Благословение проклятых дорог (СИ) - Штаний Любовь В.. Страница 59

Сплести купол абсолютной защиты, когда силы бурлят в крови — дело получаса. Теперь Хранительницу до утра не потревожит никто. «Кроме меня» — подумалось, когда через плечо посмотрел на уютно и почти беззвучно посапывающую во сне Ташу.

Нет, я не собирался её будить. Сейчас не время и не место. Да и уверенности, что любимая не прогонит меня прочь, не было. Кто знает, как она отреагирует, увидев меня в своей спальне, да ещё и без единой нитки на теле?

Как оказалось, когда меняешь форму собственного тела, оружие и одежда пропадают бесследно. Хотя почему бесследно? Я попытался отвлечься и задумался, вспоминая, как оборачивался возле замка инкуба. Ничего не вышло — образ любимой, как магнитом, притягивал и мысли, и тело. Сам не заметил, как оказался сидящим на самом краю постели. Хорошо хоть, воли хватило ограничиться лишь этим.

Я просто сидел и смотрел, убеждая себя, что ещё минута, и справлюсь с собой — сменю ипостась, улягусь у кровати уже псом… Всего пару мгновений! Совсем чуть-чуть ещё полюбуюсь, а потом буду дышать тонким ароматом её тела и вспоминать, как светилось нежностью личико в обрамлении тёмных волос… как трогательно дрожали тонкие пальчики в моей ладони, как…

Но тут ресницы любимой дрогнули и вспорхнули, открывая золотистые, чуть мутноватые со сна глаза. Ну вот, доигрался! Как теперь объяснить своё присутствие Хранительнице? Да ещё пребывая в таком непотребном виде? Как убедить не прогонять меня с позором? Чем доказать, что хочу лишь защитить, не претендуя на большее, раз уж…

Вопреки горестным стонам разума, сердце замерло от радости. Смотреть в золото этих глаз — значит чувствовать себя живым, просто потому, что Таша есть, и она рядом со мной.

Моё чудо… Что-то ты сейчас скажешь? Как поведёшь себя? Не важно. Главное — ты жива. Так или иначе, я не оставлю тебя, любимая… Прогонишь — незримой тенью пойду следом шаг в шаг, защищая от всего мира. Даже от самого себя, если понадобится!

Но, наравне со всем прочим, грудь теснило ожидание.

Милая, только не гони меня! Не отказывай в праве быть… И, словно в насмешку над всеми метаниями разума и сердца, Таша улыбнулась.

— Какой замечательный сон, — выдохнула она восторженно и села, а я снова захлебнулся светом своего хрупкого чуда…

Любимая…

— Правда? — выдохнул не я — само сердце, замершее от страха поверить нежданной отмене жестокого приговора.

— Я так соскучилась… — Таша осторожно, словно тоже боясь поверить себе, коснулась щеки дрожащими пальцами, вглядываясь в моё лицо золотистыми глазами, полными непролитых слёз и бьющей наотмашь нежности.

Небо, как в хрупком девичьем теле умещается столько обезоруживающей искренности, женственности, душевного света и тепла? Как получается, что одного взгляда любимой достаточно, чтобы мгновенно растопить холод многовекового самоконтроля и холодности? Почему всё, что было для меня прежде незыблемым, обращается пеплом, сгорая в её самозабвенной, пронзительной до нереальности нежности?

— Хартад, — в её устах моё имя прозвучало криком, гимном любви и свету.

Что я без тебя, родная? Недостойный слепец, бредущий в бесцветном тумане безветрия, холода и безмолвия! Зачем я себе без тебя?!

— Таша-а… — теснее прижимая её пальцы к своей щеке выдохнул я полное осознания. — Моё светлое чудо… Любимая…

— Не надо, пожалуйста… — вдруг прошептала она с мукой в голосе, и я вздрогнул. — Не говори так…

— Как «так»? — еле выдавил из себя, предчувствуя страшный в своей безжалостности и губительности для мира, полного красок, ответ.

— Не называй меня любимой, — пронзая сердце каждым словом, отозвалась Таша. — Это так больно! Наверное, зря ты мне снишься.

Душа забилась в агонии багряных всполохов сжигающего дотла горя. Моё жестокое светлое чудо… Не моё… Неужели всё-таки не моё? Её любовь, её нежность… лишь дань прошлому? Любви, которой уже нет?

— Почему это плохо? — с трудом задавив в зародыше мучительный крик, еле слышно выдавил я. — И почему нельзя называть тебя любимой?

