Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм. Страница 28

Все четверо были поражены таким неожиданным предложением. С радости они хотели броситься шейху в ноги, но Али-Бану удержал их. — Благодарите не меня, а вот этого мудреца, он рассказал мне про вас, и я рад, что могу вас потешить.

Но Мустафа также не принял благодарности.

— Вот видите как можно ошибиться в человеке, — сказал он, — правду я вам сказал о нашем щедром и добром шейхе?

— Идите и садитесь на свои места, — перебил Али-Бану, — мы не дослушали еще последнего невольника, которого я сегодня выпускаю на волю.

Рослый красивый раб, обративший на себя уже общее внимание, встал и, низко поклонясь шейху, начал звучным приятным голосом.

Жизнь Альмансора

На том самом алжирском корабле, с которого вы меня купили, был молодой невольник моих лет, резко отличавшийся от всех прочих. Грубое платье невольников не шло к нему; он редко сидел с прочими рабами, и все свободное время мы с ним проводили вместе. Его звали Альмансором и по выговору он казался египтянином. Мы много между собою говорили и однажды вздумали рассказать друг другу свои похождения. Его жизнь была гораздо замечательнее моей, а потому я и хочу вам передать ее.

Отец Альмансора был знатный вельможа в Египте. Альмансор весело провел свое детство; в роскоши и богатстве. Но при всем том он не был избалован и изнежен; отец его был умный человек и рано заботился о воспитании сына; он взял ему в наставники известного ученого, который старался в нем развить всякое доброе и хорошее чувство. Альмансору было около десяти лет, когда вспыхнула война с французами.

Отец его казался французам человеком не надежным и в виде залога они требовали с него жену его; когда же он не согласился на это, то они увели его маленького сына.

Тут шейх нахмурился, в зале поднялся общий ропот, «Какая дерзость! Как он смеет раздражать шейха? Вместо того чтобы успокаивать его, он только растравляет уж и без того больное место!» — говорили слушатели. Надсмотрщик над рабами был вне себя, он приказал невольнику замолчать. Тот в недоумении посмотрел на шейха, спросив чем он заслужил такую немилость? «Успокойтесь, друзья мои, — сказал Али-Бану, — он не знает моих страданий, он всего три дня как куплен, где ему знать все мое горе? Разве мало беды наделали в то время европейцы?

Не я один пострадал, были и другие несчастные, а кто знает, может быть этот самый Альмансор… но продолжай, продолжай, я хочу слушать».

Рассказчик поклонился и снова начал речь.

— Итак мальчика отвели во французский лагерь и там оставили. Ему не дурно было жить, потому что сам начальник призывал его к себе, говорил с ним через переводчика и заботился, чтобы мальчика хорошо кормили, поили и одевали. Но не смотря на все это Альмансор скучал и рвался домой. Он тосковал по отце и матери, плакал целыми днями, но слезы его никого не тронули. Войско кочевало с места на место, Альмансора обнадеживали, что его отвезут к отцу, что держат его только временно в виде залога; но время шло, а Альмансор все-таки не видел своего отца.

Вдруг в лагере поднялась тревога. Заговорили об отступлении, о нагрузке кораблей. Мальчик слышал это и радовался: наступало время его свободы, думал он. Войско пошло в пут и стало подвигаться к берегу моря; показались корабли. Наконец началась нагрузка; долго ждал Альмансор, когда все кончится и его наконец отпустят. Ночь наступила, и мальчик задремал, когда же он проснулся, то лежал в какой-то крошечной незнакомой комнатке. Он встал и хотел идти, но все под ним качалось, он едва держался на ногах. Добравшись по стене до двери, он вышел из комнаты поднялся по лестнице и — о ужас! — кругом него была лишь вода и небо! Он был на корабле! Его обманули, увезли от отца, от матери! Он стал плакать и хотел броситься за борт, но французы удержали его, сказав, что если он будет умно себя вести и слушаться, то его скоро отвезут к отцу, а иначе он навсегда останется у них.

