Дарующий звезды - Мойес Джоджо. Страница 4

Медовый месяц Беннетта и Элис включал пятидневное плавание по морю в Соединенные Штаты Америки, а затем – поездку по суше из Нью-Йорка в Кентукки. Элис нашла Кентукки в энциклопедии и сразу заинтересовалась скачками. Казалось, там круглый год проходит День скачек. Элис все приводило в щенячий восторг: их внушительный автомобиль, огромный океанский лайнер, бриллиантовый кулон, который Беннетт купил ей в Берлингтонском пассаже в Лондоне. Элис не возражала против того, что мистер Ван Клив составлял им компанию в течение всей поездки. Ведь как-никак не могли же они бросить пожилого человека в одиночестве, а Элис была настолько воодушевлена перспективой покинуть Суррей, с его притихшими по воскресеньям гостиными и вечной атмосферой молчаливого неодобрения, что не стала возражать.

Если Элис и испытывала смутное неудовольствие тем, что мистер Ван Клив прилип к ним точно банный лист, она быстро смирилась, стараясь казаться именно той восхитительной версией самой Элис, которую оба мужчины предпочитали видеть. На борту океанского лайнера Элис с Беннеттом могли хотя бы прогуливаться после ужина вдвоем по палубе, пока отец Беннетта занимался деловыми бумагами или беседовал с немолодыми пассажирами за капитанским столом. Беннетт обнимал Элис своей сильной рукой, а она поднимала вверх левую ладонь с новеньким сияющим золотым кольцом на пальце, в очередной раз удивляясь тому факту, что она, Элис, стала замужней женщиной. Ну а когда они прибудут в Кентукки, говорила себе Элис, она уже фактически станет замужней женщиной, поскольку им троим не придется делить одну каюту, отгородившись от отца занавеской.

– Это, конечно, не совсем то нижнее белье, которое положено носить невесте, – шепнула Элис, надевая сорочку и пижамные штаны.

После того как мистер Ван Клив во сне перепутал занавеску двуспальной койки молодоженов с дверью в ванную комнату, ни в чем другом Элис не могла чувствовать себя комфортно.

Беннетт поцеловал жену в лоб.

– В любом случае прямо сейчас, когда папа совсем рядом, слишком откровенное проявление чувств было бы неправильным, – прошептал он в ответ и, положив между ними длинный валик, добавил: – А иначе я могу потерять над собой контроль.

И они лежали рядышком, целомудренно держась за руки и шумно дыша, когда под ними вибрировал огромный корабль.

Оглядываясь назад, Элис понимала, что длинное путешествие было наполнено подавленным желанием, тайными поцелуями на палубе за спасательными лодками и полетом воображения, когда волны под ними ритмично взмывали вверх и падали вниз.

– Ты такая прелестная! Когда мы приедем домой, все будет по-другому, – жарко шептал ей на ухо Беннетт, и Элис любовалась красиво вылепленными чертами мужа и зарывалась лицом в его душистую шею, гадая про себя, как долго она сможет терпеть эту крестную муку.

И потом, после бесконечного путешествия на автомобиле, с бесконечными остановками по дороге из Нью-Йорка в Кентукки у этого священника и у того пастора, Беннетт сообщил, что вопреки ожиданиям Элис они будут жить не в Лексингтоне, а в маленьком городке дальше к югу. Итак, проехав Лексингтон, они продолжили путь по узким пыльным дорогам мимо беспорядочно расположенных и сгруппированных в произвольном порядке домов, над которыми нависали покрытые лесами бесконечные горы. Все отлично, заверила мужа Элис, пытаясь скрыть свое разочарование при виде главной улицы Бейливилла, с парой кирпичных зданий и ведущими в никуда узкими дорогами. Она обожает сельскую местность. И они могут ездить в город подобно тому, как ее мама ездила в лондонский ресторан «Симпсон на Стрэнде». Ведь так? Элис усиленно пыталась сохранять оптимизм, даже узнав, что первый год им придется жить с мистером Ван Кливом. «Я не могу оставить отца одного, пока он горюет по маме. По крайней мере, не сейчас. Любимая, не надо делать такое испуганное лицо, ведь это второй по величине дом в городе. И у нас будет своя комната». А когда наконец они оказались наедине в этой комнате, все, конечно, пошло вкривь и вкось, причем настолько, что у Элис просто не хватило слов это описать.

