Забвению не подлежит - Яцовскис Евсей Яковлевич. Страница 14

В дивизию добровольно пришли многие молодые женщины и девушки. Всего в частях и подразделениях проходила службу 171 патриотка — врачи, медицинские сестры и санитарки, поварихи, телефонистки и радистки, снайперы и пулеметчицы. Своим добросовестным отношением к порученному делу, бесстрашием и самоотверженностью они заслужили всеобщее уважение… Разговор о подвигах наших отважных фронтовых подруг еще впереди.

Командиром дивизии был назначен комбриг (с 3 мая 1942 г. генерал-майор) Феликсас Балтушис-Жямайтис — коммунист старой гвардии, боровшийся еще в 1918–1919 годах за Советскую власть в Литве. В те суровые годы он командовал легендарным Жямайтским полком, получившим свое название по месту формирования — в Жямайтии — западной части Литвы. Впоследствии Ф. Балтушис-Жямайтис дрался с врагами революций на фронтах гражданской войны, а в мирное время принимал участие в подготовке военных кадров для Красной Армии — преподавал в академии имени М. В. Фрунзе. Летом 1940 года, когда трудящиеся Литвы взяли власть в свои руки, Ф. Балтушис-Жямайтис вернулся в родные края и был назначен командующим литовской Народной армией.

В первых числах апреля к нам прибыл назначенный начальником Особого отдела НКВД дивизии полковник Ю. Барташюнас. Это он возглавлял Особый отдел НКВД литовского 29-го стрелкового территориального корпуса в Вильнюсе, а позже на фронте.

Увидев меня, удивился:

— Ты ли это, Яцовскис?

— Так точно!

— Долго выходил из окружения?

— Если считать с 22 августа, то на пятые сутки пробились к своим.

— Счастливчик! Нашей группе две недели пришлось скитаться по немецким тылам.

Барташюнас пользовался большим уважением и любовью сослуживцев. Нам многое было известно о славном прошлом полковника. Старый большевик, он активно участвовал в Великой Октябрьской социалистической революции, воевал на фронтах гражданской войны, долгое время служил в пограничных войсках. Еще в Вильнюсе он нам, молодым чекистам, рассказывал о своей службе в гарнизоне Кремля в составе взвода латышских красных стрелков, о беседах с вождем революции В. И. Лениным.

Вместе с Барташюнасом приехал мой бывший начальник по Особому отделу 179-й стрелковой дивизии В. Крестьяновас, который получил назначение на должность старшего оперуполномоченного. Й. Чебялис стал теперь заместителем начальника отдела.

На работу в отдел были направлены чекисты Костас Редецкас, Йонас Юргайтис, Юозас Юодишюс, Викторас Балькявичюс, Юлюс Канишаускас — все они в прошлом активные участники революционного движения в Литве, коммунисты-подпольщики. Комплектование отдела оперативным составом в основном было закончено в середине марта 1942 года. Были подобраны также бойцы взвода охраны отдела, среди них и мой школьный товарищ Г. Йоэльсас — не зря Нарком внутренних дел Литвы А. Гузявичюс в Москве записал себе его адрес — он позаботился, чтобы Йоэльсас из Самарканда был направлен на службу в Литовскую дивизию.

3 марта получил от брата Александра коротенькую открытку: «Здоров, настроение хорошее, вскоре выезжаю на фронт. Заботься о родителях… До свидания… До встречи после Победы!..»

Как только закончил читать, вызвал полковник Барташюнас. Вопрос начальника был для меня неожиданным:

— Знаешь ли кого-нибудь по фамилии Розенбергас?

Я рассказал, что у моего отца был товарищ по Вильнюсскому учительскому институту по фамилии Розенбергас, который до начала войны проживал в Каунасе и нас изредка навещал. С другим Розенбергасом мне довелось служить в одной роте в 9-м пехотном полку бывшей литовской армии. В последний раз я видел этого бойца в медсанбате под Великими Луками 24 августа 1941 года. Он был ранен, видимо, и погиб в окружении. Никого другого по фамилии Розенбергас я не знал.

Барташюнас улыбнулся:

— Выходит, что он правду говорит.

— Кто говорит?

