Эйсид-хаус - Уэлш Ирвин. Страница 11

Затем один из них выложил на стол пакетик белого порошка. На вид хороший продукт.

– Маленькие дети в школе ширяются этим. Кто толкает им товар, Юэн? – спросил мальчик Серебряной Мечты.

У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ.

– Я просто употребляю иногда. Да и нет столько лавэ барыжить, и мне плевать, какие козлы этим занимаются.

– Черт возьми, я вижу, нам следует пригласить сюда переводчика. Какой-нибудь дежурящий сегодня вечером хрен говорит по-шотландски? – воскликнул темноволосый мудак.

Тормоз Серебряной Мечты проигнорировал его. Брюнет продолжил:

– Вы все, чертовы долбоебы, гоните одно и то же фуфло. Вы все, блядь, употребляете, так? Никто не продает. Он просто растет на деревьях, да?

– Не, на полях, – сказал я, немедленно об этом пожалев.

– Что ты, твою мать, сказал? – Он поднялся, стукнув кулаком по столу так, что костяшки побелели.

– Маковые поля. Опиум. Растет на полях, – промямлил я.

Его рука обхватила мою шею и стиснула ее. Он продолжал давить. Такое впечатление, словно я наблюдал со стороны, как душат кого-то другого. Я вцепился обеими руками в его руку, но не смог ослабить хватку. Это сделал Серебряный.

– Оставь, Джордж. Достаточно. Отдышись, сынок.

В моей голове беспощадно стучало от прилива крови, и я чувствовал себя так, будто мои легкие никогда снова не заполнятся до полного объема.

– Мы знаем расклад, сынок, мы приготовили тебе на подпись показания. Не хочу, чтобы ты подписывал что-то, о чем будешь потом сожалеть. Даем тебе время. Взгляни на них. Прочитай. Усвой. Как я сказал, даем тебе время. Все, что ты хочешь изменить, мы можем изменить, – вкрадчиво втюхивал он мне.

Темноволосый убрал из голоса враждебность.

– Сдай нам ниггера, сынок, и можешь уйти отсюда с этим. Лучший фармацевтический продукт, а, Фред? – Он дразняще помахал передо мной герычем.

– Так они сказали мне, Джордж. Давай, Юэн, приди в себя, расслабься. Ты кажешься достаточно приличным типом, забей на все это. Считай, что тебе крупно повезло, рыжий, выше головы не прыгнешь.

– Шотландцы, англичане, никакой разницы, верно? Мы все белые люди. Париться в тюрьме из-за какого-то чертова Конго? Пораскинь мозгами, джок. Еще один долбаный цветной говнюк сядет, кто он для тебя, а? В них уж точно нехватки не будет, как думаешь?

Мусора. Козлы в белых рубашках. Они упрятали Дрю из Монктонхолла в Оргрив за забастовку 84-го. Теперь они хотят Донована. Не тот цвет кожи. Они представили его начальству как Крупную Шишку. Эти показания читались как Агата Кристи. Дон и я однажды схлестнулись, но он был свой. На самом деле он был мне больше братом, чем какая-нибудь родня. Но что он рассказал обо мне? Солидарность в отказе или же он сдал меня с потрохами? Эти паскудные показания читались как Агата Кристи. Что насчет Эндж? Она, наверное, сдала всех, лишь бы спасти свою шкуру. Меня начало ломать, стало по-настоящему херово. Если я подпишу, то получу ширево. Смогу вмазаться. Рассказать газетам историю о том, как из меня выбили эти показания. У НИХ НИХУЯ НА МЕНЯ НЕТ. Ломка. Отрава. Дон. НЕ ПОДДАВАЙСЯ ломка герыч ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ, они упрячут Дона, упрячут его за всю эту Агату Ебаную Кристи ДАЙТЕ МНЕ ЧЕРТОВУ РУЧКУ.

– Дайте мне ручку.

– Знал, что у тебя есть мозги, джок.

Я сунул пакетик порошка, мои тридцать сребреников, в задний карман. Они порвали полицейский протокол. Я был свободен. Когда вышел в приемную, увидел сидевшую там Эндж. Значит, тоже продалась. Она горько взглянула на меня.

– Ладно, вы двое, – сказал дежурный коп. – Свободны, и держитесь подальше от неприятностей.

Два копа, допрашивавшие меня, стояли рядом с ним. Я обрадовался возможности уйти. Эндж была так нетерпелива, что бросилась к стеклянной двери, не дослушав, как коп говорит, мол, осторожно, дверь. С громким треском Эндж впечаталась в стекло лбом и отлетела назад, качаясь на пятках, словно мультяшка. Я нервно засмеялся, присоединившись к гоготу копов.

