Харли Квинн. Безумная любовь - Дини Пол. Страница 33

Харлин только покачала головой.

– Нет, у меня все. Знаете, даже за миллион долларов не захотела бы выполнять вашу работу.

– Я тоже не особо горю желанием, – печально призналась доктор Лиланд. – Если я не докажу, что они даже половину указанной суммы мне не платят, патологии Джокера окажутся самой мелкой из моих проблем.

Практически все психиатры в больнице хоть раз, да имели дело с Джокером. Так как он слыл сложным и пренеприятным пациентом, он менял лечащих врачей, будто перчатки. Харлин поговорила с доктором Дэвисом и выяснила, что он, оказывается, убрал некоторые свои записи из истории болезни Джокера.

– Я могла бы на них взглянуть?

– Нет, – решительно отрезал Дэвис. – Я уничтожил их.

Харлин ошеломленно вскинула брови.

– Но изменять записи...

– Я ничего не менял, – голос психиатра звучал резко. – Я как раз вернул все, как было. Джокер солгал мне, и я убрал эту ложь, чтобы избежать проблем в будущем. На моем месте вы поступили бы так же.

– Сомневаюсь.

– Вам легко говорить, речь-то идет не о вас, – сердито заметил Дэвис. – Возможно, вам не с чем сравнивать, ведь до «Аркхема» нигде не работали. Здесь на самом деле многое приходится делать по-другому. Иначе местные горгульи уже давно обглодали бы нас до костей. Они способны на самые ужасные вещи. А сейчас извините, у меня встреча с пациентом. Кстати, с одним из ваших бывших пациентов, поскольку доктор Лиланд решила, что будет лучше передать часть вашей работы мне. Наверное, поэтому у вас столько свободного времени, что вы можете рыться в старых записях и искать, чего там не хватает.

Он сердито потопал прочь.

«Еще один тип без чувства юмора», – подумала Харлин, глядя ему вслед.

Проходили недели, и Харлин все больше укреплялась во мнении, что человек, которого весь мир считал безумным убийцей, на самом деле – измученная душа, страстно желающая того же, что и все остальные: любви и понимания.

Она осознавала, насколько мелодраматично звучит ее диагноз. Но люди склонны к мелодрамам. Жизнь человека полна отчаяния, путаницы и страстных эмоций. Как в том стихотворении, что она смутно помнила с университетских дней. Оно о людях, которые бросались на шипы жизни, чтобы окропить их кровью своего сердца. В следующую минуту они плясали от радости, а минутой позже умирали за любовь.

Это и означало быть человеком.

Харлин пришла к выводу, что Джокер – не маньяк- убийца. Уж она-то знала разницу. Она столкнулась сразу с тремя в ту памятную ночь на Кони-Айленде, когда ей едва исполнилось семь лет. А еще ей едва удалось унести от них ноги.

В чем в чем, а уж в маньяках-убийцах Харлин Квинзель хорошо разбиралась.

Харлин никак не удавалось разложить по полочкам свои записи, и не потому, что она позабыла факты. Напротив, при одном взгляде на страницу она живо и практически дословно вспоминала слова Джокера. Но ей все труднее становилось включать их в отчеты для доктора Лиланд, превращая обнаженные эмоции и идеи в холодный бесстрастный текст:

Объект признает, что в детстве страдал от побоев отца-алкоголика; поход отца/сына в цирк (потенциальная возможность для сближения) – объект рассказал, что был избит в результате неудачной шутки – 3 дня в больнице!!!

Отец <–> Бэтмен?

Харлин не нравилось называть Джокера «объектом», да и всех своих подопечных, но таковой являлась общепринятая терминология, призванная помочь исследователю сохранять беспристрастность и избегать чрезмерной эмоциональной связи с пациентом. Харлин считала, что это дегуманизирует больных, превращая их из человеческих существ в истории болезни и набор симптомов. Клятва Гиппократа напрямую предупреждала об опасности подобного подхода.

Поддерживать профессиональную дистанцию было разумно и необходимо: врач не мог позволить себе считать каждого пациента лично важным для себя, иначе сошел бы с ума. Тем не менее, каждый пациент заслуживал того, чтобы с ним обращались, как с личностью, а не сбрасывали со счетов, объявив опасным или неизлечимым. Диагноз не равен человеку. А если диагноз вообще ошибочен?

