Плохие девочки не плачут. Книга 3 (СИ) - Ангелос Валерия. Страница 3

— Насилуйте, пытайте, гвоздями к полу прибивайте, но не на голодный желудок, — сообщаю окружающей аудитории.

Никто ничего не понял, однако переглянулись, улыбнулись синхронно и продолжили свои скучные дела.

— Весело, — выдаю чистосердечное признание, ласкаю взглядом симпатичный и абсолютно нетронутый, девственный тортик.

Наверное, было не лучшей идеей прихватить «не помню какой по счету» бокал шампанского и припереться за сладеньким, наплевав на строгие распоряжения фон Вейганда.

Scheißegal. (Пофиг) Помирать, так с удовольствием.

Беру ложку и приступаю к долгожданному десерту. За этот крем жизни не жалко, отдельное спасибо за вишенки, ну, а про нежнейший бисквит скромно промолчу, ведь невежливо болтать с набитым ртом.

Настроение идет в гору, на душе становится тепло. Вспоминаю национальную передачу о поварах, где суровый ведущий муштровал полк незадачливых кулинаров с воплями «Кто чистил селедку? Признавайтесь, бл**и! Все равно вычислю, руки оторву и в жо** засуну! Где вас, **ланов, нашли?! Идите на х**!».

Думаю о том, что не ценит человек мимолетного счастья. Лежала бы я перед теликом в позе обожравшейся крачки, без бриллиантов и дизайнерского шмотья, однако спокойная, почти вменяемая и довольная. Плевала бы в потолок, переключала каналы, лопала конфетки, наплевав на стройность, а главным волнением служил бы дон Родриго. Ну, или там очередь в сберкассу, или чтоб совсем по чесноку, рыдала бы я, смакуя свое вынужденное одиночество по причине повышенной жирности вкусных продуктов, среднестатистической никчемности мужского населения да Марса в Скорпионе, подпортившего идеальный гороскоп на сегодня.

Окончательно догнавшись шампанским, расслабляюсь, и в голову начинают лезть навязчивые вопросы о семье. Как там мама? Папа? Моя любимая бабуля? Что они делают? Что им сказали обо мне?

Не проходит ни дня без этих гребаных, изматывающих, костедробильных мыслей. О Них, самых близких людях во Вселенной. Всякий раз успешно затыкаю глотку осторожно подкрадывающейся истерике. Знаю, иначе не вынесу, расклеюсь окончательно.

Смахиваю слезы, пытаюсь залечить раны сладким, зачерпнув ложкой побольше крема. Не замечаю, как слуги поспешно исчезают с территории кухни. Смакую горечь, которой не суждено исчезнуть, разве только притихнуть, улечься на дне бесцветным осадком.

— Вкусно? — его голос раздается совсем близко, почти у самого уха, заставляет встрепенуться, ледяными змейками скользит по спине, обвивает ребра.

Застигнута на месте преступления с поличным.

Scheißegal. (Пофиг) Ничего нельзя изменить.

Поворачиваюсь, чтобы встретить тяжелый взгляд фон Вейганда. Мои глаза широко распахнуты, ложка застыла во рту.

«Он не накажет меня за нарушение диеты, это переходит допустимые нормы, это, в конце концов, возмутительно», — не решаюсь вымолвить ни слова.

Нервно облизываю орудие преступления, отбрасываю в сторону и пытаюсь улыбнуться. Фон Вейганд изучает чуть приоткрытые губы настолько внимательно, что становится не по себе. Готова поспорить, вспоминает, как там недавно побывал его палец и набрасывает очередной садистский план.

— Ты не ответила.

Почему мне кажется, что любая фраза будет неправильной и провокационной?

— Я не знаю, — устало вздыхаю. — Давай покончим с этим быстрее.

— Быстрее, — усмехается он, наклоняется вперед, мягко опирается локтями о столешницу.

— Да, насилуй, делай, как тебе больше нравится… ну, день рождение и все такое, — говорит шампанское, скрестившись с клиническим идиотизмом. — Презенты я не приготовила, хотя давно знала, что родился в ноябре, скинула себе в ноут сканы твоего фальшивого паспорта, а потом ты оказался не Александром фон Вейгандом и завертелось… надеюсь, не злишься, что без подарка?

— То был мой настоящий паспорт, — немногословная реакция, впрочем, пора привыкнуть.

— Значит, Валленберг — сценический псевдоним? — испытываю терпение.

