Остров кошмаров. Паруса и пушки - Бушков Александр Александрович. Страница 11

История сохранила ее целиком. Я приведу обширные отрывки – они, сдается мне, дают хорошее представление о характере и натуре королевы Марии.

«Теперь, дорогие подданные, посмотрите на меня. Перед вами я, ваша королева, обвенчанная при коронации с королевством, и вы обещали мне свою верность и послушание. А то, что я есть полноправная и истинная наследница короны в этом государстве под названием Англия, я призываю в свидетели весь христианский мир. Вы все хорошо знаете, что мой отец обладал теми же самыми королевскими полномочиями, которые теперь по праву наследования перешли ко мне… Что же касается моего замужества, то я заверяю вас, своих подданных, что не собиралась и не собираюсь взять себе мужа из похотливых устремлений или эгоизма, а лишь чтобы иметь возможность взрастить в своем теле плод, который, явившись на свет, станет после меня вашим правителем. Если бы я хотя бы на миг подумала, что мое замужество может принести вред кому-нибудь из подданных, я бы предпочла до конца жизни остаться девственницей».

Все это – без подготовки и без бумажки.

«Я не знаю точно, каково это – матери любить свое дитя, – поскольку до сих пор не испытала радости материнства, но все равно заверяю вас: я, ваша госпожа, не менее искренне и нежно расположена к своим подданным, чем мать к своим детям».

Один из хронистов писал (быть может, мало преувеличивая): «Эти ласковые слова сильно утешили людей. Многие из них плакали». В заключение королева сказала: «А теперь, мои добрые подданные, воспряньте духом и покажите, что вы настоящие мужчины. Встаньте грудью против мятежников, наших и ваших врагов, и не страшитесь их, потому как, заверяю вас, я не страшусь их нисколько!»

И покинула зал под крики «Да здравствует королева!». Автор уже цитировавшихся выше мемуаров, один из королевских министров Саймон Ренар, гораздо более склонный ворчать, порицать и осуждать все и всех, чем делать комплименты, все же написал (наверняка искренне): «Эта королева – самая стойкая и мужественная дама во всем мире».

В ходе событий произошел резкий перелом – хотя мятежники были так близко от королевского дворца, что ранили стрелой одного из часовых. Речь Марии, переписанную торопливо во множестве экземпляров, читали перед лондонцами в свободных от мятежников районах города. «Отцы города» срочно собрали ополчение из членов всех городских гильдий, от ремесленников до юристов (в те времена всякий горожанин состоял в какой-нибудь гильдии, своеобразном профсоюзе сообразно профессии). Чтобы сразу отличать своих от противника, все ополченцы надели белые плащи.

Гвардейцы Марии попросили у нее разрешения сделать вылазку. Королева разрешила, но попросила их уходить не дальше, чем она могла бы их видеть, поскольку они сейчас – ее единственная защита. Гвардейцы такое обещание дали – и бросились в контратаку. А с другой стороны уже наседали «белые плащи»…

Все было кончено примерно через час. Разбитых мятежников окружили, все выходы из города перекрыли – и они сдались по команде Уайетта. Кое-кому все же удалось как-то выбраться из Лондона. Один из вожаков бунта, измазав лицо грязью и переодевшись матросом, сумел убежать довольно далеко, но его все же схватили – погоня была разослана во все концы. Интересно, что из блокированного правительственными войсками Лондона как-то ухитрился выбраться и лорд Генри Грей – казалось бы, дурак дураком. Впрочем, и у круглых дураков ум обостряемся, когда впереди маячит эшафот… Сцапали его при обстоятельствах, как мне кажется, чуточку комических: лорд спрятался было в громадном дупле дуба, но его обнаружили гончие собаки – в погоню за сумевшими скрыться мятежниками послали не растяп…

Здесь вновь проявился характер Марии, лишенный ненужной жестокости. Из примерно 430 схваченных мятежников повесили около сотни – в основном солдат и горожан, перешедших на сторону бунтовщиков, остальных (на потеху лондонским зевакам, конечно же, не пропустившим такого зрелища) с петлями на шее провели по городу к королевскому дворцу и поставили на колени перед Марией. Мария всех помиловала, велела снять с них петли и отпустить на все четыре стороны. Очевидец писал в дневнике: «Освобожденные узники ринулись на улицы, подкидывая в воздух шляпы, с криками «Боже, храни королеву Марию!», а прохожие расхватывали эти шляпы себе на память. Некоторые набрали по четыре или пять штук». Как видим, страсть к сувенирам кипела уже в те времена.

