Последние Каролинги - Говоров Александр Алексеевич. Страница 7

Внезапно Гермольд вскочил, держась за кресло, потому что его отстегнутая нога сушилась на решетке.

— Эй, однорукий! — закричал он отчаянно. — Разрази тебя лихорадка! Ты что же, калитку забыл заложить, что ли? Боже правый, сюда идут, и много, слышишь, как стучат? Азарика, дитя мое, беги скорее наверх и не спускайся, что бы здесь ни случилось…

— Огня! Вина! Зерна для лошадей! — требовал вошедший первым.

При одном взгляде на него можно было понять, насколько он грозен и силен. С его плаща дождевая вода лилась струями, спутники его отфыркивались и топали.

У Гермольда сердце заныло от такой бесцеремонности. Но делать нечего — знаменитое франкское гостеприимство обязывало. Он поклонился со своего кресла и представился:

— Гермольд из рода Эттингов, свободный франк.

Предводитель вошедших обратил на него внимания не более, чем на муху. А белобрысые парни, по всей видимости близнецы, покатились со смеху, указывая на висячие усы и заплетенные косы старого воина. Гермольд не успел даже рассердиться — в дверь вошел, отряхая полы мокрой рясы, не кто иной, как аббат святого Вааста!

Однорукий слуга внес еще свечку.

— Собачку-то нашу за что, ваша милость? — обратился он к предводителю. — Нехорошо в гостях собак убивать.

— Тьерри! — позвал тот. — Заткни ему говорильник.

Выдвинулся тип, угрюмый и носатый, вытолкнул слугу вперед, а сам отступил на шаг. Меч его свистнул в воздухе, голова однорукого покатилась.

— Ловко! — вскричали близнецы. — Ай да Тьерри Красавчик!

Гермольд хотел закричать, прогнать, проклясть пришельцев, но непослушный язык прилип к гортани.

— Бастард, — спросил угрюмый Тьерри у предводителя, — куда прикажешь нести собаку?

Оруженосцы внесли борзую, забинтованную до самого хвоста, и бережно положили на обеденный стол. Бастард снял шлем и склонился, глядя в страдальческие глаза собаки.

— Ваша милость, — обратился к нему аббат, — вы обещали поискать здесь колдунью.

— Все собаки мира, — сказал бастард, не отвечая, — ничто для меня по сравнению с этой одной. Я потерял Герду, неужели не удастся выходить Майду? А ну-ка, твое преподобие, полечи ее каким-нибудь священным средством.

— Что вы, ваша милость! — залебезил аббат. — Священнослужителю не пристало лечить собаку.

Эд усмехнулся, а спутники его захохотали. Аббат же сказал:

— Вот найдете колдунью, она и полечит. Если вы, конечно, предварительно ее пощекочете хорошенько.

Бастард приказал обыскать дом и двор. Симон пошел наверх, а Райнер спустился в погреб. Тьерри заявил, что поищет во дворе; может быть, там, кстати, найдется и какая-нибудь завалящая лошаденка.

— Ехать тебе во дворец на палочке! — издевались близнецы.

Эд сапогом отодвинул кресло с распростертым в нем Гермольдом и стал греть руки у очага. Огонь затухал, и вместо топлива бастард кинул туда арфу и деревянную ногу хозяина.

Аббат указал ему на кресло:

— Вот, ваша милость, это тот самый, кого вы ищете. Кроме него, здесь некому быть.

Эд наклонился над онемевшим Гермольдом.

— Отвечай, ты был на Бриссартском мосту, когда там погиб Роберт Сильный, герцог Нейстрии?

Гермольд только и смог, что кивнуть головой. Тут как раз вернулся Тьерри, сообщая, что во дворе нет ни ведьмы, ни лошади, а дождь, проклятый, так и хлещет. Спустился со второго этажа близнец Симон, обирая с себя паутину:

— Никакой колдуньи, только какой-то перепуганный мальчишка, вероятно второй слуга.

С веселыми криками ввалились из погреба Райнер и оруженосцы. Они тащили бурдюк черного андегавского, которое берег бедный однорукий, и пробовали его на ходу.

Бастард влил вино в рот Гермольду, плеская как попало,

— Ну! — ухватив за косицу, Эд запрокинул лицо Гермольда. — Правда ли, сорок воинов было с герцогом, когда у моста на них напали норманны? Почему же герцог сражался один и пал, не желая сдаваться?