— Отойди, пожалуйста, — подозрительно вежливо говорит он, и хочется исчезнуть вовсе. — Правее, да… молодец.

В следующий миг тарелки, торты, бокалы и прочая кухонная мелочь отправляются на пол четкими, отлично выверенными движениями. Чудовищный грохот заставляет вздрагивать, жмуриться и подбираться всем телом. Взрывная волна осколков не задевает меня, леденит кожу на расстоянии, вынуждает трепетать, забиваться в угол, тщетно искать спасения. Отступаю назад, упираюсь в противоположную столешницу, судорожно сжимаю прохладную поверхность до покалывания в пальцах.

«Господи», — инстинктивно кусаю губы.

— Сначала нужно снять подарочную упаковку, — бархатным тоном продолжает именинник, невозмутимо ступает вперед, мимо разбитой посуды, открывает какой-то шкафчик.

Пробую сделать еще шаг, неловко подворачиваю ногу и тихонько вскрикиваю. Не успеваю проклясть чертовы каблуки, потому что мое дыхание перехватывает от ужаса. Отказываюсь понимать и принимать, застываю на месте, замерзаю. Не способна дернуться, не вольна шелохнуться.

— Perfekt (Превосходно), — довольно заключает фон Вейганд, и в его руках сверкает стальное лезвие ножа.

Он идет ко мне неторопливо, с грацией прирожденного хищника и темной ухмылкой Люцифера на знакомых, но чужих устах. Ближе и ближе, каждым жестом погружая в гипнотический транс, в пучину безумия, в разверстое, зияющее пространство бесконечного ужаса.

Бежать некуда, не имеет смысла, ведь никто не защитит, скорее, поймают и приведут обратно в целости и сохранности. Но бездействовать глупо.

Совершаю дерзкую попытку вырваться, удрать отсюда, разорвать цепь. И проваливаюсь. Меня ловят, сгребают в охапку, тянут к очищенному столу. Кричу, кусаюсь, вырываюсь.

— Тихо, — приказывает фон Вейганд.

Металл на ключицах отлично стимулирует заткнуться и не трепыхаться.

— Я не сделаю больно, — он прижимается сзади, дает прочувствовать полную боевую готовность и продолжает: — Пока не сделаю.

Пальцы перебирают пряди моих волос, нож перемещается ниже, медленно и осторожно, едва касаясь покрытой испариной кожи, вглубь выреза платья, под тонкую кружевную ткань.

Страх переплетается с возбуждением, тягучим и вязким, жгучим и терпким. Воздух накаляется, пропитывается напряжением, пронизывается электрическими разрядами. Еще немного — закоротит.

Пугает до жути, колотит лихорадочно, мерцает отрывками смешанных эмоций. Искрит обжигающе горячо, обдает затаенным жаром, выпускает на свободу.

— Ты хотел сделать этого сразу, — слова разрывают тишину под аккомпанемент первого надреза.

Хотел раздеть донага изначально, силой сорвать облегающий наряд, вспарывать сверкающую материю, будто настоящую плоть. Унизить и растерзать, не нанося непоправимых увечий. Зачем портить шкурку любимого зверька?

Выбирал платье лично, выстраивал картину событий, упивался гениальностью, изнемогая от желания. Жажды разделять и властвовать, покорять и подчинять, клеймить собственность.

Хотел, чтобы все восхищались, завидовали, вожделели. Мысленно рычали от похоти, исходили ядом, истекали злобой. Понимали — это все его, принадлежит ему одному навеки, до последнего вздоха. Смотрите, сколько влезет, а большего не даровано.

— Да, — он разворачивает меня лицом к себе, продолжая срезать кружева подарочной упаковки.

Никакой спешки, продуманно, в ритуальном порядке.

— Сказать, чего я хочу еще больше? — фон Вейганд откладывает нож, любуется лохмотьями, в которые превратилось мое шикарное платье.

— Ска… — осекаюсь и вскрикиваю от неожиданности, когда он сажает меня на стол.

— Здешние подвалы построены давным-давно, не подвергались никакой реконструкции. Толстые стены, затхлость… пришлось вывести крыс, но скелеты погибших заключенных никто не трогал. Сплошная любовь и романтика, — его пальцы скользят от талии к бедрам, двигаются ниже, задерживаются на коленях, нежно обводят и резко раздвигают мои ноги.

— Ты обещал, что если я все выполню, то никаких пыточных камер не будет, — напоминаю условия сделки.