«А» – значит алиби - Графтон Сью. Страница 20

Дозвонившись в Санта-Терезу до Никки, я сообщила ей, где нахожусь и что собираюсь делать. И заодно проверила свой автоответчик. Звонил Чарли Скорсони, но телефона не оставил. Я прикинула, что если что-нибудь важное, то он перезвонит. В заключение, записав на свой автоответчик новое сообщение, где меня можно разыскать, я направилась в ресторанчик, который располагался неподалеку. Этот ресторан, похоже, менял свою национальную принадлежность всякий раз, когда я здесь появлялась. В прошлый раз здесь царствовала мексиканская кухня, и мне запомнилось дьявольски острое рагу. На этот раз меня ожидало что-то греческое: похожие на дерьмо кусочки, завернутые в листья. В свое время я уже встречала нечто подобное в придорожных закусочных и решила на всякий случай промыть желудок стаканчиком вина, которое по вкусу напоминало скорее жидкость для зажигалок, но кто в наше время сможет определить разницу?

Часы показывали 19.15, и заняться было решительно нечем. Телевизор в моих апартаментах накрылся, и пришлось, спустившись вниз, смотреть на экран вместе с Орлетт, пока та жадно приканчивала пакетик карамелек.

Поутру я двинулась на автомобиле через горы в направлении Сан-Фернандо-Вэлли. С вершины холма, где был выезд со скоростной трассы в сторону Шерман-Оукс, я увидела над Лос-Анджелесом мерцающую, будто мираж, бледно-желтую дымку смога. И только макушки небоскребов протыкали это ядовитое полотно, словно пытаясь из последних сил глотнуть свежего воздуха. Родители Либби проживали в четырехквартирном доме на пересечении двух магистралей: на Сан-Диего и Вентуру.

Это было довольно громоздкое строение с оштукатуренными стенами, лепниной и выпирающими по всему фасаду эркерными окнами. Точно посередине дом разрезал сквозной проход, с левой стороны которого была входная дверь, ведущая в квартиры нижнего этажа, а справа – лестница на второй этаж. Само по себе здание не имело ярко выраженного стиля и, судя по всему, было построено в тридцатое годы, когда еще не сложилось мнение, что калифорнийская архитектура обязательно должна копировать особняки южан и итальянские виллы. Перед домом раскинулась небольшая лужайка, кочковато поросшая крабовой и бермудской травкой. Подъездная дорога сворачивала налево, к выстроенным в ряд коробкам гаражей, рядом с которыми торчали четыре пластиковых мусорных бака, прикованных цепями к забору. Вдоль фасада росли высокие кусты можжевельника, почти закрывавшие окна нижнего этажа я, похоже, сильно страдавшие от жгучего солнца и перегрева, поскольку некоторые ветки пожухли, а другие совсем осыпались. Растения очень напоминали обгрызенные крысами новогодние елки, причем наиболее пострадавшая часть была обращена наружу.

Судя по всему, веселые времена для обитателей этого дома остались в далеком прошлом.

Квартира номер один располагалась слева от меня.

Когда я нажала кнопку звонка, он лишь глухо затрещал, как испорченный будильник. Дверь открыла женщина, державшая во рту не меньше десятка булавок, которые, стоило ей заговорить, начали покачиваться вверх и вниз. Я испугалась, как бы она случайно не проглотила одну из них.

– Да? – сказала она.

– Миссис Гласс? – поинтересовалась я.

– Совершенно верно.

– Меня зовут Кинси Милхоун, частный детектив из Санта-Терезы. Можно с вами побеседовать?

Одну за другой она вытащила изо рта все булавки и воткнула в специальную подушечку, укрепленную на запястье и теперь напоминавшую сверкающий букет. Я протянула ей свое удостоверение, и она внимательно его изучила, переворачивая во все стороны, словно надеясь обнаружить на обороте какое-нибудь зашифрованное послание, искусно выполненное мельчайшим шрифтом.

Пока она занималась моим удостоверением, я наблюдала за ней. Женщина выглядела лет на пятьдесят с небольшим. У нее были карие глаза и короткие шелковистые волосы, без особых затей зачесанные за уши. Косметикой миссис Гласс не пользовалась. Она была без чулок, в простой джинсовой юбке, индийской блузке из выцветшего хлопка с голубоватыми разводами и матерчатых тапочках, целлофановые упаковки с которыми мне частенько попадались в универсамах.