Да это же твой сослуживец Розенбергас! Он заявил, что встретил тебя в окружении и ты спас ему жизнь! На днях его к нам откомандировали для дальнейшего прохождения службы.

Оставив все дела, я пошел в помещение, где проходили карантин вновь прибывающие в дивизию. Розенбергас сидел на койке спиной к двери, что-то усердно зашивал и моего прихода в комнату не заметил. Я его сзади энергично хлопнул по плечу, и он повернулся ко мне лицом. Какое-то мгновение смотрел на меня безразличным взглядом, но вдруг как ужаленный подскочил, крикнул «жив!», и мы обнялись.

Проговорили тогда с ним до полуночи. Розенбергас со всеми подробностями рассказал, как гитлеровцы захватили медсанбат, как наши военные медики в лагере для военнопленных самоотверженно продолжали выхаживать раненых красноармейцев, в том числе и его — Розенбергаса. Был он по природе здоровый, крепкий и понемногу начал поправляться — рана зарубцевалась, вернулась силенка. И тогда он начал подумывать о побеге. Лагерь был временный, обнесенный забором из колючей проволоки со сторожевыми вышками по углам. Бежали они ночью втроем. Одного стража застрелила, а Розенбергасу и еще одному красноармейцу удалось скрыться в лесу.

Когда Розенбергас поведал о встрече в Андреапольских лесах с партизанами, которые приняли беглецов в отряд, я начал расспрашивать о местах расположения партизанских баз и о руководителях народных мстителей. По описанию внешности одного из них я убедился, что это был товарищ, с которым мне выпало немало пройти по Андреапольским лесам и топям во время подготовки партизанских баз. Поистине тесен мир!

После освобождения Красной Армией территории, где действовал этот партизанский отряд, для Розенбергаса начался тернистый путь в литовскую дивизию. И когда наконец уже здесь, в Горьковской области, оперуполномоченный Особого отдела, обслуживавший карантин, спросил его, кто все же может удостоверить, что он действительно попал в плен, будучи раненным, Розенбергас в сердцах ответил:

— Это может подтвердить лишь один человек — Яцовскис, если только он сам вырвался из того пекла. Он спас меня тогда!

Уже будучи в плену, Розенбергас все время не переставал, про себя твердить: «Никогда нельзя терять надежду!» Эти напутственные слова я повторил Розенбергасу при прощании, в окружении у Великих Лук. И светлая, немеркнущая надежда сберегла нас, помогла выжить и снова встать в строй.

Никогда нельзя терять надежду — только так!

Совещание у начальника длилось уже более двух часов, а к единому мнению никак не могли прийти. Сигнал уж больно серьезный, однако налицо всего лишь показания одного-единственного свидетеля — красноармейца Юозаса Летувнинкаса. Он сообщил, что под личиной красноармейца 167-го стрелкового полка замаскировался бывший сверхсрочник старший унтер-офицер литовской армии летчик П. Игнатайтис, которого гитлеровцы в начале войны переправили в наш тыл со шпионским заданием. В дивизии он очень осторожно подстрекает военнослужащих к измене Родине — переходу на сторону врага после прибытия на фронт.

Не верить этому свидетелю не было оснований — характеристика на Ю. Летувнинкаса была безупречна. Большинство мнений склонялось к тому, что Игнатайтиса необходимо немедленно задержать, допросить, разоблачить на очной ставке.

Чебялис был более осторожен:

— Надо действовать как в шахматной игре — предусмотреть два, три, а то и четыре хода вперед. Что будем делать, если очная ставка окажется безрезультатной? Не признается, и все! Придется освобождать! А он возьмет да и сбежит! Рискованно!

С Чебялисом согласились и решили дать оперативному составу отдела срочное задание — выявить в полках лиц, служивших в период буржуазной власти в военно-воздушных силах литовской армии. Уже на следующий день в отдел был вызван лейтенант — командир взвода автороты дивизии. Он был бледен и заметно волновался.

— Желаете ли вы сделать какое-либо заявление Особому отделу НКВД?

Мне показалось, что лейтенант слишком долго думает над ответом, но я его не торопил. Наконец он сказал:

— До начала войны я в Вильнюсе работал в милиции, в уголовном розыске. Все, что мне известно, расскажу!