(Генрих Восьмой на месте Марии наверняка перевешал бы всех до одного, да еще прихватил бы немало попавшегося под горячую руку ни в чем не повинного народа.)

Все эти бурные события сыграли роковую роль в судьбе леди Джен Грей и ее мужа – королева утвердила вынесенный им три месяца назад смертный приговор. По-моему, самое страшное во всей этой истории – то, что абсолютно ни в чем не виноватые молодые люди погибли не по чьей-то злобе или жестокости. Их затянуло в шестерни бездушного государственного механизма, вот и все. Высшие государственные интересы, знаете ли. Государственная необходимость. «Интересы государства требуют». Вряд ли удастся подсчитать, сколько людей в всех концах света расстались с жизнью именно по этим соображениям. Леди Джен и ее муж могли стать «живым знаменем» очередного вполне возможного мятежа – а потому и потеряли право на жизнь…

Леди Джен держалась спокойнее и хладнокровнее иных мужчин – все помним, как скулил и ползал на коленях тот же Нортумберленд. Узнав, что ей предстоит умереть, она сказала лишь: «Я больше не хочу жить. Уверяю вас, что время было очень жестоко ко мне, и я ничего более не желаю, как смерти». Сохранилось несколько писем, написанных ею родным из Тауэра. Отрывок из письма отцу: «Хотя Господу было угодно избрать вас орудием ускорения моей смерти, в то время как вам скорее надлежало заботиться о продлении моей жизни, я могу настолько смиренно принять это, что должна еще более горячо благодарить Господа за то, что он сократил мои грустные дни, чем если бы в моем распоряжении оказался весь мир, а жизнь моя продолжалась бы столько, сколько я хочу». Из письма сестре: «Моя славная сестричка, еще раз позволь мне умолять тебя научиться встретить смерть, отрекаться от мира, посрамлять дьявола и презирать плоть и находить радость только в Господе. Кайся в своих грехах, но не отчаивайся, будь стойкой в своей вере. Сейчас, когда я смотрю в лицо смерти, возрадуйся так, как радуюсь я, моя дорогая сестра, что буду избавлена от всего тленного и сольюсь с нетленным».

Напоминаю: это написано шестнадцатилетней девушкой. Что тут добавить? Письма глубоко и искренне верующего человека. В те времена люди в отличие от нас умели верить глубоко и искренне. И идти за свою веру на смерть, если придется.

Леди Джен Грей мне напоминает боярыню Морозову, известную деятельницу русского раскола, покровительницу знаменитого протопопа Аввакума. Она в свое время категорически отказалась отречься от «старой веры» и перейти в «никонианскую ересь». За что была заключена навечно в Боровский монастырь, где и умерла.

(Между прочим, мой земляк Василий Суриков, хотя и великий художник, в своей картине «Боярыня Морозова» несколько погрешил против исторической реальности. Он изобразил пожилую женщину с изможденным лицом и яростным взглядом фанатички. Между тем реальной Феодосье Прокофьевне Морозовой не было и тридцати, и она, по воспоминаниям современников, была очень красивой.)

К леди Джен явились монахи и три дня убеждали ее отречься от протестантизма и принять католичество. Она отказалась. Прямых свидетельств об этом не сохранилось, но наверняка за отказ от протестантизма ей обещали сохранить жизнь. Такое предположение прямо проистекает из логики большой политики – перейдя в католичество, леди Джен уже безусловно не могла бы стать «живым знаменем» антикатолических мятежей. Известно с давних пор: не стоит лишний раз своими руками плодить мучеников, иногда бывает гораздо выгоднее чем-то опасного для властей человека купить. Так что предложение сохранить жизнь просто обязано было быть сделано (учтем к тому же характер Марии Тюдор, истовой католички, но отнюдь не фанатички).