Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 20

— Это хорошо, что я три года не мог очерк закончить, — сказал мне Сергей Бородулин, — иначе о Бутовиче ничего не узнал бы.

Четвертое спецсредство, что мы приобрели, называлось «Глобол» — коричневая паста, которую надо выжимать из тюбика и намазывать на объекты труда и отдыха «талибов»: «Излюбленные места обитания тараканов — это темные и теплые укромные уголки вашего жилища. Легко дозируемая паста от тараканов GLOBOL позволяет быстро и экономно обрабатывать труднодоступные места пребывания тараканов, щели и полости… При сильном нашествии тараканов мы также советуем использовать аэрозоль и бокс-приманку GLOBOL».

О, наконец-то тараканы начали дохнуть сотнями и покидать нашу жилплощадь в спешке, забывая фамильные драгоценности. Весьма эффективное средство, немецкое. Мы вздохнули свободно, как после длительной оккупации.

Соседка по квартире постоянно держала на своей газовой плите старые ржавые ножницы, на которые я никогда не обращал особого внимания, пока Лиза не объяснила мне, что это против колдовства. Соседка оборонялась от нас. Потом я заметил: когда я умывался и сплевывал в раковину, она делала то же самое — сплевывала в свою. И так каждый раз. Лиза объяснила мне, в чем дело… И еще, если соседка ставила на газовую плиту кастрюлю или чайник, никогда не уходила в комнату, ждала, когда закипит или сварится. Ну, тут я догадался сам: боялась, что мы чего-нибудь подбросим. Насколько надо было знать человеческую природу, чтобы написать в инструкции: «…только для борьбы с вредными насекомыми». Соседка оценивала нас как людей, способных ее сглазить или отравить. Моя ровесница… Бедная тетка, инвалидка.

Инструкции.

Ермолов и Вельяминов, его ближайший сподвижник, раньше других оценили реальную ситуацию: в этой кампании. Смехотворна даже мысль о каких-то цивилизационных рамках; что той самозабвенной партизанской войне, которую вели под защитой гор кавказские народы, должно противостоять равной безоглядностью и вседозволенностью. Равной готовностью драться до бесконечности.

Что воевать надо мечом, голодом, болезнями, подкуром и еще раз голодом.

Николай I после поездки по Кавказу: «Местное начальство вместо того, чтобы покровительствовать, только утесняло и раздражало. Словом, мы сами создали горцев, каковы они есть, и довольно часто разбойничали не хуже их». «Я старался внушить, что хочу не побед, а спокойствия, и что надо стараться приголубить горцев и привязать их к русской державе, ознакомив этих дикарей с выгодами порядка, твердых законов и просвещения, что беспрестанные стычки только все более удаляют их от нас и поддерживают воинственный дух в племенах, и без того любящих опасности и кровопролитие».

Но порыв императора на деле оказался мимолетным и, как было у него в обычае, искренне-лицемерным. Новые командиры вместо уволенных продолжали прежнюю политику, ибо только жестокость давала мало-мальски видимый эффект усмирения.

Марк Кушниров. «Московские новости», 1996 год.

Дом моего деда Давида в Крыму стоял на взгорье, над деревней Пролом. Немец Андрей Гаар приходился моему отцу двоюродным братом по материнской линии, он жил в Карасубазаре, в сорока пяти километрах от Пролома.

Я никогда не молился Богу — наверное, потому, что мне хватало отца. В далекой Сибири или в Перми я думал о нем, разговаривал с ним, хвастался перед ним, давал обещания, зароки и клятвы. Вспоминал его рассказы и отдельные фразы…

Когда началась Чеченская война 1995 года, Иван Давидович сказал: «Партизанскую войну еще никто не выигрывал». Конечно, он, старый эксперт, знал, о чем говорил.

Этого дома давно нет, но я представляю его по рассказам отца. Саманные стены из кирпича-сырца, с примесью навоза и соломы, беленые. Глинобитный пол.

За домом начинались крымские предгорья, буковые, дубовые леса. Мое кинематографическое воображение человека конца двадцатого столетия представляло утренний туман, печальные звуки армянского дудука и скрипки каменче, на которой играл мой дед. Я чувствовал запах овец, конского навоза.

