Византийская тьма - Говоров Александр Алексеевич. Страница 25
Священный Дворец, вернее, конгломерат роскошных дворцов, был, скорее, похож на колхоз или на какую-то утопическую коммуну. Владыка, император, василевс, царь — при всем множестве своих титулов — играл, скорее, роль символическую, организующую, но не распорядительную ничуть. Все множество обитателей дворца, каждый сообразно своему рангу и сословию, друг другу услужало, друг другу ревностно подчинялось. Во множестве ведомственных столовых они ели, во множестве ведомственных бань они омывались — и все это за государственный счет — наполняли собой великое множество помещений, и весь этот отлаженный механизм крутился от зари и до зари.
Так оказался Денис в кувикуле, которая помещалась в корпусе обслуги дворца Вуколеон и была похожей на нашу современную однокомнатную квартиру. Фармацевт завершил свои заботы тем, что привел слугу с едой для Дениса, выслушал его рассказ о том, кто была встреченная ими девушка под конвоем челядинцев, похмыкал, поковырял в зубах и обещал чем-нибудь помочь. Затем он ввел в кувикулу старика, назвавшегося Ласкарем. Оскорбленный, помятый, униженный, он всюду таскался за Фармацевтом и Денисом, а когда они вошли в отведенную им кувикулу, Ласкарь опустился без сил на мозаичный пол в коридоре.
Фармацевт ушел вечером, вновь призывая никуда без него не выходить, носа не высовывать. Ласкарь, весьма приободрившийся разговорами с Денисом, ушел под утро. Денис остался один, на жестком каком-то, вокзального типа кожаном диване расставлять по порядку события бурного прошедшего дня. Светка Русина — или Фоти? — вытеснила из его раскаленной головы все волнения другие, но, по правде сказать, не хотелось бы ему, чтобы это была она. Достаточно с того проклятого колдуна одной жертвы — его, Дениса.
Но что же предпринять? Бежать, скрываться, бороться как-то? Никто не гарантирует, что в один прекрасный день за ним не явятся такие вот непреклонные челядинцы и не поволокут его невесть куда. Но бежать для него сейчас это все равно что прыжок в ночь с неизвестной высоты…
Славный Фармацевт в шапочке тимпанчиком появился только к концу дня.
— Поднимайся, господин! Поскорее, о избранник судьбы! Великие не любят, когда их заставляют ждать!
Они вошли с задней стороны Большого Цирка, где за сумрачными громадами Ипподрома, между какими-то еще более древними стенами, был вход для жокеев-возничих. Везде стояла охрана — секироносцы с топориками, немногословные, как и те, которые вчера увели загадочную Фоти.
— Это люди кесариссы, — пояснил Фармацевт. Здесь он был в числе хозяев, даже обменивался салютом по-римски — ладонью вверх. При таковых его возможностях и золотой цепи Дениса никто их не остановил, ни о чем не спросил.
— Сюда, — наконец констатировал он. Наклонившись под притолоку, они вошли в низкую и темную галерею с толстыми столбами посередине. Видно было, что это помещение под рядами амфитеатра, которые образовывали как бы ступенчатый потолок.
Фармацевт раскланялся на все стороны и исчез, а Денис огляделся. Он находился, очевидно, в манеже прасинов — цирковой партии синих. Колонны были декорированы синими полотнищами, служители конюшен — иппархи — в синих длинных скарамангиях вводили по очереди лошадей, предназначенных к сегодняшним ристаниям. Спины их были покрыты синими попонами с золотым шитьем, к ним подходили старейшины прасинов, смотрели зубы, проверяли дыхание, щупали копыта. Какие-то знатоки вели шумный спор.
А в глубине манежа стояла толпа каких-то очень богатых и знатных людей. Все они были в одинаковых синих шелковых скарамангиях — кафтанах, щедро расшитых золотом, и все, как на иконе, почтительно оборотились к одному человеку, стоящему посреди них.
Денис сначала принял этого человека небольшого роста за жокея, наездника, известно, что наездники пользуются особой любовью тех, кто делает ставки на его лошадь и надеется выиграть.
