Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 24

— Да, он ударил меня по скуле… и сказал: «Умри, овца ебаная!»

На полатях, где хранился лук, Григорий Рощин обнаружил окровавленную кофту Быковой. Конечно, «словом можно убить», а за слово — тем более. Но не также…

— И все же, за что ты его так? — еще раз попытался Бобров.

— А за всю парашу!.. — ответила она молодому следователю.

После убийства, когда Раиса поняла, что все равно пропадать, схватила подходящие для продажи вещи и кинулась к двери, но та оказалась закрытой изнутри на ключ.

«Так тебе и надо, гадина!» — пнула она ногой труп и выбила раму окна.

Жену и четверых детей Верхоланцев обычно загонял в другую комнату и запирал. А затем начинал пить и кувыркаться с очередной «матрешкой» с привокзальной площади. Он приводил именно таких, которые не очень долго сопротивлялись.

«Совсем как прокурор, — отметил Александр с усмешкой, — женщинами окружает себя, все заместители — со слабыми передками».

Быкову обвиняли в убийстве в состоянии аффекта и в краже. Но судья потребовала направить дело в областную инстанцию и вменить убийство из мести на почве неприязненных отношений, с особой жестокостью, и кражу.

Прокурор города не скрывал своего удовольствия:

— Александр Васильевич, ты с этим делом надсадишься. Придется передать другому.

И с легкой руки прокурора оказалось, что Верхоланцев изнасиловал Быкову. Старушка изменила показания, чему Александр совсем не удивился. Арестантский стажу Раи был приличный.

Раздался звонок телефона внутренней связи на столе прокурора по надзору за следствием.

— Петр Максимович, здравствуйте. Семен Афанасьевич просит подобрать какое-нибудь дело для поддержания обвинения в областном суде…

Прокурор по надзору за следствием погладил рукой папку, лежавшую перед ним, лучшего для прокурора области и придумать нельзя: преступника и жертву, кроме брата, видели еще две женщины, в подногтевом содержании Верхоланцева обнаружены микроволокна от кофты Быковой… Короче, прокурор по надзору не отличался такой мелодраматичной принципиальностью, чтобы создавать себе проблемы.

Что было потом, Бобров узнал от изумленного коллеги, Виктора Берестова, вернувшегося из областной инстанции.

Судья, молодая, красивая и энергичная женщина, нисколечко не волновалась по поводу того, что обвинение будет поддерживать сам областной прокурор Вахрушев. И рассчитывала завершить процесс за один день. По статьям, вмененным следствием.

И все бы ладно, да во время предварительного слушания брат убитого перевернулся в воздухе и заявил, что Верхоланцев, напиваясь, никого не трогал и сразу ложился спать. Может быть, Раиса Быкова изрубила голову ангелу, лежавшему в объятиях греческого Морфея?

Однако областной прокурор сделал вид, будто поверил этому придурку на слово. И потребовал направить дело на дополнительное расследование, поскольку не выяснен мотив преступления. Да-да, сегодня его день!

Виктор Берестов видел, как трясло с глубокого похмелья свидетеля. И как затряслась еще недавно уверенная в себе судья, похоже, просто не знавшая, что писать в определении. Как будто кто-то будет его опротестовывать!

Конечно, если бы за старой зэчкой стояла мафиозная группировка, тогда можно было бы понять, почему дело идет под откос. Но за Быковой стояла только Галя Парамонова, которая продала товарку быстрее, чем сняла куртку. Никому она не нужна — ну, зарубила мужика в пьяной ссоре, с кем не бывает. Она потом даже не узнала его по фотографии.

Может быть, государственный советник второго класса погорячился? Начинался апрель, и под ногами расползалось месиво из снега и грязи. Бобров сидел на лавочке и стряхивал сигаретный пепел под ноги. Потом он швырнул сигарету в урну, но не попал, она упала в черный апрельский снег. Потому что снег — это не алмаз Виктора Гюго, он в грязи тает. А потом из-под него начинает появляться городской мусор.

Потери.

По разным данным, на чужбину переселились от 1 миллиона 800 тысяч до 3 миллионов кавказских горцев… в основном в Турцию и Аравию…

Журнал «Родина», 1994 год.