Но они не сдержали слова. Долго плыло судно и наконец пристало к берегам Франции. Между тем Альмансор уже научился несколько понимать их язык, что ему пришлось очень кстати там, где никто не знал его языка. Долго длилось их путешествие по Франции, где, в каждом городе, сбегались толпы любопытных смотреть на Альмансора, которого выдавали за сына короля египетского; говорили, будто он послан во Францию для воспитания и обучения. Так обманывали народ, говоря ему, что вернулись из Египта победителями и будто бы в тесной дружбе с королем. После долгого пути, они прибыли в большой город, где Альмансор был поручен и отдан на воспитание какому-то врачу. Тот стал учить мальчика всем европейским приличиям и обычаям; начал с того, что одел его в узкое и неловкое платье далеко не такое красивое как египетское, потом запретил ему кланяться скрестя руки, а вместо того приказывал одной рукой снимать с головы огромную пуховую шляпу, как там носят, а другую прижать к себе и шаркнуть ногой. Он не смел более сидеть поджав ноги, а должен был по тамошнему обычаю взлезть на высокий стул и спустить ноги вниз. С кушаньем было также большое затруднение: всякий кусок надо было наперед насадить на железную вилку и потом с нее уже в рот.

Врач этот был строгий человек. Если Альмансору случалось забывшись сказать свое родное приветствие «Salem aleicum», то он ударял его палкою, приказывая сказать вместо того: «Votre serviteur». Альмансор не смел вовсе говорить на своем языке, а только по-французски; пожалуй он вовсе позабыл бы родной язык, если бы не один ученый, живший в том же городе.

Это был человек уже пожилой, но знавший многие восточные языки: арабский, персидский, китайский и другие. Он слыл за редко ученого человека и ему платили большие деньги за уроки. Вот он-то призывал к себе несколько раз в неделю маленького Альмансора и угощал его дорогими и редкими блюдами. Мальчику казалось, будто он снова дома. Старик велел даже сшить ему платье как носят вельможи египетские и каждый раз как Альмансор к нему приходил — он наперед одевал его в его родное платье и затем отправлялся в «Малую Аравию», как называлась одна из его комнат.

Комната эта была вся уставлена цветами, пальмами, бамбуками, кедрами; весь пол был покрыт персидскими коврами, по стенам лежали подушки, на которые садился профессор; но не было ни стула, ни стола. Здесь сам профессор был другим человеком; он надевал на голову турецкую шаль как чалму, подвязывал длинную седую бороду, надевал шелковый халат, широкие турецкие шаровары, желтые туфли и не смотря на то, что был самый миролюбивый человек, подвязывал саблю и затыкал за пояс кинжал, украшенный поддельными драгоценными камнями, курил длинную двухаршинную трубку, и лакеи, одетые в восточные платья, прислуживали ему, у некоторых были даже вычернены лица и руки.

Сначала все это казалось Альмансору очень дико. У доктора он не смел слова сказать на своем языке, здесь же французский язык был вовсе изгнан. Входя в комнату, мальчик должен был скрестя руки поклониться по восточному и проговорить свое приветствие. Тогда профессор важно кивал ему головою и указывал место возле себя. Затем у них начинался разговор. Профессор болтал на всех языках, на персидском, китайском, арабском, мешая одно с другим, и это называлось ученой беседой на восточных языках. Возле него стоял лакей, изображавший по таким дням невольника, держа в руках огромный словарь, и как только профессор запинался, раб его подавал ему словарь; отыскав слово, ученый бойко продолжал. Прислужники разносили восточное угощение в восточной посуде. Когда же Альмансор хотел потешить старика, то говорил, что у него точно как на востоке. Мальчик хорошо читал по-персидски, и профессор часто заставлял его читать вслух, со вниманием слушал его, учась выговору. Это было единственным удовольствием бедного мальчика; профессор не отпускал его без подарков, которых он не видывал у своего строгого врача.