Но это был не наездник, это была женщина. Со знанием дела она осматривала у лошади зубы, даже лазила пальцами в рот, исследовать-десны. На ней была жокейская кожаная куртка с подкатанными рукавами и кавалерийские брюки, так обтягивавшие ее, что Денис машинально отметил — спортивные ножки! И понял, что это и есть кесарисса Мария, Маруха, дочь императора Мануила, по крайней мере, их так показывают в фильмах из монархической жизни.
Кесарисса все время смотрела на вход, видимо, кого-то ждала. Увидев Дениса, она прервала разговор с раззолоченной свитой и размашистым кавалерийским шагом направилась навстречу ему. Сердце Дениса сжималось — все-таки это царевна!
— Остановись, — протянула она руку. — Та, к которой ты приглашен, — это я.
Совершенно не решив, что и как говорить с ней, Денис, как в каком-нибудь «Багдадском воре» или «Старике Хоттабыче», положил ладонь на сердце и как можно почтительнее склонил голову. Знал, что по византийским обрядам требуется пасть ниц.
— Не тревожься, светлый юноша, — успокоила его кесарисса. — Мы знаем, откуда ты к нам попал и как тебе с нами непривычно, нелегко. Все придет само собой.
Следом за кесариссой подошел одетый в белый скарамангий с орлами молодой мужчина с лицом арийским, у которого зубы не давали закрыться широкому рту. «Райнер», — подумал Денис. И отметил точность придворного прозвища — Крокодил.
— Вот и кесарь пришел на встречу с тобою, — сказала Маруха. — Мы озабочены твоей судьбой.
Денис вновь не счел ничего лучшего, как поклониться, подобно герою восточных сказок.
— Как тебя зовут? — спросила кесарисса, похлопывая хлыстиком по голенищам сапог с двуглавыми орлами — единственной детали царского облачения, которая была сегодня на ней. Денис молчал, разглядывая ее некрасивое лицо, словно выточенное каким-то неумелым резчиком. И нос бесформенный, и рот без губ, и глазки свиные — надо же быть такому соединению некрасивостей!
— Говори! — приказал Райнер, как зубами лязгнул.
— Это что, допрос? — хрипло произнес Денис, чувствуя, как холодный пот разливается по спине, и отчетливо понимая, что иначе поступить не может.
Кесарисса умиротворяюще положила ладонь на шелковый рукав мужа.
— Не надо, не отвечай, если ты почему-либо не в себе. Мы все равно все о тебе знаем, ведь мы же цари. Мы знаем, что ты привезен с Кавказа и прямо в Львиный ров…
Дениса подхватывал задор риска.
— А вот и не с Кавказа, ваше высочество. Я из города, который еще не основан. И путь оттуда неблизкий — восемьсот лет!
И добавил, чтобы смягчить остроту положения:
— Готов служить вашим высочествам (тен ипсилотис), не жалея моих сил…
Райнер сказал, растягивая слова, с грубым германским акцентом:
— Это все результаты вашего, госпожа, любимца Сикидита и его чернокнижных забав. Говорили же ему мудрые люди, не якшайся с дьяволами, рано или поздно что-нибудь дьявольское получишь!
«Негодяй! — подумал Денис. — У своего папаши, захудалого маркиза, ты в лаптях дома ходил, а здесь на руководство всемирной империей претендуешь!» И не страшно уже было совсем, наоборот, так и хотелось уколоть, задеть побольнее.
— Госпожа! — продолжал Райнер, искоса поглядывая на Дениса, видимо испытывая по отношению к нему ту же враждебность. — Столько дел! Мы еще не знаем о реакции столичного охлоса на смещение протосеваста… А почему вы полагаете, что народ ликует? А тут вы теряете время на беседы с каким-то мурином. Отдадим его палачу, тот разберется, после доложит… А то и — фють!
Кесарь ладонью ребром сделал знак, будто сносит голову Денису.
«Ах, какой негодяй! — ненависть Дениса возрастала. И это было для него совершенно новым чувством, потому что там, в тусклой советской действительности, он не знал, что такое ненависть. — Ну, заяц, погоди! По сравнению с тобой у меня есть, по крайней мере, одно явное преимущество: я точно знаю, когда ты умрешь, достаточно как следует вспомнить итоги семинара…»
— Будь милостив к пришельцу из другого мира, — сказала мужу примирительно кесарисса. — За время пути он, вероятно, столько пережил!