэтому Зигмунд отчетливо слышал даже дыхание мужчины. Столь неприятное и долгое соседство с темной душой иногда открывает в человеке невероятные и не всегда отрицательные качества.

Глубокого вздоха после последней фразы Зигмунда у старосты не было, он был спокоен. Но легкая пауза и заминка в голосе перед следующей его репликой выдавали то, что мужчина теперь старается аккуратно подбирать слова. Они не шли у него из души, не слетали с языка, а лишь грамотно выстраивались под строгим присмотром разума.

— Рестар не был местным, Зигмунд. Он прибыл к нам однажды из других краев, сказал, что хочет начать новую жизнь. И мы приняли его, а затем он стал членом нашей большой семьи.

Эдакое вступление к детской сказке. Немного высокопарно, но придраться по сути невозможно. Если подчиниться атмосфере, конечно. Но Зигмунд был уже в том преклонном возрасте, когда начинаешь любить сказки всем сердцем, но перестаешь понимать значение былых слов, что всегда казались тебе обыденными. Совершенно теперь не понятно, что такое любовь. А вера? Кажется, что люди употребляют эти слова настолько часто и прозаично, что уже забывают вкладывать в них хоть какой-то смысл, выстреливая из своего рта бездушные оболочки, лишенные содержания.

Но во все эти слова, даже при таком безумном раскладе, продолжают верить, продолжают им поклоняться. И Зигмунд чувствовал себя совершенно ущербным среди остальных людей, он более не чувствовал прочной опоры под ногами. Ведь он не понимал теперь, что такое любовь и что значит любить. Вся высокопарная смысловая нагрузка буквально испарялась, когда он пытался обхватить ее своим сознанием.

И чем больше он думал над этим, тем чаще он приходил к выводу, что он попросту разучился любить. И умел ли он это делать вообще когда-то в своей жизни? И какой конец ожидает такое недоразвитое существо, коим он являлся?

Он от всей души надеялся, что конец будет быстрым и не таким мучительным. Интересно, эти люди… они умерли быстро? Каково это, когда тебя разрывает на части огромное чудовище? Веришь ли ты в любовь в последние минуты своей жизни или только кричишь, корчась от своего безобразного существования?

— И это семья настояла на том, чтобы он жил в отдалении? — слегка ироничным голосом спросил Зигмунд.

Прислушался. Снова нет признаков вздоха. Дыхание ровное, спокойное.

— Он сам так решил, — сухо парировал староста. — Рестар не очень любил находиться в обществе, но все в деревне уважали его за дела, а не за характер. К тому же он никогда не проявлял признаков грубости или пренебрежения по отношению к остальным.

Бесполезно. Прочнейшая стена. Кем же был этот удивительный человек, если он мог столь поразительно скрывать свои настоящие эмоции? Такой вопрос Зигмунд хотел бы адресовать по отношению к старосте и к его способам психологических манипуляций сознанием. Мужчина как будто отражал мысли собеседника обратно, четко подражая заданному тону и давая абсолютно выверенные ответы.

Единственный минус такого подхода заключался в том, что теперь не было никаких сомнений — староста что-то скрывал. А задача аудитора как раз и состоит в том, чтобы найти несоответствия, ведь так?

Основной вопрос теперь состоял в том, что будет с ним, когда он все же найдет эти несоответствия? Вряд ли его погладят по голове и отпустят домой.

Это и к лучшему, решил он. Головы ему теперь не жалко, а дома и подавно нет. Будь что будет.

— Кто в последнее время навещал семью погибшего? — быстро спросил Зигмунд, занося руки за спину и чинно шагая по комнате.

— Никто, — так же быстро, не моргнув и глазом, ответил староста. — Они сами навещали наших в деревне, завозя дрова, шкуры и мясо. Милка (жена покойного) иногда приезжала к нам погостить, угощала пирогами.

— Не наблюдали ли вы ничего подозрительного в поведении Рестара в последнее время? Или в поведении его жены?

Бесполезный вопрос, Зигмунд уже знал, какой будет на него ответ. Но он лишь тянул время, изображая из себя хоть какого-то следователя. Это была крайне любопытная сценка, если взглянуть со стороны — двое мужчин очень открыто притворялись теми, кем они на самом деле не являются, и продолжали играть эти дурацкие роли, ожидая, когда тот или иной оступится. Но нелепость ситуации заключалась в том, что оба они уже оступились, оба уже отчетливо поняли, что их собеседник врет. Тогда зачем они продолжали весь этот фарс? Зигмунд неожиданно пришел к выводу, что их останавливает банальная вежливость, которую им вдолбили с детства. Именно она мешала им громко рассмеяться, похлопать друг друга по плечу и попросить перестать строить из себя невесть кого, а сказать все начистоту.