Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 34

— Впервые прочитав этот роман, я, убежденный коммунист, не почувствовал никакого расположения к красным. Я понять не мог, в чем дело, но все симпатии были на стороне казаков. Поэтому особенно люблю первые два тома, где описывается казачья жизнь до революции. Когда еще не рубили друг друга шашками.

Любимый герой Павла — Григорий Мелехов — метался между красными и белыми. А сам Алохин двигался постепенно, шаг за шагом постигая суровую истину самостоятельно.

— Я не верю, что Мелехов вышел к красным, — он правильно прожил жизнь, ему не в чем каяться, — рассуждает Павел Владимирович. — Кстати, я не бедный человек, но к «новым русским» себя не отношу. «Новые» — это те, которые крутые, навороченные, отмороженные, — становятся посреди улицы и начинают курить, а ты должен объезжать их…

— Такие приезжали к вам?

— Они? Ко мне? Надеюсь, у них хватит ума не делать этого.

Не все фронтовики любят рассказывать о войне, а если делают это, то детские уши ничего не пропустят.

Дед рассказывал Павлу, как он в сорок третьем, будучи командиром полка, принимал участие в форсировании водной преграды, реки, в неудачном форсировании. Он, видимо, шел впереди, если раненный остался на том берегу, когда наши отступили. Двое суток, рискуя жизнью, его скрывала в погребе местная женщина, пока село не освободили.

Наша жизнь держится на таких людях, как эта женщина и этот офицер, а не на тех, которые курят на проезжей части.

Такими рассказами создается семейная традиция. Воспитание, полученное в детстве, в пять-десять лет, — как частокол, через который нельзя перепрыгнуть: там темно, а здесь светло, здесь можно ходить, а там — нельзя.

— Нельзя, потому что темно?

— Человек должен испытывать чувство страха — оно как миноискатель в руке сапера. Существует конкретная задача: пройти из пункта А в пункт Б по минному полю. Я пройду, если буду действовать осознанно. Как сталкер. Который знает, как обойти ловушки… Помните фильм Андрея Тарковского?

Свою кандидатскую диссертацию Павел Алохин писал после возвращения из Чернобыля. Решал предельно серьезную задачу: расчеты конструкций саркофага, который прикрыл сквозняк смерти из четвертого энергоблока. Вот когда он испытал чувство страха — за людей, которые подвергались радиационной опасности. Вернее, высшую форму страха — ответственность за последствия своих действий.

Расчеты необходимо было сделать в кратчайший срок. Без права на малейшую ошибку. В стрессовой ситуации. Он думал, думал и думал: 99 процентов мыслей вращались в одном направлении, чтобы один процент, последний, пришелся на озарение. Как решающий удар боксера, кандидата на чемпионское звание.

Последний раз проверил — расчеты сошлись. Павлу Алохину предложили остаться в Москве, но он отказался.

— Зачем вы взялись за эту работу?

— Чтобы у других волосы росли, — ответил президент компании.

Кандидатскую он защитил досрочно.

Время экономики, которая находится на уровне криминальных разборок, проходит. В бизнесе остается элита — люди с хорошим образованием, обладающие дисциплиной ума, рассчитывающие на долгую перспективу. Обладающие «нравственным законом внутри нас».

— Если бы речь шла о перепродаже водки и сигарет, то я бы вообще не стал заниматься предпринимательством. Меня интересуют только серьезные проекты, которые позволяют производить новую продукцию, направлять большие торговые потоки и реализовывать научные идеи.

И в бизнесе Павел Алохин придерживается своего основного правила: подниматься вверх постепенно, шаг за шагом. Кто высоко взлетает, не имея крыльев и соколиной зоркости, тот низко падает.

— Мы пришли в бизнес не для того, чтобы хапнуть и смыться. Мы не собираем средства у населения — строим жилые дома, а не пирамиды, не берем кредиты в банках. Сегодня как воздух нужны законы, которые позволят нормально жить товаропроизводителю, а следовательно — всем нам.

