Город чудес - Беннетт Роберт Джексон. Страница 62

Сигруд игнорирует ее и разглядывает кабели, прищурив глаз. Он видит следующую гондолу — она далеко, и поднимается туман, так что рассмотреть ее непросто.

— У них есть пульт управления гондолой, — говорит он. — Ведь так?

— Не знаю, — говорит Ивонна. — Тати?

Тати рассеянно моргает.

— Что?

— Как устроены эти проклятые штуковины? — спрашивает Ивонна. — У них есть пульт управления?

— Что? А, ну конечно, — говорит Тати. Она выглядит оцепенелой. — Они не автоматические. Если… если следующая гондола сломается, та, что идет сзади, должна замедлить ход и остановиться.

— Ускоряться они тоже могут? — спрашивает Сигруд.

— Ну да… а как иначе?

— Значит, вот что она планирует сделать, — говорит он. — Она завладела отдельной гондолой. Теперь ей надо прибавить скорость, разместить на нашей гондоле бомбу, а потом притормозить, чтобы не оказаться в опасности, и устроить взрыв.

Рот Ивонны открывается в ужасе.

— Ты же… ты это серьезно?

— Очень. — Он приседает перед Тати и заглядывает ей в лицо. — Но она еще этого не сделала. И скоро не сделает. Ты ведь знаешь почему — да, Тати?

Девушка приподнимает бровь.

— Я… знаю?

— Ты сказала, в скором поезде нас должны были убить. Но через два дня, из-за бурана. Очень скоро мы окажемся в том самом буране, о котором ты говорила. Не так ли?

Тати отворачивается, встревоженная.

— Откуда мне знать?

— Ты же знала, что случится, если мы поедем на поезде? — спрашивает он.

— Ну… я…

— Теперь все будет по-другому? Или ты ошиблась?

— Я не знаю! — кричит девушка. Встает и идет к окну. — Я не знаю… я ничего не понимаю! Это было как… знаешь, как на улицах играют в наперстки? Когда надо угадать, под каким стаканом мячик? Я как будто наблюдала за такой игрой и в конце концов поняла, что отследила этот самый мяч. Но я не осознавала, что наблюдаю.

Сигруд и Ивонна обмениваются взглядами. Конечно, эта метафора совершенно не объясняет, каким образом Тати знала, что женщина, которую она никогда не видела, следит за ними через зеркало с высоты третьего этажа.

— Давайте вернемся к нашей, возможно, неминуемой смерти, — говорит Ивонна. — Значит, ты думаешь, у нас есть два дня? Прежде чем она взрывом раздолбает гондолу в пух и прах?

— Думаю, да, — говорит Сигруд. Он присоединяется к Тати у окна. — Эти грозовые тучи нанесут удар еще до вечера, не будь я моряком. Думаю, она подождет.

— И какой твой план? — спрашивает Ивонна. — Как именно ты собираешься предотвратить нашу гибель?

Сигруд глядит на кабель внизу, пока гондола с лязгом и треском поднимается к следующей опорной башне. Башни — высокие конструкции из тонких металлических ферм с чем-то вроде коробки наверху. Внутри коробку огибает очень маленький карниз, и с одной стороны на нем платформа с винтовой лестницей, ведущей вниз. Похоже, это место для того, чтобы остановиться и высадиться в случае чрезвычайной ситуации.

Сигруд размышляет.

Через час на них обрушивается буран. Они поднялись достаточно высоко в горы, чтобы осадки имели вид снега, а не дождя: крупные белые хлопья шлепают по окнам и стенам, и эти влажные удары эхом отдаются по всей гондоле. Видимость снаружи становится ограниченной, хотя Сигруд различает позади смутный ореол света там, где их преследователи едут по кабелям.

— Завтра будет хуже, — говорит он, прислушиваясь к ветру.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Ивонна.

— Просто знаю.

Он прислушивается к тому, как они подъезжают к следующей опорной башне и проходят через нее. Достает карманные часы и засекает время. Башни встают у них на пути примерно каждые двадцать минут, хотя промежутки слегка варьируют.

Им приносят обед: бутерброды на серебряных подносах.

— На борту транспорта, который качается на ветру, — замечает Ивонна, — неразумно подавать суп.

Тати с мрачным видом молчит, пока ест. Впрочем, она почти не ест. Минут через десять, едва надкусив свой бутерброд, она говорит:

— Это сайпурцы.

