Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм. Страница 34

— Ты куда? Чего тебе нужно? — кричала хозяйка.

— Я забыл достать, кое-что из повозки, — отвечал извощик, дрожа от страха; он увидал за дверьми какие-то смуглые лица и несколько вооруженных людей.

— Мог бы подумать раньше, — ворчала хозяйка, — иди-ка ты вперед, Яков, — продолжала она, обращаясь к работнику, — да запри ворота, а ты посвети ему, — сказала она другому.

Собака снова улеглась поперек лестницы, а работник пошел с извощиком к его повозке. О побеге нечего было и думать. Подойдя к повозке, он и сам не знал, что ему оттуда взять. Вдруг он вспомнил, что у него был с собой фунт восковых свеч, он тихонько вытащил пару, сунул их в рукав и, затем взяв свой кафтан как бы для того, чтобы накрыться им — пошел назад.

Наверху он рассказал товарищам обо всем случившемся, о собаке, о спрятанных людях с ружьями, о том какие делались приготовления, чтобы его выпустить из дому, и кончил тем что сказал:

— Нет, нам не пережить этой ночи.

— Ну это, положим, еще вопрос, — сказал студент, — уж не так же глуп этот народ, чтобы перебить четверых людей из-за такой пустой добычи. Мое мнение то, что обороняться нам не надо, если кому жизнь дорога; лучше прямо им отдать, что есть. Вот уж лошади моей конечно мне не видать, а стоила она не дешево.

— Вам то хорошо говорить, — сказал извощик, — вы сегодня отдали, а завтра купили себе лошадь, а вот как у меня с собою тут пара лошадей, все мое имущество. Да как отнимут его? Тогда что?

— Что будешь делать? Ну отнимут, так отнимут! — сказал механик. — В самом деле ведь не в драку же с ними идти? Разве с ними сладишь. Нет! Я тоже лучше отдам последнее и поклянусь, что не выдам их, только бы живым отпустили.

Извощик между тем налепил на стол восковые свечи и зажег их. — Ну давайте ждать что будет, сказал он, — садитесь, да поговорим чтобы не задремать.

— Слушайте же, я буду рассказывать, — сказал студент.

Холодное сердце

Сказка

вабское Чернолесье, называемое также Шварцвальдом, состоит из необозримого множества громаднейших, великолепных елей, а жители Чернолесья очень резко отличаются от всех окрестных жителей. Они ростом больше обыкновенных людей, широкоплечи, богатырски сложены, точно как будто укрепляющий смолистый запах елового горного леса смолоду дал им и особенно сильное дыхание, и ясный взор, и твердую поступь, и мужественный характер, каких не бывает у приречных жителей и обывателей долин. И наружностью, и ухватками, а также и нравами, и одеждою они не совсем похожи на людей, живущих вне их Чернолесья. Всех красивее одежда жителей баденского Шварцвальда: мужчины отпускают бороду, а черные камзолы, широкие в темных складках шаровары, красные чулки и остроконечные шляпы с широкими полями придают им вид несколько необыкновенный, не немецкий и очень почтенный. Баденские шварцвальдцы большею частью занимаются изготовлением стекла, а также делают стенные часы — те самые, с кукушками и без кукушек, которые можно встретить почти во всех странах мира.

В другой половине леса живет часть того же племени; но другие занятия дали им также другие нравы и обычаи. Они занимаются исключительно лесным промыслом: рубят и тесуют свои ели, сплавляют их по речке Нагольд в Неккар, потом вниз по Рейну в Голландию, так что у самого моря известны чернолесцы с их длинными плотами. Они останавливаются в каждом приречном городе и ждут покупателей. Самые большие и крепкие бревна они за большие деньги сбывают в Голландию, а там строятся из них корабли. Эти люди привыкают к бродячей, буйной жизни. Их праздничный наряд не такой, как у стекольщиков. Они носят камзолы из темного холста, зеленые подтяжки в руку шириною, черные кожаные панталоны; из кармана высовывается кончик фута из желтой меди: это считается щегольством. Но главное отличие их — сапоги, такие огромные, какие в моде только еще в России. Они натягиваются по меньшей мере на четверть выше колен и можно в них стоять и ходить по колено в воде, не промачивая ног.