С привычным зубовным скрежетом, с которым она пережила пансион и «Пони клуб», Элис попыталась приноровиться к жизни в маленьком провинциальном городишке в штате Кентукки. Что было самым настоящим культурным шоком. Она могла обнаружить, сильно постаравшись, некую грубую красоту окружающей природы, с ее бескрайним небом, пустыми дорогами и меняющимся светом, с горами, где между деревьями бродили настоящие дикие медведи, и с парившими над вершинами орлами. Элис приводили в священный ужас масштабы всего, что ее окружало, и огромные расстояния, к которым, казалось, она должна приспосабливать собственные виды на будущее. Но, по правде говоря, писала Элис в еженедельных письмах к Гидеону, все остальное было в высшей степени невыносимо.

Она буквально задыхалась в этом большом белом доме, хотя Энни, практически бессловесная экономка, избавила ее от всех домашних обязанностей. Дом, и впрямь один из самых больших в городе, оказался забит тяжелой старинной мебелью, а все свободные поверхности были заставлены фотографиями покойной миссис Ван Клив, или безделушками, или немигающими фарфоровыми куклами, причем при любой попытке Элис хотя бы на дюйм сдвинуть одну из них либо отец, либо сын говорили: «Это мамина любимая». Суровый и благочестивый дух миссис Ван Клив по-прежнему витал в доме, плотным саваном накрывая все кругом.

Маме не понравилось бы, чтобы валики лежали вот так. Разве нет, Беннетт?

Конечно не понравилось бы. У мамы были весьма строгие взгляды на мягкую мебель.

Мама действительно любила вышивать тексты псалмов. А разве пастор Макинтош не говорил, что во всем Кентукки нет такой женщины, у которой стежки на одеяле были бы тоньше?

Элис угнетало постоянное присутствие мистера Ван Клива рядом с ними: он решал, что им делать, что есть, как проводить день. Что бы ни происходило в доме, мистер Ван Клив не мог оставаться в стороне, и даже если Элис с Беннеттом просто заводили в своей комнате граммофон, он врывался к ним без стука и говорил:

– Мы что, слушаем музыку? О, вам нужно поставить Билла Монро. Нет ничего лучше старины Билла. Ну давай, парень, выключи эту какофонию и поставь старину Билла.

А если мистер Ван Клив пропускал стаканчик-другой бурбона, требования уже сыпались как из рога изобилия, и тогда Энни, предвидя, что хозяин дома вот-вот выйдет из берегов и начнет предъявлять претензии по поводу обеда, предпочитала под любым предлогом скрыться на кухне. Он просто скорбит по маме, шептал Беннетт. Нельзя осуждать человека за то, что он не хочет оставаться один на один со своими мыслями.

Вскоре Элис обнаружила, что Беннетт никогда не спорит с отцом. В тех редких случаях, когда она позволяла себе сказать, очень спокойно, что никогда не была большой любительницей свиных отбивных или что находит джазовую музыку довольно волнующей, отец и сын роняли вилки и неодобрительно смотрели на нее с таким шокированным видом, будто она, раздевшись догола, сплясала джигу прямо на обеденном столе.

– Элис, ну почему нужно быть такой упертой? – шепотом спрашивал Беннетт, когда отец выходил, чтобы проорать Энни очередные приказания.

И Элис очень быстро поняла, что лучше вообще не высказывать своего мнения.

Вне дома было чуть лучше: жители Бейливилла мерили Элис тем самым оценивающим взглядом, каким привыкли смотреть на все «иностранное». Большинство людей в городе были фермерами; они прожили жизнь в радиусе нескольких миль отсюда и знали друг о друге абсолютно все. Конечно, там были и иностранцы. Они работали на «Хоффман майнинг», а именно пятьсот шахтерских семей со всего мира, за которыми надзирал мистер Ван Клив. Однако большинство шахтеров жили в домах, предоставленных им компанией, ходили в принадлежавшие компании магазин и школу, пользовались услугами врача компании и были настолько бедны, что не могли позволить себе личный транспорт или хотя бы лошадь, а потому крайне редко пересекали пределы Бейливилла.