— Кто, дорогая? — спрашивает Ивонна.

— Люди, которые нас преследуют. Они сайпурцы. Из министерства. — Тати смотрит на Сигруда. — Ты ведь так сказал?

— Так.

— Значит… поправь меня, если я ошибаюсь, но… эти люди против мамы? Ну, в смысле были против нее.

Сигруд доедает половину бутерброда, потом стряхивает крошки с пальцев.

— Да.

— Но… почему? — с недоумением спрашивает Тати. — Я хочу сказать, они же соотечественники. Правильно? Она была их премьер-министром.

— Люди часто не любят своих правителей, дорогая, — говорит Ивонна, шмыгнув носом.

— А Шару любили даже меньше остальных, — подтверждает Сигруд. Он говорит это бездумно, просто излагает истину — и застывает при виде лица Тати.

— Что ты имеешь в виду? — с обидой спрашивает девушка.

— Твоя мама… твоя мама пыталась многое изменить, когда была на своем посту, — объясняет Ивонна. — Она думала, что Сайпур делал многие вещи, которые не должен был делать, и не делал того, что должен был. Она пыталась это изменить. Но это превратило ее во врага власть имущих.

— Но… но разве она не могла просто от них избавиться? — спрашивает Тати. — Выслать? Посадить в тюрьму? Она же была премьер-министром?

— Могла бы, — признает Сигруд. — Но я считаю, что поначалу Шара думала, будто сумеет убедить людей встать на свою сторону. Она только что победила двух Божеств и сместила Винью Комайд. Все как будто изменилось. И я думаю, она хотела, чтобы ее правление было другим. Винья с радостью преследовала несогласных. Шара не хотела идти по этому пути. Она надеялась, что ей удастся все сделать иначе.

— Но перемены происходят медленно, — говорит Ивонна. — И больно. И по чуть-чуть.

— И эти люди в гондоле позади нас, — медленно говорит Тати. — Женщина с желтыми глазами, и ее друзья, и человек, который убил маму… Они совсем не изменились. Верно?

— Верно, — говорит Сигруд. — Не изменились.

Тати медленно опускает недоеденный бутерброд.

— Если бы она была… больше похожа на Винью… если бы она с готовностью отправляла в тюрьму или ссылку тех, кто выступал против нее, — моя мама была бы все еще жива?

— Как знать, дорогая, — с печалью говорит Ивонна. — Что сделано, того не воротишь.

— Но ничего не сделано! — восклицает Тати. — Оно все еще делается! Те люди все еще пытаются разрушить все, что сделала мама!

— Это верно, — говорит Сигруд. — Но если бы твоя мама была тем человеком, который преследовал бы и угнетал тех, кто выступал против нее, — если бы она была премьер-министром, способным уничтожить тех самых людей, которые преследуют нас прямо сейчас, покончить с ними раз и навсегда, — тогда я очень сомневаюсь, что она смогла бы стать человеком, способным удочерить тебя, Тати.

Девушка опускает голову.

— О чем ты говоришь?

— Я думаю, — медленно произносит Сигруд, — что с Шарой все так вышло не потому, что она была слабой или снисходительной. Я думаю, все дело в том, что она была Шарой. И ничто не могло пойти другим путем.

Она устремляет на него взгляд горящих темных глаз.

— Но ты-то не будешь с ними снисходительным, верно?

— Верно, — подтверждает дрейлинг. — Не буду.

— Хорошо, — мрачно говорит она. — Они этого не заслужили. Если бы я могла, я бы… я бы…

Наступает момент тишины. Сигруд краем глаза смотрит, как Тати грызет свой сэндвич. «Девочка скорбит, — думает он. — В таких чувствах нет ничего необычного».

— Пока я не забыл, — говорит Сигруд. — Ешьте как следует, но, пожалуйста, не пользуйтесь нужником.

— Прошу прощения, чем? Нужником? — спрашивает Ивонна.

Он кивает, жуя.

— Пользуйтесь общим, возле салона. Ну, если придется.

— Могу ли я спросить, с какой стати ты диктуешь, какой уборной нам пользоваться? — интересуется Ивонна.

Он откусывает целый шмат бутерброда.

— Вы когда-нибудь замечали, каким путем в твой дом попадают тараканы и крысы?