Еще не так давно все жители Чернолесья, без исключения, верили в существование лесных духов, да и теперь еще едва ли все отказались от этого суеверия. У каждой половины лесного населения был свой особый леший, которому каждая приписывала свой костюм и свои нравы. Уверяли, будто добрый Стеклушка, крошечный дух в половину человеческого роста, иначе не показывается, как в остроконечной, широкополой шляпе, в камзолике, шароварцах и в красных чулках. Другой, Чурбан, который хозяйничает на другой половине леса, великан, одевается сплавщиком, и сапоги у него такие большие, что обыкновенный человек мог бы стать в них чуть не по самую шею.

Предание гласит, что от этих-то леших приключалось много странных историй. Вот одна из них.

Жила в Чернолесье вдова, по имени Варвара. Покойник муж ее был угольщик; после его смерти она стала понемногу приучать своего шестнадцатилетнего сына Петера к тому же ремеслу. Тот не прекословил, потому что он, как себя помнил, всегда видел отца у дымящейся кучи дерева, обложенного землею. Ему сначала в голову не приходило, что это не совсем приятное ремесло и что есть другие, лучше. Но у всякого угольщика бывает много свободного времени, так что его немудреное дело не мешает ему думать о себе и о других.

Так и наш Петер сидел, сидел у своей угольной кучи, пока темные деревья и глубокая лесная тишина не стеснили его сердце до слез и не навеяли на него глухую, бессознательную тоску. Он о чем-то не то печалился, не то досадовал, о чем, и сам хорошенько не знал. Наконец, он догадался и понял, что его печалит и сердит не иное что, как его звание. «Угольщик! Черный, нелюдимый, презренный угольщик!» — думал он. «Это жалкое житье. В каком почете стекольщики, часовщики, даже музыканты в воскресный вечер! А когда я где-нибудь являюсь, хот и умыт, и прибран, и в отцовском новом камзоле с серебряными пуговицами и в новых красных чулках, то всякий похвалит парня молодца; а по лицу, которого никак чисто не отмоешь, всякий скажет: А! это Петька-угольщик!»

Ему завидно было смотреть и на сплавщиков и дровосеков. Когда приходили в его сторону эти лесные исполины, в богатых нарядах, увешанные разными цепочками, пряжками, пуговицами, и смотрели на танцующих с широко расставленными ногами и важными лицами, ругались по голландски и важно курили свои длинные дорогие трубки, — ему такие гости казались самыми счастливыми людьми в целом свете. Когда же эти счастливцы доставали из карманов серебро целыми пригоршнями и начинали проигрывать в кости здесь пять гульденов, там десять, тогда у него в глазах темнело и он печально плелся домой в свою хатку. Между этими лесными господами были большие богачи. Один дородный, тучный, краснолицый, по прозванию Толстый Исак, первый богач во всем околодке. Он два раза в год сплавлял в Амстердам строевой лес, и ему так везло, что он продавал его всегда вдвое дороже против других, так что мог возвращаться восвояси не пешком, как остальные, а на почтовых. Другой был длинный, сухопарый человек; его так и звали: «длинный Шмуркель» и Петер завидовал его смелости: он был так богат, что мог поспорить со всяким даже важным господином. Третий был красивый юноша, лучший плясун во всем Чернолесье, так и прозванный «Богатым Плясуном». Он сначала был совсем бедный, служил работником у богатого лесовщика, потом вдруг разбогател. Одни говорили, что он под старой елью выкопал горшок с золотом, другие уверяли, будто он в Рейне подцепил багром и вытащил целый тюк с золотыми, — часть опущенного там на дно реки Нибелунгенского клада, — словом сказать он сразу стал богат, как принц.