Дети победителей (Роман-расследование) - Асланьян Юрий Иванович. Страница 58

Этого мальчика мать бросила в малолетстве. Он попал в детдом, а когда вырос, нашел свою мать, жившую и пившую с каким-то мужиком в бараке. Мужик не был его отцом. Две сестры находились в детдомах, старший брат сидел в тюрьме. Теперь пришла очередь Алексея.

Парень вынужден был уехать в Пермь, где, понятно, оказался в рабочей общаге — притоне последней надежды. Здесь он и нашел свою Татьяну, которая была старше его лет на десять, ставшую, быть может, не столько любовницей, сколько суррогатом матери, от которой он по пьянке получал немного ласки, так не хватавшей ему в детстве.

Подсудимые, жертвы общества и паленой водки, не вызвали у меня ненависти. Было жалко людей, материал Божий, погубленный соотечественниками, соплеменниками, сокамерниками.

Я подумал: убийц надо отправлять не в тюрьму, где они обречены на психическую, а потом физическую смерть. Для этих людей может быть только один выход — какой-нибудь Центр гуманитарной реабилитации. Там они могли бы находиться под наблюдением специалистов, воспитывать детей и жить друг с другом, как мужчина и женщина, а не в извращенных формах тюремной любви. Там они должны быть лишены возможности убивать ближних — земляков по планете. Но я понимал: на создание достаточного количества таких центров надо столько денег, сколько тратится планетой на военное самоубийство, а правительства отказаться от тотальной, узаконенной конституцией крови не в состоянии. Эти двое — плата за еще большую кровь. Поэтому мораль здесь не имеет ни цены, ни смысла.

Возвращаясь из суда, я все думал, в каком из тех неволинских домов, которые я помнил, мог родиться будущий убийца. А может быть, я даже знал его мать, ведь мы играли с деревенскими ребятами в волейбол на спортплощадке возле полуразрушенной церкви.

Михаил Иванович Соколов, главный врач санатория, насаждал спортивные часы более, чем фармакологическое лечение. Я помню, как он пришел в наш восьмой класс, самый старший класс в школе, первый раз: в белом халате, с могучими плечами, руками и головой римского сенатора.

— Вы, ребята, не смотрите, что я врач, — сказал он приветливо и категорично, — я в этой деревне сильнее любого мужика…

Он с вызовом смотрел на нас сверху: кто, мол, сомневается, что я самый сильный в этой деревне?

— Я буду преподавать вам анатомию, очень сложный предмет. Да, такой сложный, что никто из вас выучить на «пятерку» его просто не сможет. На пятерки не рассчитывайте, поняли?

Мы смотрели на главного врача с восхищенным испугом. Мы уважали физическую силу, слышали об интеллекте — и только о самом главном, духовном опыте, не имели никакого представления.

— Я буду говорить с вами о строении человеческого тела и вести сеанс одновременной игры в шахматы на четырех досках. Желающие сразиться со мной пересаживаются на первые столы.

Михаил Иванович достал с полки четыре доски с лакированными деревянными фигурами.

О, этот человек вдохновлял — и я сразу дерзнул. К концу урока я не запомнил ни слова из того, о чем он рассказывал. Но выиграл партию. Вернее, мне так показалось, что выиграл. Два ученика победили, два проиграли. Михаил Иванович признал поражения с улыбкой великого полководца.

А сегодня я уверен, что ни о шахматах, ни об анатомии Михаил Иванович в тот час не думал. Он думал о другом.

В отрядах Хаттаба почти нет чеченцев, в основном афганцы, арабы из Ливана, Пакистана, Судана. Общая численность примерно 300 человек. По словам торговки, ваххабиты любят сладкое, и денег у них полно, платят долларами, а вот у боевиков Гелаева на дешевые сигареты не хватало, голодные, усталые все были. Еще деталь, отличающая хаттабовцев от масхадовских партизан: в отрядах Хаттаба не редкость телефоны спутниковой связи.

К простым чеченским боевикам хаттабовцы относятся с явным недоверием, считая их врагами Ислама. И большинство бойцов чеченских формирований говорит о Хаттабовцах с неуважением и неприязнью, называя их агентами ФСБ. Масхадов поддерживает связь в основном при помощи аудиозаписок. Чеченский лидер производит впечатление человека усталого, но не отчаявшегося.

«Общая газета», июнь 2000 года.

