Никогда не забудем! (Сборник рассказов белорусских детей) - Мавр Янка. Страница 15

Сзади загремел взрыв, застрочил пулемет. Но я уже был далеко. Остановился передохнуть в кустарнике, под крутым берегом Днепра.

«Это Василий Анатольевич послал вам кусок детдомовского сахара! От него, должно быть, у вас зубы повыскакивали», — подумал я и засмеялся.

Потом мы узнали, что миной убило четырех офицеров и сухонького полковника. Василий Анатольевич говорил, что особенно хорошо я уладил с полковником, по приказу которого была сожжена не одна деревня и расстреляны сотни человек.

Меня наградили медалью «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны 1-й степени».

Теперь я учусь в Лоевской средней школе, а Василий Анатольевич работает директором детского дома в Васильевском районе. Недавно он был в Лоеве, и мы осматривали то место, где произошел взрыв. Комнату отремонтировали, и в ней помещается канцелярия нашей школы. На месте навеса мы построили лестницу и хороший турник для физкультурных упражнений. А физруком у нас Володька Бондаренко — бывший помощник Василия Анатольевича.

Костя Бодровец, 1931 года рождения.

ВОСЕМЬ СУТОК

Командир двенадцатой партизанской бригады имени Сталина Тихомиров приказал отправить за линию фронта пять тяжело раненных бойцов и шестерых маленьких детей: меня, Тоню Иванову, Светлану Врублевскую, Соню Сухман, Эдика Глушко, который зимою отморозил ноги, и сына машинистки Гали — Леню.

Нас посадили на подводы, дали санитарку — тетю Веру, двух конных разведчиков и шесть бойцов. С Червеньского района нам надо было перебраться в Кричевский, в усакинские леса. Здесь находился партизанский аэродром. Мы знали, что скоро будем на «Большой земле», и ехали с охотой. Плакала только Светлана, не хотела оставлять маму.

— С кем я там буду? — хныкала она.

— Не плачь, деточка, ты же едешь к папе, за фронт, — успокаивала ее мать.

Мы попрощались с родными и тронулись в дорогу.

Вечером третьего дня мы были в усакинских лесах, на аэродроме.

В лесной чаще стояли три шалаша, обнесенные еловыми лапками. Рядом наши партизаны оборудовали еще два. В одном поместили раненых, во втором — нас.

Недалеко от аэродрома располагался партизанский отряд.

Старший группы Хора пошел в штаб, доложил о нашем приезде. Когда он вернулся, мы обступили его и спросили, будет ли сегодня самолет.

— Ложитесь спать, самолета не будет, — ответил он. — Ожидается завтра.

Мы загрустили.

Вдруг ночью зажглись костры. Мы побежали на аэродром. В шалаше остался один только Эдик. Он даже заплакал от обиды, что не может бегать. В воздухе прогудели два самолета, сделали несколько кругов и сбросили красную ракету. С земли пустили белую. Самолеты сбросили груз на парашютах и улетели.

Мы вернулись в шалаш. Долго шептались между собой, жалели, что самолеты не приземлились.

Назавтра вечером из штаба приехал связной и велел отвезти раненых и детей на аэродром. Как только мы об этом услышали, то от радости даже захлопали в ладоши. Через час, а может и больше, вверху будто шмель загудел: «Гу-гу-гу…» Потом сильней и сильней. На земле зажгли четыре костра, а потом еще шесть. На поляне стало светло, как днем. Самолет начал снижаться. Сбросил красную ракету. С земли пустили красную. А потом он вынырнул из темноты, с ревом побежал по земле и остановился. Мы к нему, а пропеллер крутится и гонит ветер такой сильный, что мы не удержались на ногах и упали. Светлана даже заплакала.

Открылись двери, и по лестнице из самолета слезли три летчика в кожаных куртках и шапках. Партизаны начали разгружать самолет. А мы к летчикам.

— Дядя, возьмете нас? — спрашиваем.

— Всех заберу, всех, — ответил один летчик и, достав из сумки шоколад, начал угощать нас. А другой дал булок.

Разгрузили самолет, положили раненых. Дошла очередь до нас. Мы попрощались с бойцами и полезли в самолет. А в нем с обеих сторон кресла. Такие смешные. Откинешь его, сядешь и сидишь. А как встанешь, оно — хлоп! — и поднимется. В стенах маленькие оконца, черные, и ничего не видно.