– Глупая пизданутая шлюха, – презрительно ухмыльнулся темноволосый.

Эндж пребывала в прострации, когда я вывел ее на воздух. Слезы струились по ее лицу, на лбу набухала шишка.

– Ты заложил его, твою мать, да? ЗАЛОЖИЛ, ДА?

Макияж потек. Она выглядела как Элис Купер.

Хреновая из нее актриса.

– А ты нет, что ли?

Молчание было красноречивым, затем она призналась утомленным голосом:

– Ну да, пришлось, чтобы самой не загреметь, а? Я просто должна была выбраться оттуда. Мне было по-настоящему хреново.

– Понимаю, о чем ты, – кивнул я. – Разберемся со всем этим позже. Повидаем адвоката. Расскажем чуваку, что мы дали показания под давлением. Дон выйдет на волю, смеясь. Может, и компенсацию получит. Давай поставимся, ну а потом слезем с иглы и повидаем адвоката. Несколько дней в КПЗ – это Дону даже полезно. Чтобы переломаться. Он, черт возьми, отблагодарит нас за это!

Я понимал, что все это вилами на воде писано. Сам-то слинял; оставил товарища на произвол судьбы. Просто я чувствовал себя лучше, прокручивая этот сценарий.

– Да, пусть слезет с иглы, – согласилась Эндж.

Перед участком стояла группа демонстрантов. Как будто устроили тут круглосуточный пикет. Они протестовали против жестокого обращения с молодыми черными, особенно насчет Эрла Бэрратта, чувака, угодившего в Стоуки, свалившегося однажды ночью с лестницы и вышедшего обратно в полиэтиленовом мешке. Ступеньки там скользкие, как сволочь.

Я узнал чувака из черной прессы, из «Войса», и направился прямо к нему.

– Послушай, приятель, они забрали одного черного парня. Здорово уделали его. Заставили нас подписать на него показания.

– Как его зовут? – спросил чувак. Роскошный афроанглийский говор.

– Донован Прескотт.

– Из Кингсмида? Героинщик?

Я стоял, глядя на него, и его лицо посуровело.

– Он не сделал ничего плохого, – взмолилась Эндж.

Я ткнул в него пальцем, проецируя мой гнев на него.

– Напечатай, ёпта, или будь проклят, ты, козел! Какая разница, кто он такой, у него не меньше прав, чем у любого другого бедолаги!

– Как твое имя, мужик? – спросил репортер.

– А это тут при чем?

– Зайдем в офис. Сфотографируем тебя, – улыбнулся афро.

Он знал, что это было без мазы. Ничего никому я тогда не скажу, а то полиция с меня живым не слезет.

– Да делай что хочешь, твою мать, – сказал я, поворачиваясь.

Крупная женщина подошла ко мне и стала кричать:

– Они держат там хороших христианских мальчиков. Лероя Дюкейна и Орита Кэмпбелла. Мальчиков, не сделавших ничего плохого. Именно об этих мальчиках мы здесь говорим, а не о каком-то грязном наркотическом дьяволе.

Высокий раста в ленноновских очечках угрожающе поднял плакат прямо перед моим носом. На нем было написано:

Я повернулся к Эндж и потащил ее, дрожа, подальше от этой заварухи, и несколько ругательств и угроз, выкрикнутых нам вслед, звенело в моих ушах. Я думал, что за нами идут. Мы шли в молчании и не проронили ни слова, пока не дошли до станции «Долстон-Кингсленд». Параноидальный Город.

– Куда ты? – спросила Эндж.

– На электричку по Северной линии к старому корешу Элби в Кентиш-Таун. Поставлюсь свинским ширевом, оклемаюсь, затем двинусь в Шепердс-Буш. Там цивилизованнее, понимаешь? Я по горло сыт Хэкни, это даже хуже, чем возвращаться обратно на дорогу. Долбаное захолустье. Слишком много шумных лицемерных скотов. Изоляция, вот в чем проблема. На отшибе от города, без метро-то. Захолустье, как оно есть.

Я занимался пустословием. Нес околесицу на ломке.

– Я с тобой. Квартира накрылась, небось всё уже пожгли. Дверь-то свиньи не починили, им насрать.

Я не хотел тащить с собой на буксире Эндж; у нее был вирус неудачницы, по-настоящему хуевый. Неудача обычно передается от близкого соседства привычных страдальцев. Тем не менее я немногое мог сделать или сказать, когда подошел поезд и мы сели друг напротив друга в подавленном, болезненном молчании.