Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри. Страница 34

— И что княгиня? — завороженно спросил Пересвет. — Приказала открыть ворота?

— Крикнула со стены, что еще молода и может родить других сыновей. Которых воспитает в ненависти к Борха и мстителями за погибшего старшего брата. Сесарио тогда засмеялся и заявил, что погорячился. Разве можно казнить сына на глазах любящей матери? Контесса может быть покойна, он не тронет и волоса на голове мальчишки, — Гай посмурнел. — Да, именно так и вышло. Юнца оттащили к коновязи, привязали к бревну и Борха отымел его. Снова и снова, пока парень не потерял сознание. А Сесарио очень вежливо известил контессу, что с завтрашнего утра наказание будет повторяться всякий час. Если он будет занят сам, то доверит процесс людям, на которых может положиться. Вот тут Железная Изабо потеряла самообладание. Облачилась в доспехи и вывела своих людей за стены замка. Бросилась в атаку и проиграла. Ее привели в шатер Борхи. Той же ночью он сделал с ней то же, что и с ее сыном. Я слышал, как она кричала от боли. И как Сесарио напоминал ей ее же запальчивые слова. Мол, он лично позаботился о том, чтобы у нее появились сыновья, которым она могла бы поведать о своем позоре. Если она избавится от плода, он вернется и заделает ей новый. Утром он вынудил бедную, измученную женщину подписать кабальный договор с Ромусом, и, смеясь, уехал. Когда подоспела армия ее мужа, сражаться было не с кем. Сын княгини удалился от мира, уйдя в монахи. Сама Изабо малость повредилась умом, супругу пришлось держать ее взаперти. Детей у нее больше не было. А может, и были, кто знает. Вот так. Рядом с этим человеком я провел почти три года. И, кажется, на каком-то повороте или в какой-то пьянке потерял себя. Потерял — и не могу найти.

«Я пожалею об этом».

Хорошо, стол был нешироким. Гардиано не успел уклониться, когда Пересвет быстро перегнулся через столешницу, на кратко-долгий миг приложившись к узким, вечно искривленным губам ромея. Ощутив сухую, горячую неистовость, доводящую до безумия жадную, нерастраченную потребность — быть рядом, доверять, любить… Быть живым.

Гай шарахнулся назад, словно и впрямь обжегся, обеими руками с силой оттолкнув царевича.

— Не надо, — голос ромея звучал почти умоляюще. — Не надо. Терциум, всегда третий лишний. Сколько не пытался, всегда приношу несчастья тем, кто со мной свяжется. Я разрушу ваше счастье. Мне не нужно оставаться здесь. Мне… — он сбился на родное наречие, осознал, что русич ничего не понимает, и сызнова настойчиво повторил: — Не надо. Ни к чему тебе лишние беды. Я уйду. Завтра же. Или сегодня. Вы больше никогда обо мне не услышите, обещаю.

«Уйдет. Ведь впрямь уйдет, — заполошно метнулось в гудящей, сбитой с толку голове царевича. — Как там твердит Ёжик? Угадай, что воистину ценно для человека, подбери к нему ключ и распахни потаенную дверцу в его душе. Только не ошибись и будь искренен».

Ох, не облажаться бы. Не очень пока царевич преуспевал в мудреной науке душеведения.

— Что бы сказал твой наставник, прознав, что ты бросаешь начатое на половине?

Пересвет очень наделся, что не допустил промаха. Что пущенная им стрела глубоко вонзилась в самый центр мишени, расщепив дерево и мелко дрожит после стремительного полета.

Гардиано осекся. Сморгнул, прогоняя дурные воспоминания. Мазнул ладонью по губам, стирая память о непрошенном прикосновении. Взгляд малость прояснился, пугающая чернота отступила.

— Он сказал бы много разнообразных слов… половину из которых ты не понял бы по невежеству, а другую половину не понял бы даже я — из-за их изысканной непристойности, — выговорил он, чуть запинаясь. — Кто обучил тебя искусству метко бить под дых — Эссиро? Или твой отец?

— Жизнь, — философически отозвался Пересвет, мысленно выдав себе большой печатный пряник. С цветной глазурью и сахарной корочкой. — Что, передумал убегать в ночь холодную? Буянить больше не станешь? Имей в виду, я за тебя поручился.

— Это не пьяное буйство, — ромей скосился на пергаментные листки, избегая встречаться с царевичем взглядом. — Я совершил это намеренно. Порой мне… мне это необходимо.