– Наверное, вы насчет Элизабет, – проговорила она, наконец возвратив мое удостоверение.

– Да, вы угадали.

Секунду поколебавшись, она впустила меня внутрь.

Осторожно пробравшись по полу гостиной мимо обрезков ткани и выкроек, я отыскала один свободный стул. В нише около окна стояла гладильная доска, а на ней равномерно пощелкивал включенный утюг. Готовые изделия висели на вешалке у дальней стены рядом со швейной машиной. В воздухе висел устоявшийся запах новой материи и горячего металла. В сводчатом проеме, который вел в столовую, я увидела мужчину, неподвижно застывшего в инвалидном кресле. У него было пустое, без малейшего выражения лицо, брюки впереди расстегнулись, из них вываливался грузный живот. Подойдя к нему, миссис Гласс развернула кресло в сторону телевизора, нацепила мужу на голову наушники и, воткнув штекер в гнездо, щелкнула выключателем. Не знаю уж, интересно ему было или не очень, но он все тем же бессмысленным взглядом уставился на экран, где показывали какой-то футбольный матч. Оба супруга казались трогательными, словно дети, но трудно сказать, много ли радости видели они в своей жизни.

– Меня зовут Грейс, – представилась она. – А это ее отец. Этой весной исполнилось уже три года, как он попал в автомобильную аварию. Он не разговаривает, но слышит и расстраивается от любого упоминания имени Элизабет. Если хотите, наливайте себе кофе.

На журнальном столике стояла керамическая кофеварка, включенная в сеть через удлинитель, тянувшийся откуда-то из-под дивана. Похоже, все электрические приборы в комнате питались от единственной розетки. Грейс опустилась на колени. Перед ней на паркетном полулежало около четырех ярдов темно-зеленого шелка, и она булавками пришпиливала к материи бумажные выкройки. Грейс протянула мне журнал, открытый на странице с изображением модного платья, которое она сейчас кроила, – с длиннющим боковым разрезом и узкими рукавами. Попивая кофе, я наблюдала за ее работой.

– Я шью его для одной дамы, которая выходит замуж за известного телевизионного ведущего, – медленно проговорила Грейс. – Он ведет популярную вечернюю программу, и она говорит, что его узнают даже на бензоколонках.

И многие просят дать автограф. Ему даже делают специальный массаж лица. Как я слышала, последние лет пятнадцать он был довольно беден, а теперь они почти каждую неделю бывают на этих фешенебельных приемах в Бель-Эйр. Я частенько шью для нее. Он-то покупает себе одежду на Родео-драйв. Она бы тоже теперь могла себе это позволить, денег у него хватит, но говорит, что не хочет чувствовать себя зависимой. По правде говоря, она намного красивее, чем он. Я уже прочла в "Голливудском репортере" в разделе "Новые парочки", что они собираются отпраздновать свадьбу в ресторане Стеллини. А по-моему, было бы очень мудро с ее стороны набрать побольше дорогих шмоток, пока он ее не бросил.

Казалось, Грейс разговаривает сама с собой, словно в полузабытьи, время от времени ее лицо озарялось мягкой улыбкой. Приподняв с пола край ткани с наколотой выкройкой, она стала вырезать по линии, при этом ножницы издавали приятный хрусткий звук. Некоторое время я молчала. Ее работа действовала на меня завораживающе, и как-то не хотелось начинать тяжелый разговор. Сбоку мерцал экран телевизора, и краем глаза я видела на экране подпрыгивающую на месте девочку, смущенно закрывшую лицо руками. Я понимала, что зрители требуют от нее конкретных действий – чтобы она выбрала, перенесла и поменяла местами коробки, взяла то, что было за занавеской, подала конверт... И все это представление протекало в абсолютной тишине, под стеклянным взором папаши Гласса, неподвижно застывшего в своем кресле. Я подумала, что девочке на экране можно было бы посоветоваться с сидевшим рядом пареньком, но этот паренек очень стеснялся, словно подросток, который понимал, что уже слишком взрослый, чтобы надевать маскарадный костюм на Хэллоуин [4]. С громким шорохом Грейс отделяла выкройки от вырезанных заготовок и, аккуратно свернув, откладывала в сторону.