Ошибочные диагнозы встречались в медицине на каждом шагу: тесты давали ложный или неопределенный результат, люди неправильно прочитывали или путали рентгеновские снимки и результаты сканирования. Даже лучшие врачи порой допускали ошибки, особенно в психиатрии. Врач мог из самых благородных побуждений истолковать симптоматическое поведение определенным образом из-за подсознательного предубеждения, и никому не пришло бы в голову оспаривать его диагноз. Тем более, если этот врач занимал хороший пост и пользовался уважением коллег. Время от времени появлялся кто-то вроде Хьюго Стрэнджа и наносил много вреда прежде, чем кто-либо успевал его остановить.

Так что Харлин ничуть не удивилась, что Джокеру поставили неверный диагноз. Она сама обнаружила ошибку лишь потому, что, благодаря жизненному опыту, понимала те детали, которые другие доктора понять попросту не могли. Она видела, с какой чрезмерной легкостью врачи лепят ярлыки «маниакальный» и «убийца» на того, кто был всего лишь заблудшим, раненным ребенком, пытающимся рассмешить мир, добиться, чтобы тот его полюбил. Ну, или хотя бы, не избивал так сильно, что ему приходилось проводить сутки в больнице без сознания.

Харлин понимала. В худшую ночь своей жизни она сделала то же самое. Разумеется, случай Джокера выбивался из ряда: люди, которые должны были любить ребенка и заботиться о нем, нанесли ему ужаснейшую травму. И тогда он изобрел собственную форму защиты и скрыл свою личность, не скрываясь при этом от окружающего мира.

Почему бы и нет? Судебная система не защитила его, следовательно, ему ничего не оставалось, как защищаться самому. А система продолжала его преследовать. Вместо того чтобы сообразить: речь идет о запуганном, травмированном ребенке, которого заперли в клетку! Хотя он выступал жертвой.

Но он не позволил страху и унижениям превратить себя в жалкое, трясущееся ничтожество. Нет, он отвечал миру смехом, высоко держал голову. Системе, разумеется, это не нравилось. Про него говорили, что «он паршиво себя ведет». Он не согласился отречься от чувства собственного достоинства, и тогда система призвала специалиста, который призван исправить людские ошибки.

Они призвали одобренного государством ханжу и бандита: Бэтмена.

Конечно, у Джокера не оставалось шансов. Однажды попавшись на глаза Бэтмену, ты уже не мог спастись. Человек становился одним из его извращенных проектов, превращался в навязчивую идею, и он навсегда превращал жизнь этого человека в ад.

Харлин достала материалы по неудавшейся затее групповой терапии и перечитала записи. Больше всего пациентки злились на Бэтмена. Все они рассказывали, как он запугал их, поймал в ловушку, захватил. Их мнение его не интересовало. Ему даже в голову не приходило, что они могут оказаться жертвами, а не преступницами.

Иногда Харлин думалось, что появись Бэтмен в Бруклинском управлении полиции, его бы там приняли с распростертыми объятиями.

Когда доктор Патель попросил разрешение для трех своих пациентов посещать городской бассейн, доктор Лиланд не на шутку встревожилась.

Патель предложил нанять фургон без опознавательных знаков для перевозки подопечных. Бассейн, разумеется, пришлось бы закрыть для обычных посетителей, чтобы не подвергать их опасности. В транспорте находилось бы два профессиональных водителя, и доктор заранее подобрал список нескольких сотрудников, которые согласились поработать сверхурочно. При возникновении малейшей проблемы, они скрутили бы пациентов и доставили их обратно в «Аркхем».

Однако меры безопасности волновали доктора Лиланд в последнюю очередь. Ее насторожила крайне необычная для Пателя идея, ведь его считали хладнокровным и строгим человеком, и, как правило, он уверял, что психопатов следует содержать в спокойной обстановке и избегать чрезмерной стимуляции их разума. С точки зрения доктора Пателя, их мозг и так всегда находился в состоянии хаоса, и многие из них страдали визуальными и слуховыми галлюцинациями. Лишь состояние покоя предотвращало нежелательное поведение тех, кто день за днем вел себя неподобающе. Так что его предложение отвезти пациентов поплавать звучало как прямое противоречие всему, чего доктор Патель пытался добиться.