Кто выведет страну из кризиса? Кто пройдет через минное поле? На одной из картин Сальвадора Дали, любимого художника Павла Алохина, изображены часы, стекающие со скалы. Как наше тикающее время. Нельзя терять ни минуты.

— Приведется прыгать с парашютом, страшно будет? — спросил я у Павла Владимировича.

— Страшно, — ответил он, — но все равно прыгну.

После публикации Алохин заплатил редакции сумму, от которой мне досталась примерно одна тридцатая. В то время газета находились в тяжелейшей финансовой ситуации, поэтому нуждалась в заказных материалах. Как, впрочем, и потом.

— Алохин — великий человек! — сказал я жене. — Он строит будущее России!

— Ты также восхищался Ахмедом, — ответила она. — Он защищал свободу Чечни, кажется… Теперь ты без ума от Паши. Он строит будущее России. До каких пор ты будешь верить этим людям?

— До тех пор, пока не встречу человека, который меня не обманет, — ответил я после паузы. — Думаю, он станет моим другом.

— «Долог путь до Типперери…» — пропела жена.

— «Но зато красотка Мэри в Типперери ждет меня», — нагло ответил я.

За окном наступал мой любимый август, наваливаясь на город тьмой, спелым воздухом и воспоминаниями о лучшем времени жизни, когда меня еще никто не успел обмануть.

Я лежал на кровати и писал стихи. Я вспоминал службу в армии, учебу в университете, работу социологом на заводе. Всю жизнь меня окружали люди — в казарме, в общаге, в коммунальной квартире. О, как мне хотелось отдохнуть от этих настырных венцов природы! Но они лезли в двери, щели, проходили сквозь стены, как тараканы. Двигались нагло, колоннами, под барабанный бой. Бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум…

Это включил свой там-там-бум-бум соседский подросток, сын маломерной Людки. Метрономные удары вбивали в мою голову гвозди. Ни мелодии, ни текста не было. Только громкие, ритмичные, бесконечные удары. Наверно, эта музыка является одним из элементов невербального манипулирования сознанием, разработанного политтехнологами западной цивилизации и взятого на вооружение нашими недоносками. Эту музыку не просто пропагандируют — ее навязывают, всучивают молодым вместо Чайковского и Глинки. Я вспомнил «Колыбельную» Петра Ильича — и чуть не заплакал от тоски и злости. Писать я уже не мог, думать — тоже, только ненавидеть. Я встал, вышел из комнаты, надел тапочки и постучал в соседскую дверь. Моего стука, похоже, не слышали, поскольку его забивали удары. Я постучал громче. Не помогло. Тогда я открыл дверь и вошел. На кровати сидел подросток, а в центре комнаты стоял его тридцатипятилетний дядя — Толик-алкоголик, брат сумасшедшей Людки. Точнее, он не стоял, а танцевал языческий танец, дергался в разные стороны, будто робот, объевшийся мухоморов.

— Сделайте музыку тише! — перекричал я звук, бивший в пространство из двух мощных колонок.

Подросток перестал лыбиться, а дядя — дергаться. Пацан скинул громкость. Толик-алкоголик, невысокого роста, жилистый, кудрявый, с невероятно бессмысленным лицом, остановился, повернулся ко мне и несколько секунд соображал, потом спросил:

— Что ты сказал?

— Я сказал: сделайте музыку тише!

— Ты слышал? — повернулся он к племяннику, мокрогубо улыбнулся, играя растерянность, и двинулся ко мне.

— А ну пошел отсюда, козел! — завизжал он, пытаясь нанести мне удар кулаком в скулу.

Я машинально оттолкнул его двумя руками, и Толик-алкоголик отлетел назад и тут же выхватил из кармана ножик. По тому, что он не бросился в бой сразу, я понял: пугает. Худое тело мужичка напряглось так, будто ему сапожной подковкой на ногу ступили и давят уже три минуты.

— Придурок! — попрощался я и вышел.

Через несколько секунд звуковые удары возобновились. Я оделся и пошел прогуляться по темным улицам Перми, которая так и не стала мне родным городом.

Шамиль.