Леша Сиротенко в течение получаса опять рассказывал мне о делах из богатой, очень богатой, насыщенной зеленью жизни Павла Алохина. Об его уголовных возможностях, половой ориентации и комсомольско-африканском темпераменте.

Мы сидели с другом в кафешке и пили пиво. Я простил ему то, что он хотел меня задушить. Я думаю, он и сейчас хочет — и, наверное, не успокоится, пока не задушит. Мы прошли с Лешкой Крым-рым, сигаретный дым и Аркараим. Лешка говорил про меня так: «Это Сидоров, это Иванов, это Петров, а это Асланьян — ему все по файлу..» А что я говорил о нем, ни в этой, ни в другой книжке напечатать нельзя.

— Вот был я в Москве, — рассказывал я, напрашиваясь на героическую смерть, — гулял с одним товарищем по бульвару. Смотрим — мужик пьяный лежит. И к нему мент подходит. Берет его аккуратно под мышки и волоком перетаскивает на другую сторону улицы. Товарищ объясняет мне: там не его территория — другого мента… Такая вот ваша профессиональная этика.

— А ваша — лучше?

Мы как раз допили взятое в самом начале. Мне захотелось попробовать что-нибудь необычного — например, «Рифейского».

— К сожалению, нет, — ответил я другу скорбным голосом, — ты какое пиво будешь?

— Чтобы бутылка была чистой, а у бармена руки не напоминали землю… Человека надо лечить чистыми руками!

— А если «Рифейское»? Самое дешевое…

— Отчего нет… А вот если пиво станет стоить на десять рублей дороже, ты будешь пить его?

— Ну, тогда у бутылки дно должно быть золотое, — растерялся я.

— А я не стану… Перейду на водку. Тут я вспомнил, — сказала криворожская морда, — один умный человек заявил на пресс-конференции: «Журналистов надо любить, уважать, относиться к ним бережно — только благодаря журналистам я стал президентом Соединенных Штатов!»

— Ага, я понял, что ты хочешь сказать…

Я уже знал, что Дом учителя обратился к Алохину с просьбой оплатить покупку костюмов для хора — отказал, выделить деньги на проведение праздника ветеранов — тоже отказал… Потому что кончилась предвыборная кампания.

— Хуже всего те богатые, которые из бараков вышли, из бедных семей, которые голодали — жрут и жрут, нажраться не могут…

— Бараки не трогай… — остановил он меня, — мой отец дошел до Берлина, брал рейхстаг, а умер в бараке…

— Извини, друг… Кстати, по последнему номеру «Нашего дела» работу никому не оплатили — ни журналистам, ни технической группе. А зачем оплачивать — все равно победил! Раньше он говорил: «Все равно мы победим!» А теперь: «Я победю!» Или «…побежу»? Куда он побежит? С русским языком у него проблемы. У меня — тоже… Я, придурок, взял и выключил диктофон, когда он обещал решить квартирный вопрос…

Друг смотрел на меня нагло и весело. Правильно, он же предупреждал. Конечно, предупреждал, но все, что знал, мне не рассказывал…

— Ничего, все можно перенести, стерпеть… Конечно, мы все выдержали бы, если бы не остеохондроз, близорукость, язва желудка, ишемическая болезнь сердца и половое бессилие.

— Слушай ты, тыквенное масло, если столько знал, то почему до сегодняшнего дня ничего не говорил? — не выдержал я.

— Поработай в уголовном розыгрыше, еще не то узнаешь. А молчал… да, молчал. Хотел, чтобы ты квартиру получил — сорок четыре тебе, не мальчик… Вот из-за таких, как он, все и происходит! Но Карагай — это не Карфаген, мы выживем… Правда, и Паша не Ганнибал… Говорил тебе сынок — баллотируйся сам.

— Гони больше, Ганнибал… Пусть меня лучше тут дураком считают, чем в Москве.

— Пашу вон вообще лохотронщиком называют, а он все равно — визжит, да лезет! Сопромат… Да он за бабки диамат с динамитом сдаст, всю Пермь — и тебя с потрохами… «Наше дело»! Белые халаты… В Соликамске речка есть — Черной называется, а на самом деле она — белая, от сточных сбросов магниевого завода. А ты что затеял? С кем связался? Черный пиарщик, сыграешь в ящик… Пионер, всем ребятам пример… Для пиарщика ты слишком черный.