Сам дом состоял из большой комнаты, кухни и пристроенного сарая. Все строение — под красной черепицей. Дом этот построил деду один болгарин из села Кабурчак, того самого, возле которого в марте 1944-го погиб сын деда и брат отца восемнадцатилетний Гурген.

Когда наши войска отступали, в лесу появилось много бесхозного скота, надо думать, брошенного хозяевами, ушедшими на восток. Отец, тогда тринадцатилетний подросток, поймал в лесу поросенка, с темной отметиной на ухе. Позднее — жеребенка, двухлетка, назвал его Зайчиком.

В огороде росли картошка, капуста, чеснок, другие овощи, которые отец возил в степные селения и выменивал у тамошних жителей на пшеничное зерно.

О, немцы дали каждой семье по гектару земли. В сентябре армяне собирали кукурузу и привозили домой, где хранили ее в громадных корзинах, сушили в початках. Одна корзина до тонны весом. После везли на мельницу в льняных мешках.

Ованес Асланьян запрягал Зайчика в телегу и ехал на север, по дороге, вдоль которой тянулась желтая трава, занесенная ненадежным крымским снегом, стояли кизил, клен и ясень. А дальше, в степи, уже одна трава под мокрым южным снегом. Дул ветер, и шла война. В партизанских отрядах начинался голод. Там, на горе Берлюк, горе, покрытой лесом… О, там такие дубы — пять человек только обхватить могут. Ованес качал головой, вспоминая дубы.

К горе Берлюк надо ехать к югу от Пролома, вдоль садов и виноградников. По грунтовой дороге, которая вела на Феодосию, через Кабурчак, Бахчель, Колерликой, Соллар и Бешуй. Вообще-то отец родился в Бешуе, в доме дяди Ерванда, тогда своего дома у Давида еще не было. Все они бежали от турецкой резни, с южного побережья Черного моря, из Трапезунда, города глиняных домов, похожих на соты, с побережья армянской крови.

На Берлюке базировались партизаны. И за домом Давида, в проломовских лесах, скрывалось Восточное соединение крымских партизан. Там воевал брат Гурген.

Ованес привозил из степи зерно, а потом садился за ручную мельницу — два тяжелых каменных жернова с деревянной ручкой сверху. Он жменями засыпал зерно в верхнее отверстие и вращал пятидесятикилограммовый камень как галактику. Из нижнего отверстия сбоку высыпалась струйкой мука в металлическое ведро. Позднее я понял: вот откуда у отца в восемнадцать лет была такая необыкновенная физическая сила. Как у Бога.

Потом моя бабка Анна, гречанка, пекла круглые караваи хлеба, которые Гурген уносил в лес.

Ованес вырыл в сарае подземное убежище, где брат прятался, когда приходил домой. Вход в нору скрывали приставленные к стене ясли для лошади и коровы.

А по ночам братья ходили воровать.

Немцы заставляли людей сеять пшеницу. Молотили в поле, а потом телегами везли на ток, который находился между домом деда Давида и лесом. Сторож — свой человек, как и староста деревни, Кузьма Поярков. Братья воровали свое зерно и пекли хлеб для леса. По два пуда уносили с тока за одну ходку. Оставшееся забирали ненадежные, как крымский снег, союзники немцев — румыны и тоже везли на мельницу. Так и сотрудничали с оккупантами. Встречая партизан в лесу, во время прочесов, румыны делали вид, что со зрением у них страшная проблема, а стрелять вообще не умеют. Партизаны проходили сквозь вражеские цепи, будто между буковых стволов.

Пацан ехал по дороге в телеге, груженной овощами, по дороге, окруженной желтой травой, занесенной снегом. Он приезжал на станцию, где обменивал продукты на зерно. Обменивал у одного и того же хозяина, жившего рядом с железной дорогой. Хозяин, Николай, по несколько раз повторял ему цифры — количество составов, вагонов и военных грузов, которые прошли в сторону Керчи. Ованес запоминал. И возвращался обратно.

К этому времени в деревне зерна уже не оставалось — румыны хорошо подчищали. Ованес возил пшеницу с севера. Возил, пока эти же румыны не отобрали у Ованеса Зайчика, любимого конька. Начались пешие походы к станции. Цифры, принесенные Ованесом в голове, партизаны передавали по рации в штаб Приморской армии.