Эту историю мне подробно изложил Александр Бобров, следователь прокуратуры, а самое главное — товарищ Федора Зубкова.

Ну кто не знал Федора Зубкова… В общежитии университета, где жили мои друзья с исторического факультета, во время очередной пьянки рядом оказался густоволосый парень с аккуратной бородкой, который, сильно грассируя, исполнял под гитару бардовские шедевры.

Я хлопал его по плечу, просил спеть «А все кончается, кончается, кончается…» — и наливал ему в стакан водки.

— Кто это? — спросил я Женю Матвеева.

— Федор Иванович, наш преподаватель.

— Преподаватель? — удивился я и смутился: — А я его на «ты» весь вечер…

Прошло двадцать лет, Федор Иванович позвонил мне в редакцию и попросил встретиться с одним человеком, у которого «есть материал». Ну я согласился.

В комнату отдела вошел мужчина примерно тридцати лет, в черном костюме и очках с золотистой оправой. Высокий, стройный, с правильными чертами лица. Мы ушли с ним в большой вестибюль Законодательного собрания, где стояли живые цветы и били фонтанчики. Три высоковольтных часа я записывал на диктофонную пленку его рассказы о Чеченской войне.

— У меня есть с собой видеопленка с записью английского телеканала, — сказал он в конце, — если хотите, можно где-нибудь посмотреть…

Где-нибудь… У нас в редакции даже видеомагнитофона не было, и рядом, кажется, никто не жил, у кого он был бы.

— Пойдем к представителю президента России в Пермской области! — предложил я.

Мы вышли из корпуса «б» черным ходом, пересекли улицу и проникли в апартаменты губернатора, где на третьем этаже обнаружили кабинет «представителя». Удостоверения журналиста и следователя прокуратуры были надежными ключами.

Сергей Николаевич Зайков приветствовал нас как лучших друзей и предоставил свой магнитофон. Он зашторил окно и сел в кресло рядом, чтобы тоже видеть экран.

Копия была не очень качественной, но подробности, детали просматривались довольно четко. Все трое смотрели видеозапись молча. Особенно значимым молчание стало в те секунды, в те две-три минуты, когда камера медленно пошла вдоль двух десятков детских трупов, лежавших на зеленой траве у сельского дома. Оторванные ручки, пробитые осколками головки, окровавленные штанишки… Я на мгновение представил себе, что один из этих трупиков — мой сын, у меня помутилось в голове, озноб пробежал по телу…

Пленка закончилась, Сергей Николаевич достал кассету, вернул Александру и прошел к своему месту за полированным столом. Представитель президента России откинулся на спину, развел ладони и пальцы в стороны.

— Ничего не поделаешь — война, — сказал он грустно и обреченно свел руки в замок.

Мы попрощались и вышли.

Да, это уже порода… Они внимательно следят за количеством поглощаемых калорий, скрупулезно разглядывают кусок мяса, прежде чем съесть его (белки — это очень важно), следят за состоянием своего организма — мышечной массы, зубов, кожи. Они искусно готовят коктейли и соки. Посещают спортзалы. Покупают ботинки, штаны и рубашки в Европе. Подсчитывают количество городов и стран, в которых побывали. Составляют списки серьезных дел, которые уже завершили. Посещают музеи, читают английских авторов и утверждают, что центр культуры находится в Санкт-Петербурге. И вот эти холщовые полости, набитые стереотипами, относящиеся к себе бережно, как к государственному достоянию, вот эти дерюжные мешки правят великой державой, отправляют на смерть пацанов, у которых нет авторитетных отцов и других железных крыш.

Мне страшно за будущее моей необъятной Родины.

О, эти люди, отдающие приказы и распоряжения, отпускающие ко дну подводные лодки с живыми экипажами, сбивающие гражданские самолеты, хлопающие в ладоши в темной театральной ложе, эти люди — в пиджаках, с наждачным взглядом и неторопливыми жестами, эти люди обречены на победу, достойную той наивысшей жалости, которая не достается даже убогим. Господи, пожалей этих несчастных, глухих и незрячих, стоящих на паперти твоей Вселенной в ожидании подаяния, перед почетным караулом ангелов в голубых шинелях.