— Что — куролесить до упаду или напиваться до зеленых чертиков?

— Испытать боль, — нехотя признался Гардиано. — Она очищает разум. Шелуха спадает, лишнее отсекается. Видны тайные связи. Причины и следствия. То, до чего не додуматься холодным рассудком. Что можно узреть лишь в мгновенной вспышке интуэро… внутреннего чутья, прозрения, наития — зови как хочешь. Мэтр Ортанс обладал им. Ему было достаточно сосредоточиться, чтобы уловить сокрытое. Влезть в шкуру преступника. Постигнуть не только, как именно совершалось злодеяние, но и внутренние помыслы убийцы. У меня нет ни его житейского опыта, ни мудрости, ни проницательности. Лишь малость природного чутья и щепотка знаний.

— Даже море-океан начинается с единой капельки, — ввернул Пересвет. — Ежли не секрет, почему ты говоришь о своем наставнике в прошлом времени? Что с ним случилось?

— Что обычно случается с людьми, встретившими семь с лишним десятков весен и осеней? — ответил вопросом на вопрос Гай. — Он пожелал провести вечер наедине со своими книгами и приказал его не беспокоить. Утром прислуга явилась с завтраком, а он словно задремал в креслах. Мэтр Куэрто Ортанс, гений юриспруденции и человек, решивший, что я почему-то заслуживаю его внимания. Со дня его похорон мои дела становились все хуже и хуже. Пока единственным выходом не стало — уехать. Далеко. Туда, где никто никогда не слыхал о граде Ромусе и семействе Борха. Где я смогу сызнова обрести себя — или позабыть былое и стать кем-то другим. Да только мое прошлое, как голодный пес, все тащится следом в надежде урвать кусок мяса… — он подгреб восковую дщицу, бормотнув: — Хорошая фраза, сгодится… Ступай к Эссиро, царевич, будет с тебя на сегодня. Обещаю быть тише воды, ниже травы.

— Мог бы хоть спасибо сказать, — уязвился Пересвет.

— И на кой оно тебе сдалось? На стенку вместо ковра прибить, любоваться долгими вечерами?

— Э… — не нашелся с достойным ответом царевич, и тут в створки деликатно поскреблись.

— Пересвет Берендеич, ты тамотко? — приглушенно донеслось из коридора. — Извиняйте, коли что не так, но сенные девки сказывали, ты гостя проведать пошел. То я, Щур из сыскного приказа…

— Входи, — дозволил царевич. Белобрысый сыскной сунулся внутрь, мимолетным, цепким оком глянул по сторонам, нет ли кого лишнего:

— Тут такое дело смутное… Нынче вечером к стрелецкому посту в Доброй слободе притащился дворовый человек князя Влада, ну, того, что правит в Карпашском краю.

— Разве старый князь пожаловал в гости? — подивился известию Пересвет. — А мне батюшка не сказывал.

— Да нет, князь у себя, в горах. А вот младшенький его сынок, Радомир, и впрямь здесь околачивался. Тайком да тишком, с тремя доверенными слугами. Потому как ездил проведать зазнобу. Слуга мыслит, та зазноба замужем. Муж у нее суровый и вроде как на государевой службе. Приказной боярин, воевода или еще кто.

— А почему слуга так решил? — метнул вопрос ромей.

— Гм. Потому что Радойца — парень влюбчивый, а эту женщину посещал всего разок-другой в месяц. Но не бросал, встречался с ней по разным городам Тридевятого царства — видно, когда муженек отправлялся по делам, брал супругу с собой. А она уже отправляла княжичу весточки, где и когда ее проведать. По словам слуги, Радомир никогда не заговаривал о том, чтобы выкрасть красавицу и соглашался видеться на ее условиях. Как ни сильно она была ему по сердцу, а встречи их долго не затягивались. Вечером княжич уходил, утром возвращался. Теперь он шатается где-то уже третий день. Слуги ждали-ждали, да не выдержали. Пусть, мол, гневается, лишь бы целехонек остался.

— Я так понимаю, слугам неведомо, где назначено свидание? — смекнул царевич. — Иначе они сами давно сбегали бы да проверили, не мешкает ли княжич у подружки на перине.

— Воистину так, — подтвердил сыскной. — Счастье будет, если Радойца сам объявится. А если нет? Боярин Осмомысл велел розыск учинить по-тихому. Пошарим по богатым постоялым дворам, вдруг кто из хозяев али прислуги чего приметил.