Вдруг ещё не всё потеряно? Вдруг это глупая ошибка, недоразумение?! Небо, молю тебя! Не дай обрушиться… всему. Любимая, не ввергай во тьму существования без тебя, без твоего света!

— Потому что ты любишь не меня. Мне нужно научиться жить с этим.

Дикость и безосновательность этих слов заставили в недоумении и ужасе всмотреться в побелевшее личико девушки, ставшей моим солнцем, смыслом, дыханием… Таша, нервно кусая губы, зажмурилась и отняла ладонь от моей щеки. Хранительница, зябко вздрагивая, обхватила плечи.

— Я люблю тебя, — прошептал, задыхаясь болью, отразившейся на её лице, которая ранила куда глубже собственной, разъедающей сердце и душу тоски. — Не плачь, родная. Никто в этом мире, да и сам мир, не стоит твоих слёз.

— Не надо… Не надо, пожалуйста…

— Хорошо, — чувствуя, как изнутри рвётся крик смертельно раненного зверя, проговорил я тихо.

Часть меня требовала обнять любимую, прижать к себе и никогда не отпускать. Поцелуями стереть со щёк солёные капли, доказать свою искренность Таше не словами, а делом, огнём страсти выжечь её сомнения и боль. Но… если моё присутствие причиняет ей боль, как я могу её мучить?

— Ты только не плачь. Я уйду, если хочешь, только не надо слёз, Таша…

Всё, что угодно, родная, лишь бы тебе стало легче! Ненавижу себя за твою боль…

Глава 22 Во сне или наяву?

Таша

Я из последних сил сдерживала рыдания, когда Хартад встал. Еле слышно скрипнула кровать. Жалобно так, отчаянно… Будто и у неё есть сердце, которое рвётся… Рвётся к мужчине, который… сейчас уйдёт!

— Нет! — забыв про все благие намерения и доводы рассудка, я вскочила, как подорванная, и кинулась на грудь к Хартаду. — Прости!

Сильные руки крепко обняли, прижимая к напряжённому до каменной твёрдости мужскому телу. Я уткнулась лицом в плечо, едва заметно пахнущее ночным ветром и дымом костра. Остановить бы время и остаться стоять вот так, чувствуя любимого всем существом…

— Прости, я идиотка, — выдохнула, вдавливая пальцы в широкую спину. — Пусть даже всё ложь, но ведь не сейчас, не во сне. Называй меня, как хочешь, делай, что пожелаешь, только не уходи…

— Я никогда не лгал тебе, — с усилием сглотнув, покачал он головой. — Никогда и ни в чём.

Бархатный голос дрогнул, а после… Хартад приподнял меня и поставил на кровать.

— Слёзы замёрзли, — осторожно погладив по щеке, пробормотал он почти испуганно. — Таша, ты ледяная! Что с тобой?!

— Просто мне холодно, — криво улыбнулась я, желая лишь снова прижаться к нему, такому большому, родному и горячему. — Мне без тебя холодно, любимый…

— Любимый… — эхом повторил тарухан и всмотрелся в моё лицо: — Всё еще «любимый»?

— Всегда, — растворяясь в обеспокоенных изумрудных кострах, честно призналась я. — Но не тревожься, я не стану навязываться тебе и мучить своей любовью, когда мы встретимся на самом деле. Я научусь жить без тебя, обещаю. Твоё счастье этого стоит.

— С Наридой? — почти зло прошипел Хартад.

— Она хорошая, — я покорно кивнула. — И ты её любишь.

— Я тебя люблю! — схватив за плечи, рывком поднял в воздух. — Тебя!

— Меня, — я согласно клацнула зубами.

Не поверила, конечно. Кто же верит собственному подсознанию? Мало ли, что во сне привидится! Тем более, когда и наяву лишь о Хартаде и думаю. Но спорить, когда тебя так трясут? Нет уж! К тому же…

— Хм… — то ли дивясь, то ли откровенно любуясь выкрутасом своей фантазии, я окинула поджарую фигуру любимого растерянным взглядом. — А почему ты без одежды?

— Потому! — рявкнул тарухан, а после запнулся и добавил с досадой: — Могла бы и раньше заметить.

— Думала, ты просто без рубашки… Да и не до того было, — призналась, благоразумно умолчав о причине собственного смущения.

Жадная радость при виде обнажённого мужского тела, пусть даже такого восхитительно притягательного — не самая приличная реакция для девушки.

— Могу простынёй прикрыться, — ставя меня обратно на кровать, предложил Хартад устало.