Сидим, а самолет как заревет — чуть не оглушил. И покатился, а потом остановился. Его повернули. Он прокатился и опять стал. Как мы потом узнали, он не мог подняться, потому что положили много груза. Тогда ходячих выгрузили. Нам тоже пришлось слезть, хоть и не хотелось.

Когда хотели высадить Эдика, он заплакал и сказал:

— Не хочу!

Так он пролежал в самолете целый день.

Когда стемнело, самолет взял тяжелораненых, почту и Эдика, разбежался и полетел. А мы остались. Вернулись в шалаш скучные и легли спать, но сон не шел.

В следующую ночь должны были прилететь еще два самолета и забрать остальных, но это не удалось сделать.

Утром над лесом показались немецкие самолеты и начали бросать бомбы. От взрывов дрожала земля. Потом послышались выстрелы из пулеметов и винтовок.

Приехал из штаба связной и сказал, чтобы всех грузили на подводы и везли в отряд. Немцы начали окружать лес.

Весь день мы были в пути. Стрельба усилилась. Теперь уже гремело вокруг.

Вечером нам приказали слезть о подвод и идти пешком. Мы быстро устали и не могли идти. Нас и нескольких раненых бойцов несли на руках.

На рассвете вышли на полянку. Вдруг налетели четыре немецких самолета и стали нас бомбить. Все попрятались. Мы плакали. Когда самолеты улетели, мы поднялись. Идти было тяжело. Взрослые брали нас по-двое на руки и тащили.

Недалеко от нас немцы жгли лагерь. В нем слышались выстрелы, крики солдат, лай собак. С треском горел лес. Тут мы просидели до вечера. Когда стемнело, командир сказал:

— Идти как можно тише. Идем на прорыв.

Впереди пошли автоматчики, за ними партизаны и мы. Слева от нас горел лес. Треск горящих деревьев заглушал наши шаги. Послышались крики «ура». Все побежали вперед. И мы за ними. Я держалась за руку тети Веры. Жора вел Тоню, дядя Вася — Соню, Леню — молодой партизан Миша, а Светлану нес на руках дядя Витя.

А стрельба становилась всё сильнее и сильнее. Леня крикнул:

— Ма-ма-а!.. — и упал. Миша быстро поднял его и сказал:

— Убили, — опустил на землю и побежал.

Все бежали вперед, стреляли и кричали «ура».

И тетя Вера тоже стреляла, а потом и она упала. Я крикнула:

— Тетю Веру убили!

К ней подскочил какой-то партизан. А я с детьми побежала дальше. Потом стало так страшно, что я упала на землю. А когда поднялась, партизан уже поблизости не было. Они стреляли и кричали где-то впереди. Я пошла одна и вскоре услышала плач. По голосу узнала Тоню и Светлану. Сони не было. Куда она пропала, я не знаю.

Увидев девочек, я обрадовалась. Втроем мы просидели всю ночь, а утром пошли в глубь леса. Мне тогда было девять лет, Тоне семь, а Светлане только пять.

Чем дальше мы шли в лес, тем он становился гуще. Высокие толстые сосны и елки обступили нас. Мы продирались среди них, как муравьи. Страшно было одним в этом непроходимом лесу. Но мы шли и шли, стараясь найти дорогу.

Опять настала ночь, а мы всё шли. Вдруг над лесом вспыхнула ракета. Как большой фонарь, она осветила всё вокруг. Мы внимательно присматривались, но дороги не было. Вскоре набрели на какую-то узкую колею. Пошли по ней. Когда рассвело, мы заметили, что всю ночь кружили на одном месте. Свернули с этой дорожки влево и пошли дальше.

Вскоре лес изменился. Вместо высоких сосен стояли тонкие, обгорелые елочки и березки. Земля была голая, черная.

Прошел день, наступила ночь. Мы зашли в топкое болото, выбраться из которого в темноте не могли. Начали искать место, где бы присесть. Подошли к сломанному деревцу. Это была тонкая березка. Узнали ее по белой коре. Мы сели на березку и прижались друг к другу. Светлану, как меньшую, посадили посредине. Нам было тепло, но мы дрожали от страха. Не спали всю ночь. Прислушивались к ночным звукам.

На рассвете решили перейти в лучшее место, чтобы нас не заметили немцы. Очень хотелось есть, но у нас ничего не было: свои кусочки хлеба съели еще вчера.