— Готфрид Кривой Локоть… — хрипел Гермольд, моргая белесыми старческими глазами, — который теперь граф Каталаунский… Он первый повернул коня…

— И вы все бежали за ним?

— Нам казалось, герцог скачет сзади…

— Ногу ты… не на Бриссартском мосту потерял?

— Нет… Много позже.

Бастард хлестнул его по лицу перчаткой и отошел. В этот момент как раз Хурн, оруженосец близнецов, запихивал в карман серебряный стакан Гермольда.

— Руку на стол! — зарычал Эд.

Не решаясь противиться, Хурн положил дрожащую руку на скатерть. Бастард кивнул Тьерри, и тот потащил меч из ножен. Близнецы умоляли о прощении на первый раз, и Эд, выругавшись, отменил казнь. Аббат святого Вааста ходил вокруг него на цыпочках, заглядывал в глаза.

— Ты как теперь этот дом — себе возьмешь?

— Эту крысиную нору? Можешь ее забирать хоть себе, церковная кочерыжка.

Аббат, успевший нахвататься из бурдюка, заплясал, напевая: «Мне, мне! Он подарил все это мне!» Близнецы же, указывая на него, смаковали его новое прозвище — «церковная кочерыжка».

— А что ты подаришь нам? — спрашивали они Эда.

— Будете мне верно служить, подарю целый город.

— М-между п-прочим, — аббат начал уже заикаться от обильного питья, — в-ваша м-милость, т-та девка, которую мы ищем, она же об-боротень… Может и в оленя обернуться, и в летучую стригу, и в слугу-мальчишку…

— И в бурдюк с вином? — усмехнулся Эд.

— И в б-бурдюк, истина ваша!

Эд приказал засунуть горлышко бурдюка ему в рот. Аббат вертел круглой головой, глотал что есть мочи, глазищи его выпучились, как у жабы. Близнецы хохотали:

— Кругленькая у тебя ведьма, заставь-ка ее похудеть!

Тогда раздался надломленный голос Гермольда. Он сполз с кресла и у самых ног бастарда молил гостей уйти. Дом этот у него не бенефиций, не может перейти к другому владельцу. Это его аллод, наследственное владение, и имеются на это грамоты… Пусть гости уйдут, он готов даже золотом заплатить.

Сказал и тут же пожалел о сказанном. Тьерри и близнецы, по примеру своего вожака обращавшие на него внимание так же мало, как на какую-нибудь мокрицу, обступили его, наклонясь.

— Где грамоты? Где золото? Показывай, куда прячешь!

Тьерри со рвением ударил его сапогом в зубы, тот отхаркивался кровью и молчал.

— Дозволь его подвесить! — просил Тьерри бастарда. Посеченное лицо его пылало. — Дозволь!

Бастард, повернувшись к ним спиной, меланхолично водил пальцами по толстенным древним бревнам стены. Приняв его молчание за согласие, Тьерри и близнецы раздели старика догола и привязали к столбу. Разогнули кочергу и сунули ее в очаг накаляться.

— Бастард! — простонал калека. — Гляди, что делают с человеком твои мерзавцы!

Эд молча прошел вдоль стены, и, причудливо искажаясь на закруглениях, за ним ползла его тень.

— А что сделали со мной после того, как по вашей милости погиб мой отец? А я ведь был совсем ребенком!

Монах, который дремал под столом в обнимку с бурдюком, очнулся, встал на четвереньки, потом, пошатываясь, на ноги.

— "Шел монах к своей милашке!" — загорланил он. — «Хи-ха-ха да хи-хо-хо! К полведерной своей фляжке с сатанинским молоком!» Он приподнял краешек рясы и пустился в пляс, повизгивая. Тьерри пинком загнал его снова под стол.

— При живой матери, при коронованных дядьях и братьях, — продолжал бастард, схватив себя за локти, — в рабство! За что? И сейчас я все как изгой преступный… Ответь мне ты сначала: за что?

В очаге треснула головешка, бывшая некогда деревянной ногой. Снаружи шумел ветер, пришедший на смену дождю.

— А меня за что? — высунулся из-под скатерти неугомонный аббат. — Домик мой сожгли напившиеся магнаты, имущества у меня нет, кроме кобылки, да и на ту зарится Красавчик Тьерри. Папа римский нам, духовным, даже жениться запретил. Хотя в писании сказано: коль не можешь не жениться, так женись, да поскорей!

— Вот я тебя сейчас оженю! — Тьерри выдернул из огня раскаленную кочергу и ткнул аббата пониже спины.